Путь к семье

На улице шёл мелкий противный дождь, забивающийся ветром в лица прохожих, тщетно раскрывающих зонты. Сырость проникала и в подвал, где окопались Раф с Майки, просачивалась сквозняком сквозь невидимые щели. А быть может, воображение шалило. Во всяком случае, зеленоглазого передёргивало, стоило ему лишь глянуть в сторону узкой щёлки окна под потолком. Младшенький спал, укрытый помимо спальника пледом Мэдди, и сон его был тревожен. Рафаэль бездумно поправил чуть сползший край и тяжело вздохнул. Такая погода навевала неприятные воспоминания, которые заставляли стыдиться себя и печалили одновременно. Он не всегда был примерным старшим братом. Когда-то, в такую же мокрую пору… Десятилетний черепашонок чувствует себя взрослым… и так, словно до сих пор сидит в клетке у крэнгов, хотя с той поры минуло уж больше трёх лет. Тогда у него не было свободы перемещения по понятным причинам, потом — из элементарных соображений безопасности. Раф шёл, куда говорили более взрослые мутанты, инстинктивно полагаясь на них. Но теперь-то они свободны, даже нашли подходящее местечко, чтобы не попадаться людям. А до Рафа дошло — можно гулять там, в Большом мире. Можно… если бы не маленькая хнычущая обуза, висящая на его панцире. Нет, он любил младшего брата, но эгоистичная часть его всё сильнее раздражалась, подкидывая подлые мыслишки вроде «Почему только я должен с ним нянчиться? Есть ведь и другие», и «Я тоже хочу погулять, а не играть с этой мелкотой». Личное время — непозволительная роскошь для Рафа. Оставалось лишь терпеть ограничения, давящие на с трудом переваривающую такое положение дел свободолюбивую личность. Упомянутая личность развивалась, требовала каких-то действий, вдохновлённая появлением достойного примера для подражания. Новый мутант появился не слишком-то давно, всего-то с пару месяцев назад, но успел завоевать восхищённый взгляд старшей черепашки. Вскоре Раф нацепил по примеру вдохновителя нашейный платок своего любимого цвета и страстно возжелал научиться сражаться не хуже, а то и лучше. В итоге младший брат отодвинулся на задний план. Знакомый если не с рождения, то с мутации Майки или весь такой крутой новый знакомец, готовый взяться за обучение действительно полезным вещам — самообороне, всему, что нужно для побед в драке. Раф колебался недолго. И пусть новоявленный учитель говорит, что это для защиты младшенького. Конечно, для защиты, но ведь он и сам сможет побить любого, кто косо посмотрит, чтоб не лез! Одним словом, в обучение маленький драчун рвался, не особо скрывая далёкие от защитных мотивы. Не сказать, что после не столь уж и многих уроков он почувствовал себя неуязвимой боевой машиной, но уж точно достаточно самостоятельным для простой прогулки. И вот он в маскировке, крадучись совсем как учили, выбирается из их теперешнего убежища — замороженной реконструкции детских яслей. Липучку-Майки удавалось избегать весь день, иначе бы прицепился к нему и не дал уйти, как пару дней назад. Тогда Раф просто кинул его, якобы играя в прятки, в холодных коридорах. Нехорошо, да, но Рафаэль уверен, что брат простит маленький обман за… какую-нибудь вкусность или игрушку. Да он любой мелочёвке рад! Рафу этого уже мало. Вечер хорош, пусть ветрено и слегка дождливо — он полной грудью вдыхает запах свободы, оказавшийся с горькой примесью вины. Паренёк старательно отгоняет это неприятное щемящее чувство, но впечатление безнадёжно испорчено. Своё, запланированное время он всё же отгуливает, исключительно на упрямстве. Что там было: звёзды, люди, свобода — у Рафа из головы вылетело, когда по возвращении он застал температурящего Майки, с потным, таким горячим лбом, укутанного какими-то тряпками. И тогда же узнал на своём панцире, что значит действительно разгневанный учитель. — Я разочарован, — сурово молвит он после первого неразборчиво-ужасающего рыка. — Я ожидал большего от тебя. Видно, ошибся. — Но я же ненадолго… — Жалкие оправдания! Ты — старший брат, это подразумевает ответственность, которая, мне думалось, у тебя есть. Но ты оставил малыша одного ради личных развлечений. Более того, не уследил за ним до этого, не заметил признаков болезни. — Он был как всегда, — лепечет Раф, понимая, насколько неубедительно звучит его голос. И, разумеется, учитель не считает это достойным оправданием. Возвышаясь над черепашонком, как гора, он рычит, словно немутировавший его собрат: — Р-р… недостойно сваливать вину на собственную невнимательность! Мне казалось, ты лучше осознаёшь лежащую на тебе ответственность, иначе и за обучение бы не брался. — Нет! Пожалуйста, я исправлюсь! — до чего же страшно лишиться поддержки кумира, того, кто взял под крыло, у кого хотелось вызвать гордость! — Я всё-всё сделаю! — Для начала попытайся понять, только не чтобы мне угодить, — старшему мутанту тоже неприятен этот разговор, но он надеется, что ему удастся подобрать нужные слова, чтобы малыш проникся. — Самое главное в жизни — семья. Не всегда это существа родные по крови, но поверь, важнее ничего нет. Лишь на семью ты можешь положиться, лишь любовь к семье наполняет жизнь смыслом. Ты ещё очень юн, и возможно, мои слова сейчас звучат для тебя сентиментальным бредом, и всё же просто поверь тому, кто потерял очень многое и многих — ты счастливчик, уже имея брата, как и он — тебя. Вы есть друг у друга. Пока не слишком поздно, пойми это. Всё, ради чего ты сбежал на всю ночь, оставив малыша одного, оно ещё будет, ты разделишь это с ним, но если потеряешь его, уже ничего не исправишь. — Вы… вы больше не будете меня учить? — В зависимости от того, ради чего тебе эти знания, — он оставляет черепашку переваривать их разговор, но далеко не уходит. Сливается с тенями и ждёт. Наблюдает.

