1.
До заката несколько лучей солнца. До завершения их бесконечно долгих отношений пара часов. До потери самообладания остался один маленький шаг. Ненавидеть друг друга и вместе встречать ночь, отсчитывать время до взрыва, отрывать от себя куски человечности. Кроме этих подбитых птиц и не осталось ничего — только пух и перья в воздухе. Теперь они оба обесточены, повреждены, с критической внутренней ошибкой. Мертвы. Если бы тогда он не смотрел на неё. Если бы она не играла на том пианино и не купалась в похвале, возможно, и не было бы всего этого. Возможно, чувства не погубили бы их. Вот только теперь нет смысла ковыряться в ошибках прошлого, искать предпосылки. Иногда причины не важны — важны последствия. Машина ехала ровно. Фонари встречались довольно часто. Они почти приехали. Запах здесь спертый, нашпигованный свинцом, пропитанный гарью, страхом и… Покорностью. В легких застыл тошнотворный привкус стыда, что блевать хочется дальше, чем видеть. Елена молчит и смотрит себе под ноги. Её словно заново по линейке нарисовали в плоскости: линии слишком чёткие, черты слишком искусственные, сам образ слишком далек от реальности. Будто и не было тех трёх лет (не будем считать время до этой разлуки), не было тридцатого апреля и третьего октября n-ого года, не было побегов. Их не было. В салоне тепло, однако девушка дрожит. Он чувствует километровое расстояние между ними, ощущает эту нарывающую, кровоточащую недосказанность. Не справляются они, а мир рассыпается на шарики ртути (глубокий вдох, чтобы задохнуться этими ядовитыми парами). — Посиди здесь, я сейчас вернусь, — останавливает машину возле аптеки. В его голосе слышится неимоверная усталость, никакой раздражённости. Ее молчание кажется таким гнетущим, ведь именно ты заставил её заткнуться, вырвал порочный язык без анестезии. Ее пустой взгляд — такой крепкий, с коркой обвинения — сшибает с ног, обжигает тело и ударяет в мозг: изображение перед глазами плывет, а мыслительный процесс притупляется. Тупое безразличие, которое накрывает все тело подобно волне. Только тупое молчание, такое звенящее и громкое, что хочется закрыть уши руками, лишь бы не слышать, как бьётся хрусталь. Деймон не испытывает чувства вины, Елена не останавливает, они не предпринимают попыток исправить хоть что-то. Вместо ярости — ошпаривающее и пронизанное болью-осознанием: — Я уйду прежде, чем ты успеешь вернуться назад. Хлопает дверь. Ее ответ повторяется эхом, стучит в висках набатом, но всё же остается безответным. Она не смотрит ему в след; отворачивается к окну и смотрит на деревья. Никакого космоса, никаких черных дыр, никакого кислорода. После него в салоне машины ощущается запах сигарет и дождя (в последние дни погода всё никак не может угомониться.). После нее — оглушающая тишина и никакого шанса пойти на поправку, найти антибиотики и горстями жрать таблетки. После них — пустота. Догорели. Смирились. Когда-нибудь они простят друг друга, но вряд ли произнесут это вслух.2.
Ему осточертело теряться в пространстве Вселенной вместе с Бонни, в пространстве клубов и баров вместе с Риком. Ему осточертело проводить время за просмотром кино: чёрно-белого и цветного, драм и комедий, короткометражек и фильмов, длящихся четыре с чем-то часа. Ему банально хотелось загнать себя в помещения с четырьмя стенами, где нет посторонних лиц. Ударился в работу. Первая половина дня тянулась бесконечно долго, хотелось спать: эта волокита с бумагами ему не очень-то нравилась, зато, когда подсчитываешь финансы, рой рассвирепевших мыслей не так сильно тревожит тебя. Деймон игнорировал звонки, продолжая вести подсчёты. Иногда он вспоминал о Бонни. Прошлой ночью она долго ворочалась и не могла уснуть; взяла с тумбочки пачку сигарет, вышла из квартиры где-то минут на тридцать (на час — если быть точным, просто Сальваторе не засекал время), а когда вернулась, вырубилась почти сразу же. Утром сделала яичницу и, уже на выходе, сказала, что сегодня будет ночевать у себя. Может, она будет думать о том, как же могла сдохнуть их виртуозная любовь? Бонни же просто хотела жить как все, «нормальной, среднестатистической жизнью». Однако сработал побочный эффект, и их безумная любовь задохнулась в вакууме вполне среднестатистической бытовухи. Они не говорят об этом; всё также живут вместе, ходят за продуктами, периодически занимаются сексом — так, для поддержания3.
