1.
В горле пересыхает, а сердце проламывает ребра в каком-то диковинном танце. Это чувство напоминает что-то среднее между страхом и покорностью. Липкие нити обвивают всё тело, парализуют организм; она распадается на атомы. Чувствует панику, ползущую змеей под кожей, и как ноги сводит судорогой. Она часто дышит, не может перевернуться на спину, продолжая лежать на боку. Она не хочет возвращается в сон, где мерзкие, противные щупальца, омерзительные черви и мертвые, выпотрошенные птицы. Крик застревает в горле, Елену саму сейчас вывернет наизнанку. Кошмар съедает ощущение дома, чувство защищённости и безопасности. Она помнит, как в этом иррациональном мире желчь чернилами проникала сквозь сомкнутые веки, прямо в зрачок, растворяла глаз, сплетала другую жизнь. Елена несколько раз моргнула и подорвалась с кровати. Кошмары находятся вне контроля. Они происходят, выбивая землю из-под ног, а после исчезают на неопределенный срок. Оставляют после себя наждачное желание забыться, больше не вспоминать об этом. Елена помнит. Прокручивает сюжет ужаса в голове, пока обувается. Помнить каждую мелочь, рассказать ему, чтобы он тоже помнил об этом, думает она, поднимаясь по лестнице. Елена делает несколько вдохов. Вставляет ключи в замок и открывает дверь. Сегодня он один. Я знаю, что сегодня он один. Я надеюсь на это, убеждает себя, подходя к закрытой двери в спальню. Елена забывает, когда заходит в комнату и садится на кровать. Заворожено смотрит на него, сжимая зубы до хруста. Ей нравится декоративность человеческих отношений — они словно собраны по деталькам. Ну, как у маленьких детей или как пазлы. Она ценит, что у них с ним такого не было; даже дешёвые номера в гостиницах на окраине отсутствовали. На лице звереет бешеный оскал; сладкое яблоко искушения уже давно затолкали ей в глотку, просто она предпочитает смаковать вкус чуть дольше, чем другие. Порочный цветок желания распускается, колышет своим лепестками стенки сосудов. Глаза полыхают адским огнем, Елена рефлекторно сжимает ноги, чувствуя, как по телу разливается приятная истома. Чувства, которые уже давно застыли глыбами, замерли в обездвижии, стали пробуждаться. Такие вязкие как смола, липнущая к рукам и душе. Предвкушение и заинтересованность. Почти идеальное сочетание. — Всё мои сны превратились в кошмары. Просыпаясь посреди ночи в холодном поту, я не помню сюжета сна — знаю только то, что мне было дико страшно, — голос не бьет по нервам, а сладко ноет. Она говорит полушепотом, медленно ложится рядом с ним. Её движения плавные, словно она двигается под музыку, растворяется в пространстве. — Брось, не притворяйся. Я знаю, что ты не спишь. Сухая и черствая. Падшая и желанная. Это же Елена, её имя должно опалять пламенем. Ему бы затянуться — хотя бы раз. Взять с тумбочки пачку сигарет, прикурить от огня, исходящего от девушки. Деймон ведь сорвался, какой теперь смысл сдерживаться. Никотин действует отрезвляюще только первое время, ненадолго притупляя реактивные мысли и образы. Затем — это просто привычка, от которой не хочется избавляться. Признаться, ни об одном пожаре они не жалеют, сгорели уже, остался только пепел воспоминаний. Зачем ворошить прах, зач… — Какого хрена тебе надо? — Я считаю, что бессонница — лучшее, что может произойти с человеком, потому что в это время ты буквально можешь собрать себя заново. Не заниматься же самобичеванием. Во время бессонницы рождается новый человек: в муках, поту и страхе. Зато потом тебе дают небольшое вознаграждение — сладкий сон, только не забыть бы его утром. Он обволакивает тебя, успокаивает тебя, омывает твои раны. Иначе, зачем нам давать возможность уйти в другую, свою, реальность? Поджигать, затягиваться, вдыхать, тлеть, сплёвывать горечь — и так по кругу. Затем тушить, втаптывать окурки (не только сигаретные) — и снова поджигать. Не клубы выворачивают наизнанку всех, кого можно вывернуть, не бары дарят забвение, не ненависть заставляет кровь закипать — ну, может, отчасти. Порочность, что зреет в человеке день ото дня и поступает в организм ещё с молоком матери, вынуждает тело биться в конвульсиях, кричать во всё горло и обмякать в руках своего персонального Дьявола. Деймон не хочет вылезать из колючего кокона дурмана, он лишь приподнимается на локтях и смотрит на свою2.
