Aishite

На волшебной платформе я чувствовала себя лишней, чужой и чуждой буйству эмоций. А ещё эта толпа отделяла меня от свидания с флаконом обезболивающего. В маггловской части вокзала стоял потерянно оглядывающийся Брендон. Ощути себя мудилой, Мэг. Твой явно соскучившийся родитель не уверен, может ли он обнять собственного ребёнка. Мы просто молча пошли в машину, где я, развалившись на заднем сидении, всю поездку тихо себя ненавидела.

***

Неловкость обрела плоть и душила меня, копошилась в мозгах своими тонкими пальцами. Кажется, я забыла, как говорить вслух. Тишина за праздничным столом густым туманом пробралась в организм через уши прямо к костям. Они сломаны, они весят под тонну, они болят. Не могу расправить плечи, не могу взять в руки вилку, не могу поднять глаза. Всё это, вся эта чёртова ситуация так отличается от увиденного на вокзале. Улыбки без ответа, не принятые объятья, моё молчание. Виновата, виновата. Посмотри на их лица - безмерно виновата. И я не оживаю, нет, но прихожу в движение: откинувшись на спинку стула, болезненно, до слёз, задеваю синяки. Ухожу. Поднимаюсь на чердак и отрубаюсь, чтобы ночью неизбежно проснуться. Впервые за долгое время я… Не строю планы, не учусь, не навожу порядок, не тренируюсь, не разбираю чемодан, не читаю, не собираю урожай, не обыскиваю Выручай-Комнату, не составляю маршруты, не сортирую найденное. …бездельничаю. Бездумно гляжу на стенки шатра и даже не пытаюсь разобраться, что здесь происходит. Господи, как же я заеб…

***

Какого драккла, Грэхам! Дорогая Мэган, Мэг, Мордредова, Грэхам. Как, ну как у тебя вышло незаметно уйти с платформы? Мало мне издевательств по поводу моей первой валентинки, так теперь кузены считают, что я обзавёлся невидимым другом. По поводу фейерверка. Да, его можно использовать в маггловском мире, для активации дважды постучи палочкой по нарисованному замку. И пожалуйста, отправь какое-то подтверждение твоей реальности, не хочу быть центром шуток моих родственников больше, чем уже есть. В ожидании хоть какого-то ответа, Уиллиг, какого Мордреда я заморачиваюсь, Эгню.

— Мэгги, может, воспользуешься нормальной бумагой, а не, знаешь, салфеткой для кекса? Та самая салфетка дополнена надписью «жуй и не нервируй», и в неё уже завёрнуто несколько жевательных резинок. — Обойдётся, я от стола не отойду. Отодвинув тарелку с феноменальным количеством чёрного пудинга подальше от ждущей ответа совы, привязываю к лапке своеобразный конверт и возвращаюсь к завтраку. На всякий случай говорю: — Это не от школьной администрации, мне просто фейерверк задолжали, а я вчера слишком домой спешила. Теперь от еды меня оторвал странный звук женского умиления. Мелисса, кажется, светилась изнутри, а Брендон заинтересовано отложил газету. — Так, у тебя появился друг? — Я… н-не уверена, не знаю. Мы, ну… разговариваем. Иногда. О, ещё я его кормлю. Не то чтобы нас морят голодом, но… Господи, сколько же обыденных вещей я делаю впервые. Я говорила о факультете, людях и о бытовых мелочах. То, что я не обсуждала с Пэтером, ведь рядом с ним окружающие теряли свою реальность, значимость. Я действительно слушала рассказы Брендона об учёбе в частной школе, истории Мелиссы о её школьных приятелях. Это было интересно и весело, я фыркала в чашку от смеха, почти не чувствовала боли в рёбрах, мы говорили, планировали совместные будни и мой день рождения. Кризис среднего возраста отменён.

***

— Алло, дядюшка? Ты не думал уйти в отпуск?

***

Это странно: в одиночестве готовить семейный торт без навязчивых, вечных, советов. Никто не говорит, что сгущёнка должна быть исключительно белорусской, а какао в серебряной упаковке, из Польши. Коржи запекаются в специальных формах, и от них не надо отскребать пригоревшее. А ещё ему дают сутки пропитаться. Никто не отрезает кусочек на пробу, не приходится готовить новый в спешке и из остатков. Воспоминания из прошлого и те, что я получаю сейчас, смешиваются, сливаются, заменяют друг друга. Я не могу. Я не выдержу. Мне надо побыть одной. Что я творю, что я делаю. Этот рецепт придумала мама, это её торт, он всегда был особенным, другие так не делали, какого чёрта, мы не втыкали в него свечи, нет, нет, нетнетнет. На моей части чердака - форменный беспорядок. Статуэтки, ночники, музыкальные шкатулки. Шкатулки. Мелисса ко мне не заходит. Я сама навожу порядок. Мелодии не повторяются. как? Всё это, все эти безделушки, без которых мне сложно жить - подобрано с любовью. Они стараются. Они прощают. Они любят. а я… Кажется, за этот торт мне готовы простить всё. Фейерверк длится около получаса, и день рождения, по сути, удался. События месячной давности отпускают меня.

