white lilies, sweet lies and nine misfortunes

      в свои двадцать один куросава руби смотрит исключительно на дайю, не позволяя себе измениться или довести свою сестру возлюбленную до припадка, что случаются так же часто, как младшая куросава вырезает на своих венах слово 'любовь'. в свои двадцать один куросава руби не улыбается своими изумрудными яркими глазами, а лишь хлопочет бесцветными хрустальными ресницами, утирая мелкие слезинки тонкими маленькими пальчиками. в свои двадцать один куросава руби не видит смысла своей жизни без своей любимой сестренки, что так сильно о ней заботится, правда? ну конечно же нет, руби ведь такая глупая и не понимает н и ч е р т а.       в свои двадцать три куросава дайя исправляет лица людей чуть ли не до нового перерождения, прописывая многочисленные лекарства, цена которых превышает ее зарплату раза так в четыре. в свои двадцать три куросава дайя сверкает как дешёвая поп-певица в свете софитов и улыбается всем, чем только может, ведь оптимистов любят все. в свои двадцать три куросава дайя лжет в лицо всем, кого видит, потому что иначе не выжить, дайя же прекрасно понимает, сама же видела и испытывала. ведь так легче всем. дайя сама не помнит, как докатилась до безумного управления собственной сестрой (хотя кто ещё кем управляет?) просто однажды проснулась и поняла — руби не заслуживает уважения. вот совсем, ни капли не заслуживает.       руби заставляет биться сердца других в их собственный такт, будь-то вальс, тверк или какая-нибудь ещё херня, так надоевшая за три года работы., но заставить свое сердце биться в такт счастливого будущего руби не может, да и не хочет вовсе. ей хватает вечно вмятых в стену кабинета аритмолога поцелуев или резких, как ебаное электричество, прикосновений ледяных длинных пальцев, что обжигают горячую кожу по самую крышу. она не терпит, вот вообще, а просто ловит небольшой кайф, потому что привыкла жить так всю жизнь.       у дайи по всей коже россыпь розовых блёсток, так старательно выведенная младшей сестрой на шестую годовщину их отношений. у дайи на левой руке обязательно есть браслет из безвременников*, и неважно, зима на улице или жаркое лето. пусть куросава старшая и хочет это все выкинуть к чертям, заодно избавившись от веса в своем сердце, но уже не может этого сделать. — все хорошо, милая? — руби фальшиво улыбается розовыми блёстками, потому что плакать потом не хочет. — нет. но это тебя не касается, — дайя опять по сердцу льдом режет до треска, — исчезни из моей жизни, руби. я так устала.       руби сгребает сестрёнку в свои фальшивые объятья, потому что так нужно. зарывается в волосы цвета угля, потому что так дайе спокойнее, так легче. целует в мягкие губы и улыбается фальшью, ведь так спокойнее, легче и куча тупых синонимов сверху. и так всю жизнь, ведь кто вообще знает о том, что руби любит дайю лишь за красивые глаза и за ее прекрасное 'все хорошо, я рядом'. — твое сердце не спасет даже такой хороший аритмолог как я, милая, — опять фальшью улыбается и заставляет плакать, — тебе стоит быть осторожнее. — исчезни из моей жизни, — старшая куросава вырывается из хватки руби, скрипит ногтями по тумбочке и шипит осипшим горлом, — я ненавижу тебя.       вырывается и шипит, доставая из ящика пару снотворных. теперь больно не будет, так легче. только дайе наверное. ну и пусть. пусть жизнь закончится в двадцать три с ненужной карьерой косметолога, с красивым личиком, с угольными волосами и глазами цвета изумрудов. зато любовь не нужна будет, ведь в аду места для этого нету. в аду не нужно плакать, ведь и без этого хорошо, замечательно, чудесно будет, правда?       последний вздох и кожа цвета свежего снега становится ещё бледнее, горло першить начинает, но не больно нисколечки. наоборот легче, ведь больше не нужно быть счастливой. — не спасешь меня, да, глупая руби? — дайя смеётся и задыхается окончательно.       а куросава руби найдет труп своей сестры и решит отправить его по почте матери и отцу, чтобы посмотрели на плод своих стараний получше. теперь все счастливы.