***

Майки и впрямь кажется очень маленьким. И слабым. Раф убеждается в этом, подойдя поближе к цветастому свёртку из одеял и кусков ткани; в этом ворохе светло-зелёная мордашка едва видна; веснушки чётче выделяются на бледной коже. Маленький бунтарь теряется, видя его таким. Младший брат всегда, даже в самые тяжёлые дни, был источником оптимизма, яркой звёздочкой, хлещущей нескончаемым потоком энергии. Так просто… Жалкая простуда — и вот он лежит весь такой тихий. Ладно, пусть не совсем уж простая простуда, Раф в этих терминах не разбирался, полагая до сегодняшнего дня любые болезни лишь отговорками, чтобы не делать хоть что-то. Теперь же он не знал, что и делать. Совесть ела его изнутри, одновременно и притягивая к братишке, и твердя, что вину не загладить. Что тут скажешь? «Да, я тебя бросил, чтобы пойти развлекаться, а сейчас пришёл» — глупо. «Прости, я больше не буду» — ещё глупее. Ушёл — ещё ладно, но ложь… Они договорились не врать друг другу. А он обманул, сознательно. И из-за него Майки полночи бродил по холодным туннелям, вымок и переохладился, усугубив лёгкое недомогание, и перенервничал ещё. Из-за него. Да он и сидеть-то рядом недостоин, не то что прощения! Рафу так погано на душе, как никогда прежде. Он готов уйти, чтобы просто где-нибудь в тихом углу сгореть от стыда, зато у Майки другие мысли на этот счёт. Инстинктивно лежавший паренёк тянется навстречу брату, почувствовав его присутствие. — Раф, это ты? — голос звучит хрипло и надломлено, но панцирь! Зеленоглазому лишь хуже от слышащегося облегчения пополам с искренней радостью, которые он не заслужил. — Я знал, что ты вернёшься. Старший мальчик отгоняет соблазнительное желание скрыться с глаз долой — хватит, набегался — и, тяжело сглотнув, подходит ближе. — Конечно, бестолочь. Куда ж я от тебя денусь, — едва-едва выдавливает из себя Раф, но этого хватает для появления на веснушчатой мордашке радостной улыбки. — А я, пока тебя искал, мячик нашёл. Красный, как ты любишь, и совсем почти новый! — Здорово, — без особого энтузиазма отзывается Раф. Ему с трудом удаётся выдавить хоть что-то, и пытается придумать повод удрать, пока стальная цепь вины не затянулась окончательно на горле, вызывая недостойные его, взрослого, слёзы. — Потом… эээ… поиграем. Ты это… пить хочешь? Пойду, принесу воды. Но братец мыслей читать не умеет, а тактичности отродясь не имел. Он хватает старшего за руку и, обхватив ладошками, трепетно прижимается к ней. Шею бы обхватил, да голова кружится от резких телодвижений. Да и само тело ломит. Но Майки не может отпустить дорогого брата просто так. — Знаешь, ты самый-самый лучший в мире старший брат! То есть, других братьев у меня нет и сравнивать не с кем, но я знаю! Незаслуженно захваленный, Раф бурчит что-то смущённое и, вытащив захваченную конечность из чужой хватки, всё-таки уходит. На душе у него странно — радостно и как-то… погано одновременно. Он не заслужил этой преданности в наивных небесных очах, но оттого лишь крепнет его уверенность оправдать оказанное доверие в полной мере любой ценой. Учитель не продолжит обучение? Пусть! Лишь бы с Майки всё было хорошо, а уж он-то, Раф, постарается, из панциря вылезет ради этого. Потому что… Ну как иначе-то, если сердце щемит от нежности к этому мелкому балбесу, который его действительно любит. Одного Рафаэль не знал до сих пор, а брат не собирался его просвещать. Это только Майкин урок ответственности. …Майки смотрит вслед уходящему, даже какому-то окрылённому брату, и на его лице улыбка тает без следа. Он сказал то, что было нужно, только душащая обида едва отпустила. Но обижался он вовсе не на Рафа. Уже не на него. Теперь, после раздумий в одиночестве, сжигаемый температурой, «вечный ребёнок» бессильно обижался на самого себя за слабость в потакании своим детским привычкам и на слепоту. Неужто не мог раньше заметить, насколько Рафу с ним трудно? Знает же, сколько своего времени — всю сознательную жизнь! — брат уделяет лишь ему. Они же такие разные, голубоглазый любит общение, но Рафаэлю иногда хочется побыть в тишине. Раньше Майк думал, что это «в тишине» означает «в стороне от других мутантов, кроме Майки», но почему он-то такой уникальный? Понятие личного пространства привнесли некоторые новые мутанты, едва сбежавшие от крэнгов. Они часами ныкались по углам или уходили совсем, совершенно точно не ценя любопытства маленьких зелёных мутантиков. Самые терпеливые сухо пояснили: человеку бывает необходимо просто побыть наедине с собой. И не надо приставать к нему с глупыми вопросами! А Раф вынужден это терпеть, вот и сорвался. Майки голову себе сломал, выискивая способы загладить вину, но так ни до чего не додумался. Кроме обещания себе повзрослеть, перестать быть обузой. Насколько ему хватит решимости — другое дело. Майки знает: будь брат один, без колебаний напросился бы с Учителем хотя бы на службу к его Учителю, о котором первый упоминал вскользь. С балластом в виде младшего братишки зеленоглазый, понятно, не решится. Спасибо, что сегодня… или вчера, не суть… ушёл не насовсем. А всё-таки с Учителем он поговорит, ради Рафа. В конце концов, это их обоюдная ответственность — забота о брате. Через неделю после этого эпизода Учитель без лишних слов сунул Рафу Спайка. Сказал лишь «Питомец приучает к ответственности, и ему можно выговориться». Черепашонку это сначала показалось глупостью, но потом он по достоинству оценил дар. Да, Спайк был отличным слушателем, молчаливым, нетребовательным. Ему можно было рассказать то, о чём Майки знать не стоило, и пусть маленький собрат не отвечал, зато — Раф верил — всё понимал. Именно Спайк помог Рафу держать в узде взрывной характер. И уроки всё-таки происходили. Не столь много и часто, как хотелось бы Рафу, но он пользовался любой возможностью, каждым кратковременным приездом Учителя.