Этот район был известен разбоями, которые случались по несколько раз за день. Тут торгуют травой и нелегальным оружием, дома здесь обшарпанные, многие заброшены, некоторые вот-вот рухнут. Слышна ругань, звон разбивающихся о землю бутылок, вой полицейской сирены. Угнетающая обстановка. Он крепко держит её за руку и ведёт в неизвестном направлении. Запах мочи поражает нервную систему, поражает клетки, ткани, органы. Тошнота подкатывает к горлу; Елена зажимает нос, хочет выблевать свой обед в ближайшую урну, но мужчина слишком крепко сжимает её руку, отойти не получится. Девушка никогда не была здесь, даже не подозревала о существовании этого места. Ей хочется спросить у своего спутника, куда он ее ведёт, но сдерживается. Деймон видит отвращение в её глазах, слышит её немую мольбу. Мольбу увести её отсюда, придумать что-нибудь другое. Другого не будет. Он ускоряет шаг и через минуты две они подходят к высокому заброшенному дому. По её коже бегут мурашки, внутри что-то сжимается. Хочет вырваться, убежать отсюда и больше не возвращаться, однако стоит как вкопанная перед этим зданием. Раньше, когда она была ребенком, Елена любила считать, сколько этажей в домах; сейчас она успела насчитать только десять. Деймон разворачивает её к себе и достаёт из кармана повязку на глаза. Гилберт передёргивает, ладони начинают потеть, а ноги больше не хотят держать. — Ты видишь что-нибудь? — его руки горячие. Он наблюдает за тем, как меняется её реакция на внешнее воздействие. Елена реагирует на каждый шорох, на каждую сирену, на каждое касание. Деймон знает, что она хочет закрыть уши, чтобы не слышать этих криков. Он видит, как с воплями её Вселенная распадется на атомы. Разрушается мир, где она душила себя феерической ненавистью к своему брату. Это только начало, это только разогрев. — Нет, не вижу. Мужчина снова берет её за руку, они входят в дом и начинают подниматься по ступенькам. Теперь его очередь демонстрировать ей свой оскал, его час быть её персональным Дьяволом. Елена начинает считать — количество ступеней и собственных вдохов-выдохов. Сердце бьется все в том же ритме: оно ещё не разбивается на хрустальные осколки. Оно не учащает свой ритм. Гилберт напрягает эта неизвестность, в голове тысяча вопросов, но язык не поворачивается спросить что-либо. — И всё-таки, зачем ты вернулась? Экономистов в Хьюстоне предостаточно, — его голос кажется таким далеким, таким... чужим. Вдруг осознает, что если он отпустит её — она рухнет. Деймон не хочет слышать её рыдания, всё это он проделывает ради того, чтобы показать сестре её истинное лицо. — Я пианистка, а на моё экономическое образование никто даже и не посмотрит. Дальше они поднимаются молча. Елена уже сбилась со счета, её ладони стали мокрыми от пота. Сальваторе не отпускает. Сегодня она почти идеальна, остался последний штрих. Деймон надеется, что не увидит прогнившего и липкого страха в её глазах. Обиду — да, ненависть — пожалуйста, но точно не страх. Он начинает отсчитывать последние секунды их позорных отношений. Сегодня восьмое ноября и оно уже не такое безоттеночное, как прошлые дни. Сегодня окрашено в кроваво-красный. Сегодня Елена не успеет набросить на себя вуаль цинизма и безразличия. Ее лимит притворства даст сбой. Они останавливаются, он отпускает её, и Елена скрещивает руки на груди. Ей холодно, безумно, до дрожи холодно. Нелепо держать в руках осколки своего мира, царапать ладони и пальцы в кровь, пытаться воссоздать эту безнадежную картину. Не получится. Поздно раненной птицей метаться по клетке, собирать сдохшие чувства, реанимировать свою человечность. Поздно вопить о пощаде и искать себе оправдания. Настало время посмотреть правде в глаза. Девушка слышит, как открывается тяжёлая дверь, как он говорит, что осталась последняя лестница. Он больше не держит её за руку, у Елены почти подкашиваются ноги. И тут приходит осознание. — Дальше пойдешь сама. Тут нет порожков, неровностей или ступенек, просто иди вперед. Руки в петли, в сильные узлы, держи рот на замке. Елена делает маленький шаг вперёд, потом второй, восьмой, двадцатый. С завязанными глазами она не может увидеть, как каждое её движение отзывается в его сердце. С развязанными глазами она не замечала, что принадлежит ему. Однако она знает, что предательство жестоко наказуемо. Теперь, когда она отошла от него, Деймон оглядывает её с ног до головы и вспоминает их первый раз. Первый раз, когда он вдохнул этот наркотик, первый раз, когда он вдохнул её. — Почему ты решила, что можешь помыкать другими? Думаешь, тебе за это ничего не будет? Он вырезает её, словно фигурку из картона, лепит из неё свою куклу. Оставляет после себя мерзкие рубцы, огромные ожоги. Беспрерывно