Лишь лёгкое помутнение рассудка, ничего необычного. Обыденное сонливое чувство обвило тело, словно плющ. Не было никаких оправданий. Как и не было причин думать о ней, объясняться с ней и попыток не вспоминать о ней. Однако он всё равно приперся сюда. Сел за один из дальних столиков, заказал алкоголь, салат и стал смотреть на девушку. Между ними — остальные столики, другие посетители и моральные принципы. Между ними — молчание, между ними — ничего. Но ведь они тоже были. Ему не нравится классическая музыка, не нравится звучание пианино, скрипки и других подобных инструментов. Он предпочитает клубы, бары, в крайнем случае, вечеринки — с бесплатной выпивкой, хорошим бассейном и без назойливых соседей. Он предпочитает дорогую аудиосистему — пусть музыка будет не очень громкой, это же лучше классики. Рик вообще не сторонник искусства: не шатается по всевозможным выставкам, не посещает филармонию, не дискуссирует на тему космоса и звезд. Бонни как-то сказала, что искусство не надо понимать — до него надо дорасти. Мужчина на это лишь пожимал плечами. Он уже понял, что эта девушка хороша, как долгая бутылка вина — оставляет после себя терпкое послевкусие. Резкая, страстная, горькая (её волосы напоминают ему темный шоколад; в отличие от своего друга, Рик любит сладкое), желанная. Он помнит её стройные ноги, томное дыхание, громкие и сладкие стоны. Замечает, что её глаза не сияют, а улыбка натянута. Решает не оставаться до конца, расплачивается за заказ и выходит из ресторана. Он прождал её на улице около сорока минут. Курил уже третью сигарету, руку начало покалывать из-за ноябрьского мороза. Слышит стук каблуков, докуривает сигарету и, отбрасывая окурок, разворачивается к ней. Стук отражался от стен, Елена звучит равномерно: ни громко, ни тихо. Её взгляд лишен каких-либо эмоций, лицо спокойно, все движения слишком обыденны. Но тем не менее Зальцман тонет. Тонет в её кровавых глазах (влюбился этой осенью в красное), оглядывает её волосы, которые горячим шоколадом спадают на плечи. Запах его сигарет, аромат её духов, холод этой осени… — Я не могу перестать думать о тебе, — звучит как оскорбление. Мужчина подходит ближе, а на её лице даже мускул не дернулся. Елена стоит перед ним в подчеркивающем фигуру платье, ветер срывает последнее тепло с её плеч. Девушка не дрожит, игнорируя холод. Игнорируя слова Рика. Она уже отошла от ночного визита к своему брату, сердце и разум опять превратились в камень. Наклоняет голову на бок и оглядывает человека, стоящего напротив. Её взгляд кричит о том, чтобы Зальцман бежал от этой особы куда подальше. Её взгляд говорит о том, что она ковыряется в его мыслях, знает о самых гнусных помыслах и самых страшных тайнах. Рик не сбегает — наоборот подходит ближе и чувствует жар. Хватая её за горло, прижимает девушку к себе и, медленно надавливая, перекрывает ей доступ к кислороду. Она начинает делать глубокие вдохи, а он уточняет: — Я, блять, думаю о тебе каждую сраную минуту. Тебе же понравилось в прошлый раз, — сильнее сдавливает её горло и видит на лице оскал. Азарт — вот что она испытывает. Отпускает её и Елена делает несколько жадных вдохов. — Знаешь, а ведь мне хочется трахнуть тебя прямо здесь, посреди улицы, рядом с этим рестораном. — Я ненавижу кафе, клубы и другие подобные заведения. Не дари мне цветы, иначе получишь этим веником по лицу. Заедь за мной в семь, — не просит, скорее просто ставит в известность. Её голос спокоен, а взгляд по-прежнему пуст. Усмехнувшись, Елена обходит мужчину и идёт домой. Нокаут. Рик шокирован и... заинтригован. Сестра его друга (он уже сомневается, что может назвать Деймона лучшим другом; вообще пора перестать делить друзей на «лучших» и «худших») расцветает на глазах, манит к себе, подчиняет себе. Это их третья встреча и он готов поклясться, что Елена всегда разная: то пытается проявить дружелюбие и вместе со всеми смотрит дешёвые комедии, то предлагает провести с ней ночь и просит не включать свет, то строит из себя недотрогу и словно произносит: «Я слишком для тебя, поищи кого-нибудь другого». Остался всего один час. Час до темноты, что будет сопровождаться громким басом его любимых песен, её смехом и уединением за пределами Хьюстона.3.
