Крепость из слов

Детские воспоминания… Что же, от той поры в моей памяти осталась целая россыпь сверкающих осколков. Волны океана разума уже успели отшлифовать их, и сейчас я могу прикасаться к ним безо всякого риска еще раз пораниться об острый край. Оживая в сознании, эти образы вызывают лишь странную, чуть болезненную ностальгию. Как ни крути, но в то время я была действительно счастлива, — а темные полосы попросту выцвели и притерлись от времени. Да и в контрасте с испытаниями, которые выпали на мою долю дальше, проблемы детского масштаба трудно даже назвать таковыми. Признаю, с годами мне становится все сложнее оценивать события минувших лет — ведь изначальное восприятие объективным не назовешь, а окрашены они уже именно под него. Сейчас я стремлюсь найти баланс в этом вопросе. И очень надеюсь, что на этот раз мне это удастся, а эти строки не придется переписывать в очередной раз. Как ни крути, а из разрозненных фрагментов, оставшихся в моей памяти, цельную картину не сложишь — предыдущие попытки яркий тому пример. Так с чего же начать? Наверное, с планеты. Генетическая лотерея, безусловно, закладывает фундамент всей жизни. Попытка заявить, что на просторах нашей Галактики у всех людей есть равные возможности для развития — чистой воды лицемерие. Ведь кто-то изначально начинает с такого уровня, до которого другим не добраться даже за целую вечность упорного и тяжелого труда. Вероятнее всего, и моя жизнь прошла бы по стандартному для места рождения сценарию, если бы в свое время в игру не вступила другая сила, не менее жестокая, чем предопределение. Первые семь лет своей жизни я провела на Атракене, в небольшом шахтерском поселке под названием Стоунхилл. Дуниум и природа — на этих двух столпах держалась вся нехитрая экономика моей малой Родины. В общем-то, довольно типичная ситуация для планеты Внешнего кольца: инвестировать в ее развитие Центр и не думал — ведь куда проще за копейки покупать ценные ископаемые. А если запасы иссякнут, что, по сути, лишь вопрос времени, то всегда можно найти новую ресурсную базу. На простых людей Республике было откровенно плевать, что она с успехом подтвердила во время войны. Империя, при всей своей жесткости, поступает куда более лояльно и логично. Взять тот же Лотал — изначальная ситуация весьма схожа. Но за последние годы на нем появились военные академии, заводы и культурные заведения. Люди получили возможность достойно жить в обмен на свой труд. И, бьюсь об заклад, через пару десятилетий планета будет настоящим промышленным раем. Как бы я ни относилась к Аринде Прайс, не стану отрицать, что эта женщина умеет достигать своего, хоть и не всегда наиболее оптимальным путем. Пусть я никогда не забуду ее предательства на Бэттоне, не могу не признать, что она сумела вырвать для своего народа право на лучшую жизнь — и это заслуживает уважения. А на моей Родине уклад не менялся веками. Власть переходила из рук в руки, но эта пустая формальность ни на что не влияла. Шахтеры все так же губили свое здоровье, добывая из недр руду, а их жены и дети тем временем вели хозяйство. Иной уклад был лишь в городах, но большинство атракенцев бывало там только во время совершения особенно крупных покупок. Обычная жизнь была сосредоточена возле земли. Моя семья мало чем отличалась от десятков тысяч подобных. Отец — шахтер. Мать — домохозяйка. Трое детей. Свой дом, огород, небольшое хозяйство. И абсолютная предопределенность жизненного уклада, временную смену в который могла внести только чья-то смерть или капризы погоды. Что тут сказать — так жила большая часть планеты. На Атракене природа все еще правила над людьми. От нее зависела сама жизнь — и тут уж год на год не приходился. Затянувшаяся зима или слишком жаркое лето неизбежно приводили к недостатку пищи. Это можно было отчасти компенсировать за счет зарплат, но деньги в такие периоды быстро обесценивались. У меня был свой индикатор «курса валюты» — цена на водку в ларьке через улицу. По ее росту или падению всегда можно было понять, что сейчас за время и можно ли надеяться на какие-то приятные излишества вроде относительно новой игрушки или горсти карамелек. Но сельские дети привыкли к тому, что рассчитывать на удовлетворение капризов чаще всего не приходилось. И это воспринималось как что-то вполне естественное, равно как и активное участие в жизни семьи. Сколько себя помню, в мои основные обязанности входил сбор яиц у куриц* (параллельно надо было не вызвать лишней агрессии у петуха, для которого смыслом жизни было загнать меня на крышу курятника); кормление вурпаков и выпас ти-муссов. Последнее было самым милым делом — на лугу собиралась вся деревенская детвора, а неповоротливые животные не требовали особого внимания. Так что это были часы свободы и забав. Мы обдирали ладони, взбираясь на деревья в поисках плодов и вкусного сока, застывавшего на местах трещин в коре; бегали купаться на речку, притом никого не беспокоило отсутствие купальников; порой заходили