1.
Она возвращается домой в районе половины двенадцатого. Возвращается в эту убогую квартирку с тусклыми стенами и скрипучим полом. Она снимает однушку, в которой кухня, гостиная, спальня находятся в одной комнате, — только ванная комната отдельно, на этом спасибо. На самом деле тут не так уж и плохо — ремонт неплохой, Елене разрешили внести кое-какие изменения в интерьер, например, повесить неоновые вывески на стены и поставить небольшой стеллаж в углу. Тут действительно неплохо; только Елене до истерики смешно, ведь снимать квартиру в доме, где ты жил несколько лет назад, просто верх абсурда. Гилберт не обидно из-за того, что никто из соседей её и не вспомнил. Раздвигает шторы, сумерки, словно опрокинутые в воздухе чернила, поглощают все вокруг. Поглощают липкие мысли о жизни в этом городе, поглощают привкус гадкой еды, съеденной в кафе за углом. Она стягивает обувь на высоком каблуке с уставших ступней, небрежно ставит сумку на стоящий рядом с дверью пуфик, вешает пальто на крючок. Прямо в одежде садится на кровать и закрывает глаза, зарывается пальцами в волосы. Целый день она моталась по городу, рассматривала улицы, вывески всевозможных магазинчиков, ларьков, кафешек, смотрела на лица прохожих. И ничего не торкнуло. Проводила ногтями по зданиям, изучала архитектура, но без толку. Ну не любит она Хьюстон. И не полюбит уже. Здесь, в этом городе, она живёт с пронизанной душой и гиблыми фантазиями, вдыхает всё меньше и меньше. После нового, совершенного и идеального Дерби, который заменил исчезающий кислород, возвращаться домой было, мягко говоря, плохой идеей. Елена открывает глаза и медленно поднимается с кровати, на ватных ногах передвигается по квартире. Из своего тайника (если так можно выразиться) достает заначку. Чувствует слабость, ползущую под кожей, и с облегчением садится на стул. В её глазах есть самый настоящий лёд с корочкой налетевшей жестокости, будто пыль с улиц. Елена уже обесценилась, попала в клетку своей грешной натуры. Так что хуже не будет. Она затягивается косяком и вместе с дымом выдыхает остатки этого дня. Мягкие цепи дурмана парализуют тело, дым бережно обволакивает убогую квартирку, а яд расщепляет разум. Елена вернулась в город полторы недели назад, и она всё ещё не нашла работу. Точнее — даже не искала, так более правильно звучит. Она будет решать проблемы по мере их поступления: в данный момент с финансами не возникает никаких трудностей, зато адаптироваться в новом-старом городе на так уж и просто. Гилберт вспоминает обед-ужин в кафе за углом. Даже её мать готовила спагетти лучше, чем в этом заведении, а чай был слишком сладким (девушка с детства не любит сладкое; по мере взросления она ещё невзлюбила сладкие запахи духов, кричащие цвета в одежде и челку). Ядовитая и прогнившая Елена предпочитает острое и горькое. Очередная затяжка; какая-то муторная, беспросветная пелена овладевает её сознанием, превращает звуки в далекие, невесомые отголоски реальности. Ей сейчас действительно хорошо, пусть и ненадолго. Она набирает его номер второй раз за последние четыре дня. Ждет до последнего, пока не включится голосовая почта. Возможно, он не слышит, но скорее всего просто игнорирует её входящие. Как она игнорировала его существование три года. Усмехнувшись, девушка сбрасывает звонок. Она вообще не придерживается вежливости к другим: в плане переписок, звонков, посиделок в неофициальной обстановке. Некоторые считают, что она просто зазналась, потеряла к ним интерес. На самом деле Елена просто хочет хоть чем-то отличаться от Него. В конце концов, если она не сможет быть собой, то и кем-то другим тоже не станет.2.
