Крепость из слов

Беда приходит, когда ее не ждешь и откуда меньше всего ожидаешь. Знакомясь с новым командиром «Химеры» я и предположить не могла, что меньше чем через месяц он станет постоянным гостем моих ночных кошмаров. На первый взгляд Хорст Стрейдж производил впечатление исключительно приятного человека. С него можно было смело рисовать агитационные плакаты — высокий, статный, с породистым лицом и тонной харизмы, он потрясающим образом умел располагать к себе окружающих, при этом даже не всегда пуская в ход слова. Тогда я была отчасти рада снять с себя обязанности временного руководителя. За три недели, во время которых подразделение было под моим контролем, нам «посчастливилось» дважды столкнуться с контрабандистами, и один раз — с пиратами. Сражения завершились вполне успешно, однако в последнем случае моих навыков явно оказалось недостаточно. Да, цель была достигнута, но при этом погибли заложники. Не сказать, чтобы это считалось пятном на репутации — речь шла о никого не волнующих экзотах из дикого космоса, однако подобное не устраивало меня саму. Тот случай доказал — мне нужно продолжать учиться, при этом имея за плечом человека, который в сложной ситуации смог бы взять все под контроль. Увы, Стрейдж таким не оказался. В спокойное время он любил порассуждать о тактике и философии боя, щедро сдабривая свои монологи цитатами из умных книг. При этом в его голосе непременно появлялись нотки превосходства — пусть и щедро сдобренные сладкими тропами, но от этого не менее неприятные. Признаться, с каждым днем моя первоначальная симпатия к нему все сильнее подтаивала. Но с окончательными выводами я не спешила. На свои места все расставить могло лишь сражение. И в первом же бою весь персонал мостика смог убедиться, что талант к риторике и хорошая память никак не гарантируют победы. От харизмы Стрейджа не осталось и следа, когда битва накалилась. Хуже всего, что при этом никуда не исчезла его самоуверенность. Он не желал внять советам команды, меня же в нецензурной форме послал куда подальше, мотивируя это тем, что сам знает лучше. Отступив на пару шагов, я не произнесла больше ни слова — отчасти от шока, отчасти от намертво вбитой привычки беспрекословно повиноваться старшему по званию. Его дальнейшие приказы были безрассудными и глупыми. Пытаться задавить перевесом, если все пошло не по плану — однозначно тупиковый путь. На это делали акцент учебники. Об этом не раз предупреждали преподаватели. И после столь бездарного командования я убедилась, что интуиция была права. Номинально мы одержали победу, но итоговая статистика ясно показывала — по-сути это поражение. На моей памяти соотношение потерь и приобретений было таким удручающим еще лишь один раз — после битвы при Бэттоне. Но, забегая наперед, скажу, что в один ряд эти сражения я не поставлю. Порой к ужасающим последствиям приводят вещи, которые мы никак не можем проконтролировать с мостика корабля. А в случае со Стрейджем это было банальное отсутствие тактики и здравого смысла. Я не очень удивилась, когда незадолго после битвы он вызвал меня к себе в кабинет. Отчет к тому времени уже был отправлен, и я ожидала, что причина именно в нем. Мысленно я готовилась отбиваться от предложений подправить, приукрасить статистику. На тот момент эмоции уже поутихли, уступив место трезвому рассудку. А приглушить остатки гнева, спрятать их за маской вежливости, и вовсе было делом техники. Но, как оказалось, Стрейджа вообще не волновали документы. От меня ему нужно было нечто совершенно иное. То, чего я просто не ожидала, за годы учебы и службы привыкнув доверять коллегам вне зависимости от их пола. Без тени беспокойства я миновала рабочий кабинет, и, дав о себе знать, прошла в личный. В свое время Друзан нередко принимал меня именно там, особенно когда в планах была долгая беседа, так что и в тот вечер меня ничего не удивило. Но на этот раз разговор был коротким. Практически сразу Стрейдж распустил руки, сделав при этом более чем однозначное предложение и никак не отреагировав на отказ. Миг растерянности прошел быстро. В борьбе между младшим по званию офицером и девчонкой из неблагополучного района победила последняя. Я ударила его локтем под ребра, бросилась к дверям. Но кнопку можно было жать сколько угодно — створки ловушки захлопнулись намертво. Выхватить бластер я просто не успела — парализующий заряд настиг меня раньше. Падение, удар головой — и темнота, которая, к сожалению, быстро развеялась. На момент, когда сознание вернулось, я уже лежала на столе. Совершенно голая, распятая между его ножками. Лодыжки и запястья были надежно зафиксированы наручниками. Звукоизоляция делала бессмысленными призывы о помощи. Стрейджа же крик раздражал. Он наотмашь хлестнул меня по щеке, затем схватил за цепочку и стянул ее так, что перед глазами все помутнилось. Дешевый металл лопнул, не выдержал натяжения. Возможно, это спасло мне жизнь… Я слишком хорошо и ярко помню все, что было дальше. Я больше не кричала. Тело обмякло, стало будто бы не моим. Возможно, от последствий парализации, возможно — чисто из психологических причин. Эмоции ушли, а боль и осознание ситуации никуда не делись. Это было подобно грозовой туче, переполненной до краев, но не способной закономерно извергнуть из себя дождь, гром и молнии. Сухие