***

Видимо, Хаффлпафф - это не только алиби, но и диагноз. Ещё перед завтраком нервничали, что не успевают подготовиться к экзаменам, а теперь - вот они мы, готовы идти прямиком в ад из-за небольшой просьбы декана. Свыше десятка младшекурсниц идут в Запретный Лес за преподавателем, которого видят практически впервые. «Что, зачем, куда?» — плевать, нас декан попросила. Слабоумие и отвага - версия Хаффлпафф. Мне хочется послать всех к чёрту и аппарировать назад. Стоит быть честной хотя бы перед собой. Мне трудно дышать не из-за влажного и холодного лесного воздуха, нет. Куда мы идём, почему не по тропинке, зачем ему столько девочек до тринадцати, отчего исключительно хаффлпаффки? Чем дольше мы следовали за профессором, тем более объёмным, оглушающим становился лес. Влажный звук, с которым земля отпускала подошву, яркая зелень молодых побегов, жужжание насекомых, густой, холодный воздух, тёмные стволы деревьев, чьи ветви образовывали новое небо со звёздами-просветами - всё это будто происходило внутри меня. На периферии зрения мелькали воспоминания о том давнем, первом, походе в лес. И мне страшно. И меня тошнит от раздражения. Мак­си­мум, на ко­торый ме­ня хва­та­ет - идти за группой. Тишина выбивает воздух из лёгких. В горле собралась гадкая кислота. Глаза слезятся. Где остальные? Я их не вижу. Я их не слышу. Надо достать очки и оглядеться. валить, валить, валить — Правда, они восхитительны? Восхищённый шёпот Кеттлберна разрывает тишину. О чём он говорит? Неестественно белая мгла застилает глаза. Чёрт, стёкла залапаны. Почему остальные молчат? быстрее, быстрее сейчас я надену очки и всё прояснится — Не бойтесь. Меня толкают вперёд… КАКОГО Ж О, ох. …и я прозреваю. Вот, почему он шептал. Я чувствую, как лицевые мышцы приходят в движение. Поразительно. Единороги. Господи, они сияют собственным светом. Они прекрасны, просто не могут не быть таковыми. Будто звёзды. Можно говорить что угодно, но увидев их, действительно увидев, ты теряешь весь скептицизм. Всё, чему я здесь училась - это не магия. Настоящая магия - увидеть единорога и не сойти с ума от несовершенства окружающего мира. Один из них смотрел на меня своими чёрными глазами. И я, шаг за шагом, приближалась к этому чуду. Даже сейчас, когда он лежал, было видно, насколько он огромен. И всё же, грация и красота были видны во всём. В наклоне головы, повороте мощной шеи, в том, как струилась шёлковая грива, в изгибе спины, которая явно никогда не знала ни седла, ни наездника. А напротив - я. Высокая, по-детски нескладная фигура в чёрном, в грязной обуви, с непослушным змеиным клубком вместо волос. Абсолютно не совершенная, и явно не создание света. Мне бы только прикоснуться. Он доверчиво подставляет голову, моя ладонь рядом с рогом, вот-вот столкнёмся. Милостливая Мария, молю: пусть после моего прикосновения на звере не окажется крови, ибо я замарана ею. И я касаюсь, глажу, ведь оно стоит того: единорог прекрасен, чист, и от него исходит такой знакомый, почти родной… холод. Он холоден. Как мертвец. Отдёргиваю руку. звёзды - это раскалённые газовые шары можно ли считаться живым, если по венам у тебя течёт жидкое серебро Почему профессор стоит так далеко? Умеют ли кони ухмыляться? Эта тварь точно умеет. Не могу сбежать - он положил мне голову на плечо. Наши глаза на одном уровне. не смотри, не смотри, не смотри За диким биением сердца едва слышу слова Кеттлберна. Хорошо, хорошо. Сейчас я встану, будто за щёткой, и побегу, нет, плевать, аппарирую отсюда куда подальше, или ещё дальше. К чёрту Хогвартс, стану пустынным мудрецом, в пустыне ведь лошадей нет, нет же? Все мои планы идут к черт туда, куда и обычно, когда конь издаёт тихое и, признаю, мелодичное ржание. Особь поменьше встаёт, приносит щётку и устраивается сбоку. Мне не сбежать. Господи, они разумны. Почему никто ничего не замечает, почему мне так страшно? И мы играем в «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю», а между тем, надо их вычесать. Бесплатные ингредиенты для школы и хороший способ успокоиться для мелочи в одном флаконе, но к чёрту такую жизнь, никогда не стану волонтёром, я ведь просто хотела отвлечься от проблем с Мышью. Не сбежать, не объяснить, что меня напугало - приходится вычёсывать. Они холодны, но этот холод не обжигает мои ладони, нет. Это то, к чему я привычна, этот холод напоминает мне о работе с дядюшкой, и это надёжный якорь, удерживающий меня от необдуманных поступков. Происходящее вымораживает меня изнутри. Я сейчас в окружении живых, ха-ха, мертвецов, которых считают воплощением чистоты и невинности. Ложь, ложь. Где-то в середине процесса я, набравшись смелости, смотрю ему в глаза. Ох, этот взгляд мне знаком. Пугающе, до омерзения знаком. Увиденное однажды навсегда останется в памяти. Боже, они… Вернувшись в гостиную, плотно принимаюсь за Историю Магии. Гоблины, гоблинские восстания и никаких единорогов.

***

Кусочек торта, конечно, отправляется в Америку. — Знаешь, Пэт, единороги, по сути, это просто сдержанные волшебные педофилы.

***

Болезненное осознание собственной ненормальности вкупе с чувством вины перед этими людьми… моими родителями, связывало моё готовое взорваться сердце. Мне двенадцать, у меня нет чётких планов на будущее, и фактически всё, что я делаю с помощью магии, приводит к разрушению меня или окружающего пространства, но у меня есть Пэтер, налаживающиеся отношения с родителями, и, возможно, Уиллиг с Мышью. Я жива и почти-почти адекватна.