***

Рафаэль вздохнул, выныривая из воспоминаний, и покосился на младшего брата. Тот продолжал безмятежно спать, а старший сон отгонял — давняя привычка всегда быть на стрёме. Только погода и сладкое сопение под боком настраивали на сонный лад. Прихватив Спайка и салатный лист, Раф бесшумно отошёл в другой угол подвала. Односторонний разговор — то, что ему сейчас нужно. Просто выговориться. Тема, собственно, была одна, и ёмкая характеристика «этот облезлый кошак» была в ней самой цензурной. Его до глубины души возмущала мелочность и алчность нынешнего главы Мутанималов, прикрытые просвечивающей насквозь пеленой заботы о благополучии маленькой общины мутантов. На деле же Старый Бес не беспокоился ни о ком, кроме себя. Положение Главного давало всё то, к чему он стремился всю свою жизнь. Или обе жизни — простого кота и мутанта. Власть. Ну и прилагающиеся к ней бонусы. Чем ему насолили пятнадцатилетние братья-черепахи, долгое время оставалось загадкой, пока Раф не обратил внимание на то, как перекашивало Беса, если кто-то из мутантов обращался к зеленоглазому юнцу за советом или помощью. Просто все знали, что Рафаэль всегда старается помогать, причем не требуя ничего взамен. Просящий мог отблагодарить, а мог просто оставить себе зарубку, что в долгу. С Бесом так не выходило — он любил, чтобы перед ним кланялись, умоляли и благодарили чуть ли не со слезами на глазах. Такое вот благородство с душком. А сделает ли он хоть что-то, зависело лишь от переменчивого настроения и подлой натуры. Верно, в Рафаэле он углядел подрастающего соперника за своё место. — Нужно оно мне больно, — морщился Раф, скармливая Спайку его паёк. — Мне и без этого головной боли хватает. Нажаловавшись на недруга, парень вернулся к брату, который проснулся и ждал его возвращения. — Раф? Знаешь, я тут подумал… — Это опасно, — качнул головой носитель платка и присел рядом. — И чего проснулся, рано ж ещё… ладно, выкладывай, чего надумал? — Нам надо найти тех двоих. Дона и того… Леон… Линардо, — Майки придуривался, коверкая имя, и Раф мог только гадать, крылась ли в этом личная неприязнь или младшему просто захотелось. — Леонардо, грамотей. Да зачем нам они… Согласен, Дон — нормальный парень, хоть и не без чудачеств, а вот второй мне не понравился. — Рафи, тебе все не нравятся, — закатил глаза Майки. — Стоит лишь узнать их получше, и это пройдёт. Когда мы ещё встретим черепах-мутантов, как мы? — Нам и вдвоём неплохо, разве нет? — насупился Раф. — А вот прикинь, как здорово будет, если их там целый клан! Может, и девчонки есть! — Не дорос ещё о девчонках рассуждать… Впрочем, ворчал старший больше по привычке, понимая, что братишка отчасти прав. Из самосохранения стоит проверить разные пути. Зная злопамятность Беса, лучше скрыться качественней. Было бы, наверное, неплохо отправиться к Учителю и его Мастеру… Однако первый предупредил, что для этого не время, и вообще отмалчивался, когда Раф заговаривал на эту тему в прошлый приезд. Итак, остаются Лео и Дон. И пресловутое любопытство, жаждущее удовлетворения.