глаза, обжигаемые светом лампы. Тишина, прерываемая звуками его учащенного дыхания. Абсолютная беспомощность и пассивность. Надежда была лишь одна — что напоследок Стрейдж меня просто убьет. И в конце, наигравшись до предела своих возможностей, он действительно наклонился за моей кобурой. Долго рассматривал бластер, наставив черный круг дула мне на грудь. Затем, хрипло рассмеявшись, вынул блок с зарядами. Отшвырнул оружие на пол. И выстрелил из своего. Когда паралич спал, Стрейджа уже не было в помещении, как не было и наручников. Я встала, с трудом превозмогая боль. Быстро, механически оделась, стараясь игнорировать тошнотворное ощущение липнущей к коже ткани. Подобрала кольцо вместе с остатками цепочки. Вернула на место бластер. И, придерживаясь рукой за стены, пошла к себе. Воспоминания об остатке той ночи довольно путаные. От отсутствия эмоций и слез с каждой минутой становилось все хуже. В каюте я вылила на себя месячную норму воды, докрасна раздерла кожу мочалкой, но отмыться все равно не удалось. Я продолжала ощущать на себе его руки и душащий запах одеколона. А к сонму мыслей, раздирающих мое сознание, добавилась еще одна. Что, если я забеременела? Тогда я всерьез задумалась о смерти. Не как о чем-то страшном. Как о выходе. Как о завершении жизни, которая разом обратилась в ад. Смысла продлевать его дальше я не видела. К счастью, у меня не было шанса привести эти мысли в реальность. Ровный потолок не давал возможности повеситься. Самым острым предметом в каюте оказались маникюрные ножницы со скругленными концами. В личной аптечке хранились только бинты и обезболивающее. И даже разряженный бластер был не опаснее детской игрушки. К утру, когда до начала моей смены оставалось около четырех часов, я нашла в себе силы спуститься в госпиталь. Мне нужна была помощь. Хотя бы чисто медицинская — кровь шла слабо, но останавливаться никак не желала. Такую помощь — профессиональную, но предельно отстраненную, я и получила. Доктор Грин мало чем отличался от меддроидов. Ему не было никакого дела до психологического состояния пациентов. Обычно это воспринималось более чем нормально, тем более, что в комплекте с безразличием шло идеальное соблюдение врачебной тайны. Но тогда многие из его сухих вопросов ранили больнее ножа. Верхом участия стало деловое предложение. Он был готов провести медикаментозный аборт, а затем удалить аппендицит, тем самым дав мне три дня на восстановление. Само собой, не за бесплатно, но отказываться я и не думала. Тайм-аут был жизненно необходим — я и так с трудом представляла, как смогу вернуться к работе под началом Стрейджа. В идеальном, справедливом мире я могла бы заявить на него. В реальности этим я только сильнее навредила бы себе. Фемида не слепа. Она однозначно на стороне сильного мужчины из влиятельного рода. Разрывы? Странгуляционная борозда по шее? Значит, сама захотела пожестче. В любом, абсолютно в любом случае виноватой в глазах общества оказалась бы я. В голове подтверждающим хором звучали голоса соседок по общежитию, перекатывались куски нередких обсуждений подобных историй: Зачем пошла с ним? Просто пытается стрясти денег… Почему не отбилась? Девка не захочет — парень не вскочит… И многое, многое другое. Да и вне зависимости от результатов — такое расследование поставило бы клеймо на мне и крест на дальнейшей карьере. Я не могла пойти на это. Служба была той картой, на которой стояло абсолютно все. После наркоза меня переклинило. Все слезы вышли разом, вместе с ураганом эмоций. Это было хаотично, непонятно и очень страшно. Та крохотная часть сознания, которая еще держалась, подобно маяку в шторме, всецело принадлежала страху перед фактом, что так я попросту сойду с ума. Вскоре меддроид заметил мое состояние, вколол что-то в вену. Но даже сон, пришедший спустя какое-то время после успокоительного, не принес ничего хорошего. Он был до боли реалистичным. Он повторял кошмар. И вырваться из него вновь никак не удавалось. Оставшиеся ночи я спала под снотворным, а наяву с ужасом считала часы до возвращения на пост. Меня не спас бы даже вариант с добровольной отставкой — все равно пришлось бы отработать еще две недели. Но в последний день моего больничного случилось настоящее чудо. Пришедший агент СИБ объяснил, что я вновь должна вернуться к временному исполнению обязанностей командующей. Стрейджа арестовали за связь с повстанцами и какие-то махинации с документами. Признаться, я не особенно вникала в нюансы. Важен был лишь факт того, что я больше никогда его не увижу. Не скажу, что сразу после этого я пришла в норму. Это был очень длинный, неровный путь с большим количеством неожиданных осложнений. Они приходили внезапно, порой — почти беспричинно, градом рушась на молодые побеги веры в восстановление. Если коллеги и заметили во мне какие-то изменения, то не подали виду. Да и ни в одном из сражений я сама не ощущала себя как-то иначе. Напротив — они дарили сладкое забытье в полной концентрации. Они позволяли сбежать от самой себя. Поняв это, я с головой ударилась в работу, беря максимальное количество смен и даже в немногочисленные выходные оставаясь в курсе всех дел. Сейчас я осознаю, что это не было выходом. Но тогда служба казалась мне единственным спасением, наркотиком, хоть как-то облегчающим хроническую боль…