и в лес. Фантазия легко компенсировала отсутствие реквизита для игр. В ход шло все, что попадалось под руку. Из палок, листьев и травы выходили отличные куклы. Мяч с успехом заменялся чьей-то футболкой, набитой сеном. А ребята постарше умели выстругать из куска древесины буквально все, что угодно. Робин, мой старший брат, к одним из моих именин собрал заводного петушка из старых деталей. Он забавно махал крыльями и поднимал голову вверх, при этом что-то хрипло крича. Тогда это казалось мне настоящим чудом. А еще Роб втайне от сестры и родителей научил меня мастерить лук и рогатку — правда, под обещание, что я не стану стрелять из них по людям или окнам. Так что я впервые взяла в руки оружие раньше, чем научилась читать. Другие дети, впрочем, не отставали. Мы знали лишь несколько непреложных запретов в своих играх: не лезть к животным, не убегать дальше опушки, не разводить костры без разрешения старших и не травмировать себя или кого-либо. К последнему была применима оговорка — нельзя причинять вред, который повлечет за собой последствия. Синяки и ссадины никем не рассматривались как что-то, требующее вмешательства. А вот если ты сломал себе руку, упав с дерева — готовься к наказанию. Так что травмы усиленно скрывались. Одним словом, мое детство было веселым, хотя и суровым. Но если какая-то беда происходила, то все точно знали, к кому обращаться. Дело в том, что у нас в деревне была настоящая ведьма. К всеобщему счастью, свой дар она использовала лишь на благо людям. Мы все называли ее «тетушкой Мэри». Она жила в небольшом флигеле на окраине села, почти у самого кладбища, — там же и принимала пациентов. Редко когда кто-то из селян ехал в райцентр, если что-то не ладилось со здоровьем. Обычно с любыми проблемами люди шли именно к ней, притом неважно, болел человек или животное. Я явственно помню ее голос, прорывающийся сквозь жар в словах какого-то заговора. Помню темные глаза в алой паутинке капилляров и прохладную руку у себя на лбу. Само прикосновение приносило какое-то небывалое облегчение и будто наполняло все тело силой. Тогда она спасла меня от лихорадки. И, если подумать, жизнью и здоровьем ей была обязана добрая половина села. Кроме того, она очень любила детей, и двери ее дома всегда были открыты для нас. Мы нередко помогали ей при сборе лекарственных растений, да и по хозяйству могли подсобить при надобности. А тетушка Мэри в свою очередь всегда защищала нас перед родителями и лечила наши мелкие раны. Никого не удивляло, что она использует и традиционную медицину, и целебные травы, и настоящее колдовство. Многие за спинами шептали о том, что она раньше была джедайкой. Но дальше слухов речь не заходила — пусть к представителям Ордена у нас всегда относились крайне неприязненно, тетушка Мэри уже завоевала доверие. И, несмотря на крайне тяжелое время, после смерти хоронили ее всем селом и с почестями. На моей памяти это был первый раз, когда кладбище наполнилось столь искренней скорбью. Ведь и к смерти в селе относились тоже по-особенному — как к чему-то совершенно естественному и неизбежному, и, стало быть, понятному. Этому лучше всего учил скот. Я прекрасно знала, что еда из воздуха не появляется, и те же милые вурпаки со временем превратятся в наваристый суп и перчатки. Особенно ярко отношение села к подобным метаморфозам демонстрировал негласный осенний праздник — день забоя. Наступал он с первыми сильными морозами. Мужчины в тот период обычно брали дополнительный выходной день, который полностью уходил на создание мясного фонда на зиму. Детей никто намеренно не ограждал от картин бойни — их просто отсылали с просьбой не мешаться под ногами. А старшие, конечно, помогали. Но на мою долю выпадала только прелюдия с уводом «жертвы» и праздничный обед. Пока взрослые занимались разделкой туши, младшее поколение было полностью предоставлено себе. Обычно нас сдерживал какой-никакой контроль в виде родителей, наведывавшихся пару раз за час, дабы узнать, не устроил ли кто-то какие-либо проблемы. Но в тот день присмотра не было от слова «совсем». И редко когда итоги наших забав, которые обычно обнаруживали на следующий день, не приводили к ремню. Другим, не менее показательным событием, были дни памяти. В одно из воскресений апреля все село перебиралось на кладбище, где и устраивало массовый обед. Взрослые ели и пили, а дети тем временем бегали среди могил, отыскивая оставленные кулечки с поминальными сладостями. И никого подобное тогда не смущало. Как вы понимаете, особых перспектив для карьеры в селах не было. Мальчиков — в шахтеры. Девочек — в жены. Лишь изредка привычная система давала сбои. И к образованию подход был соответствующий. — Зачем это ей вообще? Несси, вот тебе свидетельство понадобилось? — все чаще вопрошал за ужином отец по мере приближения того самого первого сентября, с которого я должна была пойти в школу. — Ну и смысл лишние деньги тратить ради бумажки с оценками и медали из нержавейки? Читать наша Кара уже