У неё пухлые, ярко-красные губы. У него невъебенно сильное желание надраться. Паскудный ноябрь. Начинается мелкий дождь — самый противный, потому что вроде и не мешает, но эти капли дико раздражают. Мокрая дорога поблескивает, словно бездна, которая словно извергает тысячи звезды. Бонни бы оценила это сравнение, Бонни бы начала собирать эти ошмётки от Вечности ладонями. Рик засовывает руки в карманы, отбивается от тонн вопросов и переводит взгляд на девушку. В такую холодную погоду она напялила белую рубашку и красную юбку (в тон своей помады); она даже не смотрит на него, тонет в своей реальности, забывается в своей Вечности, выскальзывает из рук Зальцмана. Этим вечером он влюблен в нее, этим вечером он потерял целостное восприятие девушки. — Стой, давай посмотрим, что тут, — он берет её за руку и ведёт к одной из множества палаток. Рику хотелось в клуб, хотелось в это убогое пристанище, где есть пьяные дебоши, дикие танцы и много алкоголя. Где от запаха виски и сигаретного дыма к горлу подкатывает тошнота, которая застревает в глотке, а после сглатывается. Однако вместо клуба они отправились на ярмарку с аттракционами. Пусть клубы будут имитацией Рая, тогда ярмарки — имитация Ада, где тебе пытаются продать никому ненужный хлам. Именно здесь этой парочке найдется место после содеянного (об этом никто мог и не узнать, не догадаться, если бы Елена держала рот на замке; да и наплевать на тот факт, что Сальваторе воспринял слова девушки, как пустой блеф). Елена сжимает его руку, затягивает в свою воронку. Увлекает во всепоглощающую пучину: новые наркотики, новые цели. И Рик следует за ней, мчит по встречке и разбивается на осколки… — Если вот эту вот хрень смешать с водкой, получится кулинарный шедевр. — Если во всё добавлять водку, будут получаться одни шедевры. Рик отвечает с сарказмом, пренебрежением. Ему не хочется пробовать «вот эту вот херню» непонятного цвета. А Елена прыскает от смеха. Мужчине кажется, что он на американских горках — резко вверх, резко вниз, резкий поворот, крики, смех, звон. Отношения с Гилберт и не могут быть другим, такова её натура. Яркие неоновые вывески слепили глаза, дождь начинал усиливаться, мужчина всё-таки покупает напиток непонятного цвета. Рик знает, что эта чертовка уже вытатуировала принципы и правила на его прогнившей душонке. Она обращает на него взгляд своих выразительных, но потускневших глаз, берет его за руку и отводит в сторону. Вечер был промерзлым. Он накидывает свою куртку (которая велика девушке размера на три-четыре) ей на плечи, думает, что Елена даже взглядом его не удостоит, просто скинет вещь на асфальт. Однако она просовывает руки в рукава и поправляет волосы. Они липнут к её лицу из-за дождя, что сейчас хлещет как из ведра. Они в объятиях этого волшебного вечера. Свет от фонарей растворяет атмосферу невзрачным, нелепым подобием какого-то пошло-желтого света. Настолько ненатурально, настолько фальшиво и ненужно, что хочется засунуть два пальца в рот и блевануть. Вместо этого Рик открывает бутылку и подносит горлышко ко рту Елены. Они под кайфом, окружающий мир потерял свою ценность. Он больше не воспринимается как единое целое: есть Елена, есть бутылка с непонятным содержимым, есть аттракционы. Рик уже и не помнит, когда и где они покупают водку. Он приходит в себя, когда машина мчится по дороге, из колонок доносится электронная музыка, а рядом сидит Елена и заливается смехом. Плевать, что они привысили скорость, плевать, что они распивают спиртное за рулём. Сегодня они не увидят мигалок.Похер, к черту.