упиваясь её бессилием, он засовывает руки в карманы и смотрит на свою единственную и неповторимую криминальную драму. Заключительный аккорд их Вечности, звёзды уже начали падать на грешную землю. Елена слышит хруст стекла под своей обувью — наступила на бутылку. Уверенность расползается мокрой бумагой и потекшим шрифтом. Паника накрывает с головой, смыкая костлявые пальцы на горле. Девушка резко останавливается, а Сальваторе напрягается. Елена не может идти дальше, её будто приклеили к этому месту — при всем желании она не сможет сдвинуться. — Дальше иди, тебе один шаг остался. Сущность Елены заключается в том, чтобы перемолоть внутренности другого в фарш, а после исчезнуть, прихватив с собой парочку баксов на проезд. И мужчина хочет раздавить её, словно букашку, прихлопнуть, как назойливого комара. Вместе они гораздо больше, чем искры и пламя. И они в самом разгаре. Елена отрицательно мотает головой и скрывает повязку с лица. Больнее быть раздавленным изнутри, чем снаружи. Её крик застревает в горле, она начинает махать руками от беспомощности и падает прямо на стекло от разбитой бутылки. Теперь она летит в бездну, дробя хребты своей уродливой души. Говорят, что не ты смотришь в бездну, а бездна смотрит на тебя. Самое омерзительное чувство, в этот момент ты осознаешь свою ничтожность и беспомощность. Она лихорадочно бьётся в конвульсиях, визг всё-таки вырывается из глотки. Её крики кажутся такими особенными, когда ты — их причина. Её слезы кажутся такими солёными, если ты впервые их видишь. — Я стояла на краю, а ты сказал сделать мне ещё один шаг! Я, блять, могла разбиться насмерть! Она пытается поднять свое бренное, тяжелое тело, но осколки спиваются в левую ногу, по ней стекает кровь. Елена не замечает. Ей кажется, что тело покрывается волдырями и язвами. Она снова видит тех отвратительных червей, омерзительных черви, выпотрошенных птиц, желчь, пустые глазницы, те щупальца. А Деймон даже не собирается протягивать ей руку помощи, просто садится на корточки рядом с ней. — Надеюсь, теперь ты перестанешь ставить себя выше других. В ее глазах застывают слезы — горячие, соленые, полные отчаяния и лютой ненависти. Всё заканчивается звонкой пощечиной. А потом — еще одной. И еще. И еще. Елена пытается оттолкнуть брата подальше от себя, но сил не хватает. Он чувствует, как тает её сердце, льется кровью к его ногам, трескается под давлением чувств. Он-то знает, как заставить трепетать и убиваться в агонии. Ее ебашит от боли. Будто заживо вскрывают; Деймон превратился в патологоанатома, а холодная и бессердечная Елена расплавилась. Оказывается, что её сердце хрупкое, такое же, как дорогущий хрусталь, а её разум может легко пошатнуться. И Деймон разорвал её на кусочки, оставив лишь кожу и кости. Потом он возьмёт её на руки, вынесет из этого дома (Елена насчитала только десять этажей из четырнадцати), посадит в машину. Потом будет долгая дорога, звенящая тишина и остановка возле аптеки. Елена почти сбегает, но боль в ноге останавливает. Она проиграла по всем фронтам. Она это признает. Ей больно не из-за этого.4.
Покупает бинты, пластыри, спирт и ещё некоторые медикаменты. Деймон возвращается минут через семь и просит её пересесть на заднее сиденье. Все слова были высказаны, слезы выплаканы. Сейчас он отработает ей раны, а после высадит где-нибудь посреди дороги. Елена думает о том, что физическая боль может заглушить душевную. Елене кажется, что боль становится такой острой, если её причиняет близкий тебе человек (играется твоими слабостями), если ты впитываешь происходящее вокруг как губка. — Ты вывернул меня наизнанку, — голос звучит равномерно, без надрыва. Она одергивает ногу, когда спирт попадает на раны. Грани стёрлись и два Феникса должны исчезнуть этой ночью. Деймон не отвечает. Молчит, продолжая обрабатывать её раны. Он не чувствует вину, он знает, что рано или поздно это должно было произойти. Елена закрывает глаза и вспоминает слова Бонни о космосе. Теперь она сама тонет в черной дыре; обгоревшие искры надежды тлеют в глазах, обгоревшими пальцами девушка собирает крупицы звёзд. Деймон замарал руки в крови, не отмыть теперь, не забыть. Перед тем как забинтовать её рану, мужчина касается этого места губами — быстро, почти неощутимо. — Когда-нибудь Бонни задолбается пить по утрам дешевый кофе и играть с тобой в отношения. И знаешь, её воспоминания о тебе потухнут, останутся только голые факты — например, сколько лет она потратила впустую. Елена понимает, что сегодня она истратила абсолютно все свои эмоции. Хочется встать под горячую воду, смыть с себя следы позора, забыться. Хочется заснуть. Этой ночью Елена спит как убитая, а Деймон даже не ложится.5.
