Отчаянные времена

Дженсен тяжело опирался руками о выложенную плитками стену душа, а струи воды – пусть даже бьющие слабо – смывали напряжение с его шеи, плеч. Сейчас у него постоянно болело все. Ноги налились свинцовой тяжестью, а спина протестовала против любых попыток – сесть, встать, лечь, ходить… По подсчетам Джеффа, у него еще было шесть недель до того, как они могли ожидать благополучного появления детей на свет, и при этом у младшего из них, его сына – да, теперь они знали, что это был мальчик – оставался шанс выжить. Дженсен должен был дать ему этот шанс. Было ошибкой закрывать глаза, потому что, даже стоя, он начал дремать, засыпать. Он так устал, но при этом не собирался снимать бандаж – семья настояла, чтобы Дженсен надевал его на тот случай, если потеряет сознание в душе. Блядь, они могут даже запретить ему принимать ванну самостоятельно, и это будет… … невероятно. Он подумал о своей матери и ожидал от себя всплеска злости – но не разозлился. Ему просто не хватило сил на это. Она дала ему небольшую передышку – подумать только, какой полезной может оказаться пара дней проблем с Джозефом и его отцом. Но по мере того, как Дженсен увеличивался в размерах, и ему становилось труднее ходить, Донна снова возвращалась в состояние «Мамзиллы», помеси матери и Годзиллы. Она отдавала распоряжения и постоянно говорила о нем - похоже, Дженсена мучает жажда, налейте ему попить, помогите ему сесть в кресло. Дженсену нужно отдохнуть, вам не кажется, что пора отвести его в кровать? Дженсену нужно следить за весом, где его витамины? Ей даже было неважно, что сам Дженсен находился в той же самой комнате. А с тех пор, как она узнала, что младенцы начали двигаться, она постоянно щупала Дженсена, пытаясь почувствовать пинок или удар. Черт, она даже начала рассуждать об именах для малышей и строить планы на будущее. Где они будут жить – вместе! – и присматривать за детьми – вместе. Дженсен слушал, кивал головой, тогда, когда она ожидала подтверждения, и не рассказывал ей, что у него было в голове. Он мог с этим справиться. В конце концов, он даже начал получать удовольствие от восторженного рвения Донны. Так больно было видеть, как внутренний свет покинул ее, когда жизнь полетела к черту. Она превратилась в оболочку женщины, которая растила его, в приглушенное эхо женщины, которая учила его ходить – дважды! – и праздновала каждое его достижение с особой гордостью. Она так страстно радовалась тому, что они снова будут жить вместе, и Дженсен, хотя она иногда доводила его до исступления, мог понять и принять это – ну, почти всегда – потому что… в общем, потому что у него был Джаред. Благодаренье Господу – если, конечно, тот существовал – у него был Джаред. Может быть, Дженсен стал намного терпимее относиться к происходящему, потому что теперь он был не один против всего мира. Верный своему слову, Джаред вмешивался каждый раз, когда на Дженсена слишком много наваливалось, когда на него пытались слишком давить. Дженсен улыбнулся под струями воды. Джаред выдержал гнев Донны Эклз. Воистину, не может быть любви сильнее… Любви. Джаред по-настоящему любил его, но Дженсен был не уверен, что заслуживает этого. Он отчаянно хотел, чтобы заслуживал, но, если быть совершенно честным, что он сделал ради этого? Джаред пожертвовал многим, ради Христа, он же стал дезертиром ради него! А Дженсен отплатил ему жалобами, злостью, стервозностью, депрессиями… Внезапно вой воздуха в трубах и лязг пустых отводков оторвали его от размышлений и вернули к реальной жизни. Дженсен знал: это был своеобразный сигнал, что пора закругляться. Горячая вода станет холодной или вообще перестанет идти – и ему надо уйти, пока не поздно. Он открыл глаза, поморгал, снова привыкая к дневному свету, собрался выключить воду… но то, что он увидел, заставило его упасть на колени. Вода не стала холодной, но Дженсена все равно заколотило. Сначала он задрожал, потом его начало трясти. Он свернулся калачиком, обхватил руками ноги и положил подбородок на колени. Он попробовал представить себе, что ничего этого не происходит, но мысли заметались абсолютно бесконтрольно. И вернули его назад в церковь, в маленький, но активный приход, к отупляющей боли и вою сирен. Он глубоко вздохнул и посмотрел на воду, убегавшую из-под его ног и закручивавшуюся в спираль у сливного отверстия. Когда у него началось кровотечение? Ничего не болело, дети по-прежнему шевелились в животе, и он их чувствовал. Это не было похоже на прошлый раз… Он чуть не позвал на помощь. Чуть не позвал. Джефф сказал: шесть недель. Шесть недель. Им нужно шесть недель, или они не выкарабкаются. Если он расскажет Джеффу, тот, скорее всего, захочет сделать операцию немедленно, достать детей, прежде чем они будут готовы к этому. Они умрут. Он потеряет их. Они полагаются на него, и он не сможет сделать этого снова, не сможет пройти через подобное, не сможет предать их. И он не предаст. Он восстановил самоконтроль, и паника ушла. Крови было немного, вообще мало. Ерунда какая-то. Она может остановиться сама собой, и получится, что он поднял панику по пустячному поводу. Да и боли не было – а в прошлый раз он просто загибался. Он снова подумал об отличиях от «того раза». Боли не было, и дети все еще шевелились. Все было в порядке. Они были в порядке. Он заставил себя встать на ноги, медленно, опираясь на стену, расправляя онемевшие конечности. Никакой боли, только знакомая ломота в мускулах и суставах. Если бы положение было серьезным, он бы понял. Он бы понял. Он сможет, он выдержит, и с детьми все будет замечательно. С совершенными, прекрасными, живыми детьми. Все будет великолепно. А если не будет… тогда Джаред присмотрит за детьми, и с ними все будет в порядке. Джаред присмотрит… Джаред! Джаред любит его. Сможет ли он оставить Джареда в одиночку собирать осколки разбитой жизни? Вода была горячей, а вот кровь его похолодела.