4.
В последнее время она всё чаще курит. По пачке в день. Ей нравится, как дым обволакивает лёгкие, отравляет их. Сначала сигареты помогали снять стресс, расслабиться после тяжёлого дня. Они были словно бонус к веселью. Раньше и отношения были другими — они напоминали походы в кино. И сейчас девушка чувствует, что этот сеанс затянулся, что фильм слишком нудный, а попкорн слишком сладкий (этой осенью она много в чем разочаровавается, сладкое не стало исключением). Она вышла на улицу, чтобы отрезвить себя. Чтобы не проводить еще одну ночь, закидываясь таблетками снотворного и прокручивая в голове последние диалоги со своим парнем. Смешно, их отношениям год и два месяца, однако она всё ещё не привыкла называть его своим парнем. Ее эмоциональный диапазон скачет от относительного спокойствия до желания уничтожить абсолютно всё вокруг. Делает последнюю затяжку и втаптывает окурок в асфальт. Девушка чувствует себя использованной, словно она стоит на коленях. На коленях перед мужчиной, с которым её много чего связывает. Она больше не хочет использовать сахарозаменитель — хочет всего, хочет сейчас. Сейчас, когда видит рядом с собой знакомый силуэт. — Не слишком ли ты легко одета для этого паршивого ноября? — лучше бы молчала. Лучше бы молчала и, мать его, курила дальше. Ответа не последовало. Дурная привычка — ждать. Возлагать надежды, давать вторые-третьи-седьмые попытки, чтобы человек оправдал себя. Бонни знает, что совсем скоро её корабль вдребезги разобьётся о скалы. Знает, что никто не полезет спасать её, позволив утонуть в пучине. Бонни не обидно. Она понимает. — Ты была с Риком? — хватает её за руку, когда Гилберт пытается обойти девушку и попасть в подъезд. Их взгляды пересекаются, и Беннет чувствует, как по телу бегут мурашки, как становится ещё холоднее. Презрение — вот что испытывает девушка к Елене. Дикое, вскрывающее вены презрение. — Это неправильно, Бонни. Ваши отношения с ним, чего ты ждёшь от них? Сказочную свадьбу, кучу детей и долгие годы совместной жизни? — сильнее сжимает её руку, пока Гилберт плюётся ядом. Девушка готова поклясться, что слышит шипение — никакой угрозы, только надавливание на больные точки. — Слушай, твои чувства к нему они, по природе своей, иные, согласились. И тебе тяжело, ты будто руки себе ломаешь, когда находишься рядом с ним. — Кто ты такая, чтобы ковыряться в чужих отношениях? У тебя нет такого права, Елена, так что захлопнись. Пошлавонпошлавонпошлавон! — Просто взгляд со стороны. Ты играешься с моим братом, я поиграюсь с твоим другом, — вырывается и скрывается в подъезде. И всё оборвалось: разговоры, касание и бледно-жёлтый свет фонарей. Бонни не глупа, чтобы харкать ей в спину, залезать в её нутро, копаться в грязи и доставать оголенные нервы. Бонни же не дура, чтобы бежать к Деймону с расспросами о его младшей сестре. Дурная привычка — начинать разговор с этой сучкой. Дурная привычка — курить по пачке в день. Бонни вскипела. А после вернулась в кровать Сальваторе. Если Елена и вправду ядовитая, то Бонни хочет (ею) отравиться. Здесь нет места вражде, моральному уничтожению и далее по списку. Они же обе свихнувшиеся, с ними надо по-другому. Более осторожно.