Пыльное танго

      — Не умеешь танцевать? — она смотрит на меня исподлобья, чуть наклонившись вперед и выразительно изогнув светлую бровь. Она вся? как стрела, уже отправленная в полет, и я знаю, что мне не увернуться, ещё прежде чем она произносит:              — Какая чушь! Ну? конечно, умеешь!              Я качаю головой, старательно удерживаясь от того, чтобы ссутулиться и спрятать руки в карманы. Мне восемнадцать, ей — двадцать один, и с ней старается не спорить даже наш режиссер.              Мы стоим друг напротив друга посреди скудно освещенной сцены, а в зале и в кулисах бродит большая часть труппы. Я лопатками чувствую устремлённые на нас взгляды.              — Ты танцевал в школе! Ты сам говорил! — ее звонкий голос разносится над сценой, а я говорю все тише.              — Это было давно, — я снова трясу головой, но понимаю, что танцевать мне придется. И когда она так уверенно, почти пламенно смотрит на меня, это уже не кажется мне ужасной идеей. Она ведь считает, что я справлюсь. Может, и в самом деле…              — Давай! — она вытирает ладони о штаны и хлопает в ладоши. Маленькая, в своих непомерно широких джинсах, перетянутых ремнем, и в тельняшке брата, встрепанная и пыльная. В коротко стриженных рыжеватых волосах запутался клочок бумаги и какой-то пух.              — Ты! — она тычет пальцем куда-то в зал, где в темноте усмотрела Жан-Жака. — Насвисти нам Пьяццоллу!              Она манит меня к себе, и я невольно делаю шаг назад.              — Что, сейчас? — я не хочу танцевать танго на глазах у всех в этих тренировочных штанах, взмокший от перетаскивания декораций. Неужели ей самой не противно?..              — Разумеется! — она решительно берет меня за руку, и моя ладонь словно сама собой ложиться к ней на талию, подчиняясь не моей, а ее воле. — Ну же, Жак!              Он не то кашляет, не то смеётся, когда она командует: «три-четыре!» — и тащит меня за собой, но послушно высвистывает либертанго.               — Руку выше, Ив! — выдыхает она мне в шею, и по спине прокатывается дрожь. Я запинаюсь, моя ладонь взлетает выше, касаясь ее лопаток. Я стараюсь не думать ни о чем, только угадывать знакомую мелодию и делать шаг за шагом, не сбиваясь с ритма, который кто-то выстукивает ногой.              Она горячая, взмокшая, но дышит ровно и глубоко. Узкая ладошка чуть шероховатая от пыли. Я вижу ее покрасневший на солнце, облупившийся нос и светлые ресницы — мы встречаемся взглядом, и она вдруг улыбается, нежно и чуточку лукаво. Я невольно ближе прижимаю ее к себе и забываю о том, что на нас все смотрят. Мелодия звучит у меня в голове, сердце безукоризненно попадает в ритм. Я веду ее по кругу, она улыбается все шире, а затем вдруг поглаживает мою ладонь большим пальцем.              Тем же вечером мы будем целоваться в закрытой гримерке, как сумасшедшие, а через два года она одна уедет в Париж. Еще через год я найду ее адрес, но переписка продлится всего три месяца. Как странно, когда не находишь слов для человека, с которым могли говорить обо всем.              О том дне осталось лишь фото. Мишель сделала его на свой полароид из темной кулисы. На нем не видно лиц — только силуэты. Но одного взгляда на фото достаточно, чтобы вспомнить запах тепла и пыли и ее сильную спину под моей ладонью.