This is the greatest show

      Последующие несколько дней наполняются тяжелой и кропотливой работой. Финеас обеспокоен тем, чтобы его представление имело успех, поэтому последовательность номеров и их содержание прорабатываются, корректируются и репетируются с утра и до позднего вечера. Помогает ситуации то, что ни от кого из артистов не поступает жалоб на свалившуюся на их плечи нагрузку. Все прекрасно понимают ее необходимость, и, кажется, даже испытывают удовольствие от процесса, погружаясь в него и через него же раскрывая себя, преподнося миру с вызовом "Вот он я! И вам придется это принять!". Поэтому изнутри все идет слаженно, продуктивно и относительно спокойно, чего не сказать о происходящем ажиотаже снаружи: количество недовольных "уродами" граждан растет, и вечерами они толпятся перед входом в здание со своими плакатами и оскорбительными лозунгами.       Александр и Магнус часто пересекаются в течение дня в цирке, случайно встречаются друг с другом взглядами, и каждый раз Алек чувствует, как сбивается его дыхание, когда эти подведенные глаза смотрят на него. Они словно проникают в душу, переворачивая все устоявшееся самоощущение вверх дном, и рождают в груди брюнета совершенно новые чувства, с которыми он не может совладать и от которых ему хочется метаться по комнате раненым зверем. Весь слаженно работающий механизм восприятия драматурга трагически скрипнул и со звоном распался на шестеренки уже в тот момент, когда он увидел азиата там, на трапеции.       Несмотря на частые пересечения, они не остаются наедине и даже не заговаривают друг с другом за исключением приветствия и пары ничего не значащих "деловых" фраз, и хотя бы за это преподношение судьбы Александр чертовски благодарен наличию огромной по количеству работы.       Магнус продолжает стабильно заниматься репетицией своего номера вместе с остальными артистами, погружается в тренировку и растворяется в ней, и Александр, проходя мимо выхода на арену, иногда замирает за ширмой, наблюдая за ним в образовавшуюся узкую щель.       — Алек! — драматург отшатывается от неожиданности и торопливо разворачивается к мужчине, стремительно приближающемуся к нему с неровной стопкой бумаг, исписанных планами предстоящего выступления.       Финеас выглядит утомленным, загруженным и озабоченным ближайшими важными для цирка датами, но в то же время в его глазах присутствует тот самый счастливый блеск, который бывает у человека, мечты и цели которого, спустя долгие годы попыток, проб и ошибок, наконец постепенно начинают сбываться. Драматург иногда завидует его целеустремленности и настойчивости. Если бы он мог набраться достаточной смелости…       — Ты вообще меня слушаешь? — голос Барнума вырывает его из раздумий, и Александр поспешно принимает у него протянутую часть бумаг, подхватывая выпадающие из стопки листы и параллельно кивая.       — Проверить и внести корректировки до вечера, я слышал.       Он обхватывает стопку в охапку и для удобства устраивает ее на сгибе локтя, предварительно приравняв края листов друг к другу, но Барнум не уходит, задерживая взгляд на его лице:       — Ты в порядке? Выглядишь так, будто заболеваешь.       — Я в порядке.       Сейчас, когда ему хочется побыстрее оказаться в своем кабинете и погрузиться в выбивающую лишние мысли работу, настойчивость Финеаса как никогда не вовремя, и Александр отвечает резче, чем следовало. А следом Барнум делает то, от чего Алеку хочется огреть его этой самой увесистой стопкой: отодвигает ширму, и, видя на арене закрепляющего за колонну трапецию Магнуса, понимающе и со знанием дела кивает.       — Я понятия не имею, о чем ты, — предупреждает Лайтвуд и отправляется в свой кабинет: у него впереди еще много незавершенных дел.