По телевизору идёт бессмысленное реалити-шоу. В комнате пахнет свежестью и лимонами. Сегодня Бонни решила смыть все свои сигареты в унитаз. Прибавляет громкости, делает несколько глотков зелёного чая. Она только вышла из ванной, замоталась в полотенце и решила ходить так весь вечер. В собственной квартире ничего не отравляет ее почерневше-вакуумные легкие. Она устраивает свой собственный сеанс кино — быстрый и весёлый. Непринуждённый, как и это шоу по телевизору. Сегодня Бонни хочется танцевать, сегодня ничего не давит ей на плечи. Иногда ей кажется, что у нее рак груди. Иногда — что у неё биполярочка. Она граничит между реальностью и сном. Бегает от грани до грани по тонкому лезвию, почти срывается на прыжок, но останавливается в последний момент. Она скучает по адреналину, что пламенем выжигает тату на венах. Ей хочется побыть эгоисткой — хотя бы один вечер. Девушка не хочет ни о чем помнить: какое сегодня число, нужно ли завтра на работу, как там Зальцман, закончил ли Деймон свою работу — все забывается, стирается. Нужно подумать о себе. Утром Бонни вернулась домой, проветрила квартиру, поменяла постельное белье, прибралась в столе, выкинула гору ненужных бумаг. Она думает, что было бы неплохо покрасить одну стену в красный цвет — как в том сериале, в котором рассказывается о жизни четырех подруг.* Бонни не переживает из-за того, что у нее нет подруг. Бонни нормально. Заваривает чай, а не кофе, дышит не сигаретным дымом, а свежестью, которая попадает в квартиру через открытую форточку. Раздается звонок в дверь. Девушка выключает телевизор, сжимает кружку в руке и подходит к двери. Бонни нашпиговывали тяжелыми сутками, которые были расписаны по минутам, и она отчаянно повторяла себе по утрам: «Завтра будет легче». Бонни не хочет тратить свой выходной на кого-то ещё. — Я знаю, что ты дома, — слышится тяжёлый голос из-за двери. Она не понимает. Она не хочет грубить. Она не знает, что ей сказать. Смотрит на светло-коричневый чай в своей кружке, видит там осколки разбитого неба. В этом разбитом стекле видит отражение звёздного неба. И не склеишь теперь, будут видны шероховатости и неровности. Знаете, а ведь Бонни просто надо напеть кому-то о своих разбитых романах, мечтах и стеклах. Знаете, а ведь Бонни ненавидит космос — всеми фибрами своей души, до тошноты. Ей тоже много чего осточертело. Например, вытаскивать всех из задницы. Потратив восемь месяцев на то, чтобы помочь другу пережить развод, Бонни поняла — хватит. Тем более после того, что выкинул Рик. Бонни не верит в любовь ни с первого, ни с десятого и ни с семьсот четвертого взгляда. Она вообще брезгует таким понятием (как Деймон брезгует сном). — Я знаю, что ты злишься. Но нам надо поговорить, — отчаянные попытки завязать разговор. Беннет прислоняется затылком к двери и начинает медленно считать до ста. — Она нужна мне, Бонни, я… — Деймон тоже её любит. Тебе стоит поговорить с ним, а не со мной. Она делает глоток чая и понимает, что он уже остыл. Брезгливо морщится и садится прямо на грязный пол в прихожей. Полотенце пачкается, пачкается сама Бонни. Она заляпана неудачными попытками устроить свою жизнь, словно художник запятнан краской. Этой осенью девушка влюбилась в грозы — ей нравится наблюдать за тем, как пасмурное небо разрывается по шву молнией. Помогает отвлечься. — Лучше бы ты сказала какую-нибудь гадость, и убедила бы нас, что ничего не изменилось, что всё в порядке. К тому же, говорить колкости в твоём стиле. — Но я не в порядке, Рик, — она поднимется. Ей не хочется видеть его лица, не хочется говорить с кем-то. Беннет мечтает провести этот вечер за просмотром тупых реалити, чтобы никто её не донимал. — Когда-нибудь я смогу свалить отсюда, мне нужно найти место, где я смогу спрятаться, но такой роскоши нет поблизости. Пожалуйста, езжай домой. Плевать, если он не послушает. Плевать, если просидит под дверью всю ночь. Бонни возвращается в гостиную. Сегодня она может позволить себе потеряться между сном и реальностью, галлюцинацией и воспоминанием, предзнаменованием и отголоском прошлого. Сегодня не хочется выть от бессилия и никчемности, запивая препараты остатками выдохшегося вискаря. Сегодня она не будет напиваться до беспамятства. Только реалити-шоу, зелёный чай и мечты о красной стене.