умеет, считать до пятидесяти — тоже. А чему еще полезному ее там могут научить? Вопросы, конечно, были риторическими — минимум семь лет отучиться обязаны были все. Но они раз за разом вызывали вспышку обиды у сестры, которой попросту запретили даже попробовать поступить в город на врача, и в какой-то мере откладывались у меня в сознании. Само собой, это совершенно не способствовало пробуждению оптимизма касательно предстоящей учебы. И в школе мне предсказуемо не понравилось с первого дня. Юбка. Белоснежная блузка. Банты на высоких хвостиках. Новые, чуть натирающие туфли. Аккуратный ранец, доставшийся в наследство от сестры. Одним словом, из зеркала на меня каждое утро смотрела какая-то совершенно незнакомая личность. Но надо ли говорить, что со сменой внешнего облика мое поведение ничуть не изменилось? Школа была невыносимым местом для диких, привыкших к свободе детей. Сейчас я прекрасно понимаю, сколько нервов потратила наша учительница на то, дабы просто вбить в наши сопротивляющиеся умы базовые знания. Но тогда все это казалось абсолютно ненужным. Тем более, благодаря занятиям с сестрой я и так знала большую часть программы за первый класс. Душный класс, звонки, ограничения, скучные задания и обилие работы на дом — разве могло это все сравниться с той жизнью, к которой мы все так привыкли? Пятница знаменовала перерыв в этом заключении. Но она все равно оставалась для меня самым ненавистным днем в неделе. Причиной тому были, как ни странно, следующие за нею выходные. Да, они значили свободу от школы, но до этого надо было пережить ночь, в которую наш примерный отец стабильно возвращался домой навеселе — и, нередко, с компанией собутыльников. Несси всегда пыталась уложить меня до этого момента, но я неминуемо просыпалась от тяжелого эха, доносящегося с первого этажа. Будучи ребенком, я как-то остро осознавала, когда именно взрослые начинают ссориться всерьез. Но вмешиваться было нельзя, и нам с сестрой оставалось лишь лежать в темноте, прижимаясь друг к другу, и надеяться на то, что сегодня дело обойдется мирно. Но так было далеко не всегда. И никто не видел в подобном ничего особенно зазорного. В селе для старшего поколения был лишь один вид развлечений — кантина. Нам еще относительно везло в плане того, что попойки происходили всего раз в неделю и никак не влияли на работоспособность главы семейства. Но вот последствия такого отдыха порой приходилось устранять долго. И полбеды, если это был сломанный забор или открытый курятник. Куда хуже было видеть, как мама пытается прятать от нас синяки. Извинения отца, если их можно было так назвать, всегда ограничивались одной фразой: — Ну, прости меня, Магда, и в следующий раз не лезь под руку, если видишь, что я навеселе. После этого он опрокидывал в себя рюмку водки и приступал к завтраку. А по его завершении неминуемо следовала просьба показать дневник. Не знаю, какая уж была необходимость ругать меня за оценки ниже пятерки или неаккуратные записи, но это тоже было своеобразной традицией для него. Если же неделя обходилась без подобного, то он обычно рылся в карманах формы и давал мне пару монет «на конфеты». Мне всегда хотелось зашвырнуть их куда подальше. Так и текла наша жизнь. Но мои первые осенние каникулы ознаменовались воистину эпохальным событием. Атракен вышел из состава Республики и примкнул к Конфедерации независимых систем. И миру в привычном виде оставалось жить недолго. Дуку. О нем знали все. Даже мы, дети, которым политика была совершенно неинтересна, в какой-то мере понимали, что вместе с этим солидным пожилым мужчиной на нашу планету пришли большие изменения. Его глубокий, проникновенный голос звучал из головизора в каждой кухне. Цитаты из его речей не сходили с передовиц газет. Его портрет висел чуть ли не в каждом школьном классе. На главной площади села вскоре даже установили памятник — правда, на бороде и половой принадлежности всякое портретное сходство заканчивалось. В то время все считали его спасителем планеты. Но как же скоро пришла пора разочарования! Я не знаю, кто виноват в произошедшем. Даже спустя столько лет до истины докопаться мне не удалось. Да и существует ли она вообще? На войне для мирных жителей прав устоявшийся режим, при котором была стабильность и над головами не свистели снаряды. Пришедшая с оружием и новым порядком сторона автоматически становится вражеской. Сейчас я понимаю, что попытка Республики вернуть планету в свой состав была вполне логична и предсказуема — особенно в рамках военного времени. Возможно, и отделение от нее было не вполне законным. Но тогда, повторюсь, это мало кто понимал. Конфедерация принесла деньги и заказы. За неполный год под ее крылом Атракен встал на путь развития, а простые люди получили большую уверенность в будущем. А вот возвращение «законной власти» завершилось концом для всего… Я могу точно назвать день, в который перестала быть ребенком. Мое детство прервалось, когда холодное дыхание войны коснулось нашей семьи.