Переплетение сломанных судеб

      Холзи в этом блядском — подумать только, какая ирония — борделе психотерапевт/психолог/психиатр в одном флаконе замаскированным под бутылёк дешёвой туалетный воды с приторно-противным запахом ландышей, настолько дешёвым, что его содержимое нужно растирать на коже, ощущая неприятное жжение от свежего укуса на её коже. Эшли Франкактотам, свою фамилию давно вымыла из себя текилой, коньяком и другими горячительными напитками. И не только фамилию. Сострадание, любовь, человечность таким же образом было смыто в городскую канализацию вместе с непереваренной, трёхдневной давности картошкой фри, которую она пыталась запихнуть в себя с дикого похмелья, много-много лет назад. Сколько лет было Холзи тогда? Сколько ей лет сейчас? Не суть, давно не важно. Она просто стоит за барной стойкой в одном только чёртовом бюстгальтере, шортах, что не так давно были джинсами с завышенной талией, колени которых Эшли разодрала три-четыря дня назад, выходя — скорее выползая — из борделя, после ночи пьянства с одним из боссов. Эшли тогда и свои колени разодрала в такое мясо, что заживут они месяца через два, но зато у неё зарплата теперь в два раза выше и все чаевые принадлежат лично ей. А ещё она словно на повторе слышит намджуново: я ж люблю эту суку, а он ебёт всех подряд. Кто бы мог подумать, что великий и ужасный — Холзи вспоминает любимую сказку и то, как наивно верила, что Гудвин может помочь и ей — Намджун может вот так откровенно признаваться в своих чувствах. Никто бы не подумал. Кроме, конечно, Эшли Франкактотам, которая с первого дня стала личной жилеткой для обоих боссов, а потом ещё для четырёх парней. Сопли и нытьё простых посетителей, Холзи даже не слушает: делает коктейли, отстранённо кивает и думает о том, что лучше бы она пришла сюда как проститутка. Их хотя бы не заставляют выслушать излияния гнилих душ, их намеренно не утрамбовывают — словно джина в бутылку — во флакон с корявой подписью: психотерапевт/психолог/психиатр.       Эшли чувства искренние испытывает наверное только к Чимину, ибо он с ней с был ещё до того как она выблевала из себя фамилию и счастливое прошлое. Задницу Чимина нужно вытаскивать из постоянных проблем. Это для Холзи конечно напряжно, ведь она почти сутками торчит за барной стойкой и слушает пьяный бред Чонгука о том, как же прекрасны песни Ланы или краем глаза наблюдает за притихшим Тэхёном, что уже само по себе жутко. Ведь это, мать его, Ким Тэхён за душой которого двадцать четыре удушенных трупа. Холзи уверена, что он со своим дружком тут самый опасный и тянется под барную стойку, когда тот самый дружок резко поднимается и скрывается из поля её зрения, словно он ёбанный волшебник и сейчас растворился в воздухе. Холзи торчит за барной стойкой почти двадцать четыре часа в каждые сутки, потому что она чёртов психиатр и наблюдать за этими оболтусами больше некому. Потому что малыш Ви опаснее всех здесь, но только для себя, а Хосок сейчас может наворотить дел хлеще тех, что обычно устраивает её друг детства, ибо именно его задницу Чон сейчас убежал спасать. У Холзи ни чувств, ни эмоций как есть порядочная сволочь, у которой не должно быть ни души, ни сердца. Холзи такая и есть для любого, чьё лицо, не говоря уже и об имени она не помнит. И только семь имён, которые бегущей строкой перед глазами напоминают о себе, могут в этой огненно-рыжей бестии вызвать такие эмоции, что даже самые отъявленные преступники начинают от неё шарахаться.       — А ну в туман съебались, — ледяным голосом требует Эшли, злобно щурит глаза и наставляет дуло револьвера — что ей услужливо положил под барную стойку Джин — на того, кто только что хотел монтировкой ражмозжить череп Хосока. — Съебались, пока я ваши трупы как корм собакам в приюты не отправила.