Она скучает по Англии — слишком сильно, чтобы можно было описать словами. Замолкает и дальше идёт по улицам города, закутавшись в пальто. Апатия поражает организм, словно рак. Елену больше не интересовали кратковременные романы с дешёвым флиртом, количество друзей (их число равнялось нулю) и число подписчиков в той или иной социальной сети. Гилберт удалила все свои аккаунты — словно и не было её вовсе. Елене скучно здесь. Слишком скучно. Периодически строгий голос матери шипит в подсознании, что «скучно только скучным людям», но девушка игнорирует эти мысли. Сегодня она опять целый день шатается по улицам. Она по-прежнему черства и холодна, как и её сердце, потрескавшееся от чувств прошлого. В некоторые моменты ей нечем дышать, но Елена списывает это на то, что в Хьюстоне просто солнце слишком близко. В голове не звучат отголоски прошлого, нет беспорядочных мыслей, что роем пчел будоражат мысли. Есть только музыка — играет так, на фоне. В конце концов, под музыку гулять по городу в разы интереснее. Елена знает, что её экономическое образование тут абсолютно никому не нужно — и ей в том числе. Она не хочет идти по головам ради первого места и морального самоудовлетворения, когда все будут смотреть на неё и плеваться ядом с маской добра и любви на лице. Музыка в голове звучит громче, когда девушка заходит в ресторан, расположенный в центре города (пошли, Елена, у нас нет столько денег). Тут всё выполнено в светлых оттенках, а в центре стоит белое пианино. Гилберт садится за столик, улыбается официанту и, вместо того, чтобы открыть меню, просит позвать администратора. Ей, откровенно говоря, плавать на исход предстоящего разговора. Её по-прежнему ничего не интересовало, ей все казалось выученным наизусть, разобранным до фрагментов (потому что не надо было возвращаться). — В этом ресторане проводятся вечера живой музыки? — у неё голос с хрипотцой и еле уловимый английский акцент. Почти незаметный. — Раньше были, но сейчас это пианино просто для красоты, — последовал ответ. Елена поднимается и встаёт напротив мужчины лет сорока пяти. Музыка в голове уже звучит не для фона. Гилберт думает о пузырьках шампанского, любимой книге, опавших листьях, которые прилипают к подошве. Во взгляде сохраняется прежнее безразличие ко всему происходящему в ресторане. — Тогда я хочу здесь работать.3.
— И что мы тут, блять, забыли? Последние недели три они теряются в пространстве Вселенной, в пространстве баров, клубов, обыкновенных кафешек за углом. Не ради удовольствия, а ради обезболивающего, чтобы не чувствовать собственный недуг. Своеобразная панацея. Сегодня Бонни потащила их в дорогой ресторан под названием «Космос». Слишком банально, чтобы пройти мимо. Она снова выпускает дым из смоляных легких, Деймон прикасается к её обнаженным плечам и заказывает что-то алкогольное (Бонни не услышала, что именно), а Рик клеится к очередной девушке. — Знаете, что-то тут изменилось. Не в интерьере, еде или чем-то подобном. Дело в другом. Бонни тушит сигарету, откидывается на спинку стула и слушает музыку. Она права — в «Космосе» кое-что поменялось. Вернулась живая музыка. Им просто повезло оказаться здесь в этот вечер. Машины девушку не привлекали, она не заглядывала в кошелек и не смотрела на цифры банковского счета. Беннет хотелось напеть песню из репертуара Эми Уайнхаус, она уже растворялась в мелодии, словно сахар в чае. Музыка тянется по позвоночнику, разливая приятное чувство по венам. На языке горечь от дорогого красного вина. Деймон знает, что эта девушка – ласточка, что она была создана для вот такой музыки, классики, роскоши и всевозможных драгоценных камней. Беннет была создана для любви. Уж точно не для морозного октября (последние дни этого месяца), отчаяния, сигарет и нецензурной лексики. Девушка вся покрыта ранами. Деймон считает, что в этом бирюзовом платье, купленном по скидке (не за доллар, но всё же), Беннет выглядит довольно привлекательно. Почти шикарно. Рик продолжает считать, сколько девушек дали ему свои номера и сколько времени он смакует вкус долгожданной свободы. А потом музыка прекращается. Лёгкое разочарование отразилось на лице Беннет, но лишь на доли секунды, после чего пришла заинтересованность. — Смотри, это твоя соседка. Ну, та самая, из сорок девятой квартиры. Самая большая ошибка за последние несколько лет — посмотреть на неё. Мельком глянуть на эту нимфу в чёрном облегающем платье. Деймон смотрит на свою криминальную драму, на ту самую границу, которая разделила жизнь на до и после. Елена нежилась в ласке роскоши (пусть такой мелочной, как ресторан «Космос»), растворялась в стонах голосов посетителей и мелодиях аплодисментов. Сальваторе знает, как чары этой девушки поглощает тебя полностью, как пламя, опаляющее твою душу и сжигающее изнутри, пока, наконец, от тебя не останется лишь горстка прогоревшего пепла. Сальваторе, вроде как, завязал со спичками, понял, что вырос из этих занятий. Но всё ещё смотрит на девушку в черном облегающем платье. Подходить к ней было бы странно — это равносильно тому, что выиграть в лотерею, а после закрутить с тем, кто отдает приз. Вот оно — вечно дымящие ощущение невесомости. Вот она — роскошная Елена с фальшивой улыбкой. — Нет, это не моя соседка, — наконец, он отводит взгляд от девушки. Укол ностальгии ощущается уже не так сильно, скоро перестанет чувствовать совсем. — Это моя младшая сестра.