***

Лео морщился, растирая натруженные мышцы согревающей мазью. Ему было не привыкать к тренировочным нагрузкам, да и, чего уж говорить, наказания ударными практикумами случались даже у идеального ученика, но, пожалуй, среди всех наказаний это заслуживало почётного звания «Наихудшее». Вернее, суровейшее. Учитель его не жалел, выматывая в спарринге до болезненной дрожи во всём теле. Леонардо готов был поклясться, что сэнсэй выплёскивал на него, старшего сына, всё своё накопленное с годами горе и отчаянье, вину и боль. И в какой-то степени синеглазый черепашка пытался его понять. Сперва, будучи ещё человеком, Йоши утратил жену и маленькую дочь, семейное дело и родной дом, потом, переехав на чужбину — привычный облик и большую часть новообретённой семьи. И вот Сплинтер узнал, что оказывается, эта потерянная часть всё это время была жива и даже находилась в том же городе, а он её не искал. Шок, удар в солнечное сплетение! Кто же виновен, если не он? Тут понимание Лео заканчивалось. «Я-то тут при чём? — с неподдельной обидой думал юноша. — Зачем всё на меня вешать? Не привёл их… Ну да, а что мне было делать, оглушить, связать, мешки на головы напялить и приволочь силком, что ли? Сами с нами не хотели, а я им не нянька». Вообще-то у Леонардо укреплялось нехорошее подозрение, что именно нянькой его Сплинтер и пытается сделать. Учитывая, что двое «деток» уже давно самостоятельно бегают где-то в большом, многолюдном городе, эти попытки выглядели странно и, на взгляд синеглазого, безнадёжно. Прямо сказать, ему с головой хватало одного «дитятки». Дон хоть был благоразумен. В основном. Что же делать с тремя подопечными, он не представлял, зато имел нехорошую уверенность, кого Сплинтер поставит за ними следить. И, если уж быть совсем откровенным с самим собой, Леонардо боялся, чудовищно боялся, что отец изменит к нему, старшему сыну, отношение в отрицательную сторону. Собственно, что-то подобное, как он был уверен, произошло после воссоединения с Донателло. Всё-всё внимание и забота отца оказались сконцентрированы на новом члене семьи. Лео же удостоился чести быть на посылках без права на малейшую ошибку или задержку. Что же будет с прибавлением ещё двух? Ответственности Лео не боялся, но не хотел стать в своей семье лишним и не нужным отцу.

***

Сплинтер не спал. Его шаги сливались с тишиной логова. Старший сын мог бы при желании почувствовать его присутствие прямо за дверью спальни, но был увлечён своими мелочными обидами и тревогами. Бывшему Хамато Йоши бы радоваться, только на душе, несмотря на радостные вести, было тяжело. Он чувствовал свой очередной провал как отца и сэнсэя за то, что не смог правильно объяснить, втолковать Леонардо, чего хочет от него и свои мотивы. Сын закрылся. Просто закрылся в скорлупе своих убеждений, и выколупать его оттуда Сплинтеру оказалось не под силу. Как достучаться до него, как заставить понять, что перемены, пусть и пугают поначалу, вовсе не всегда ведут к худшему? Что прибавление в семье — это дар, не проклятье. Что стоит лишь отпустить сердце, позволить себе узнать «чужаков», открыться им самому — и он поймёт, они ему не враги и не соперники. К несчастью, сын перенял от Йоши упрямство и излишнюю самоуверенность — то, чем грешил отец в молодости.