***

Джаред осматривал комнату и пытался прикинуть, куда поставить детские кроватки. Он не сомневался: Дженсен будет настаивать, чтобы дети спали здесь с ними. Он ни за что не отправит малышей в отдельную комнату, по крайней мере, на первое время. Но Джаред так и не мог сообразить, как лучше всего разместить кроватки. Их нельзя поставить у окна, потому что через старую деревянную раму наверняка будет дуть сквозняк. Их нельзя поставить с дженсеновой стороны кровати, потому что рядом находится дверь. И по кроваткам будут постоянно стучать, толкать их, когда папочка будет проходить рядом. Джаред нахмурился, сев на кровать и пытаясь мысленно расставить мебель. В школе он всегда плохо справлялся с пространственными задачами. Может быть, ему нужно было просто соединить кроватки и притащить их в комнату. Чтобы прямо на месте решить проблему. Да, об этом точно надо было подумать. В этот момент в комнату вошел Дженсен, освежавшийся в душе. Он еле держался на ногах. Джаред знал, что Дженсен плохо спит: из-за двигающихся младенцев он практически не мог найти удобное положение для сна больше, чем на несколько минут. - Ты выглядишь измученным. Дженсен вздрогнул, как будто и не подозревал о присутствии Джареда. А может быть, в самом деле не подозревал. - Что, извини? Джаред мягко улыбнулся, склонил голову и порадовался, когда ему слегка улыбнулись в ответ. - Я говорю, ты выглядишь уставшим. Знаю, что рано, но ты бы мог лечь спать. Дженсен кивнул и сбросил робу, повесив ее на крючок с обратной стороны двери. Джаред посмотрел на Дженсена и нахмурился: не замерзнет ли тот. Сняв робу, Дженсен остался в одних тренировочных штанах, низко сидящих на бедрах. Если эти штаны подразумевали собой декларацию «сексу - нет», лучше бы было этот лозунг написать прямо на них. Джаред встряхнул головой. Нет, сейчас у них не было секса. Черт, да уже больше недели у них не было ничего кроме поцелуев и взаимной дрочки. Джаред ненавидел, когда между ними были какие-то барьеры. Дженсен, должно быть, заметил этот взгляд. И произнес тихим, извиняющимся голосом: - Я замерз. Джаред не отреагировал. Но когда Дженсен забрался на кровать, Джаред свернулся вокруг него и постарался согреть в своих объятиях.