***
«Чёрное и белое… да, я уже говорил об этом, но ведь есть ещё один цвет. Тот, что является концом одного и началом другого. Серый. Нет. Не тот, о котором я упоминал, говоря о серых людях, не знающих о своей истинной сущности. Я о том сером цвете, который размывает границы нашего мира. Который смешивает в себе те, что являются крайними в нашем развитии. Тот, от которого начинается отсчёт. Который ярче всего вспыхивает в глазах людей, когда они делают первый шаг к изменению»***
После звонка хёну меня нашли друзья в таком состоянии на территории какого-то склада. Я бежал, как в бреду, и даже понятия не имею, как оказался там. Они стали расспрашивать меня. Они были взволнованы. Даже не знал, что все шестеро такие хорошие актёры. Я многое о них не знал, как и они обо мне. «Ты весь в крови!» ― в ужасе вскрикнул Чимин, лишь взглянув на мои руки, которые я, как ни старался, так и не смог до конца оттереть. Хотя, чего это я? Его глаза, как и всех остальных, в испуге расширились не из-за моих рук, а из-за футболки, об которую я их и вытирал. Красная. Как и у отчима. «Что случилось?» ― Хосок был испуган так, что даже его голос срывался на противный фальцет. Он всегда был трусишкой. Нам с Чимином никогда не составляло труда напугать его на паре, просто ущипнув за бока или подкинув в рюкзак резиновую змею. ЧимЧим, конечно, частенько был против и отговаривал меня, но я ― это я. Я любил смеяться с остальными. Хосок входил в этот разряд «остальных». Он никогда не обижался. Или делал вид, что не обижается, а потом решил отомстить… «Я его… у-убил» ― мой голос дрожал, как и всё тело. Мне было страшно, я не знал, что будет дальше. Но знал, что ничего хорошего. «Что? Что ты сказал?» ― Сокджин подскочил ко мне и схватил мои руки в свои огромные ладони. Этот старшекурсник всегда был таким эмоциональным. Как нас вообще свела судьба? Даже и не вспомню… Ах да. Нас познакомил хён. Они лучшие друзья и соседи. «Кого? Кого ты убил, Тэхён?» ― хён… он казался собранным. Намджун всегда был таким. Он всегда умел контролировать ситуацию, пусть и не был самым старшим из нашей компании ― самый старший тогда сидел передо мной на коленях и сжимал мои ладони, даже не боясь испачкаться. Я уже испачкан. Хён был тем, кто научил меня многому. Он мой хён. И сонбэ. Почему же ты мне лгал? Разве я этого заслужил? «Тэ, что случилось? Расскажи нам, пожалуйста!» ― перед моим лицом появился Чонгук. Мой лучший друг. Первый друг. Парень, почему ты так напуган? Боишься меня? Или за меня? Сейчас я уже ни в чём не уверен, но тогда я верил во второй вариант. «Отчим… я его убил. Заколол бутылкой… Он обидел маму… назвал её шл… плохим словом и хотел ударить» ― слова ранее невиданным градом посыпались из моих уст. Я жаждал поддержки. Я жаждал понимания. Парни на секунду замерли. Лишь в глазах Чонгука я увидел не иступлённое удивление и страх, а лишь смирение. Он всё знал. Он единственный всё знал. Он мог меня понять… так почему не стал? Почему никто не стал? «Вставай!» ― громогласный голос Юнги на долю секунды оглушил меня. Парень, ранее стоящий за всеми остальными, подскочил ко мне и тактично, по его меркам ― отпихнув в сторону, отодвинув Джина, схватил меня за локоть и потянул на себя. ― «Пошли!» «К-куда?» ― паника накрыла меня. Что он хотел сделать? Повести в полицию? Суд? Или сразу на казнь? Чего мне ждать? ― «Я не хочу!» «Ты оставил мать одну с покойником, идиот! Она напугана!» ― Мин был беспристрастен и холоден, как обычно. Как? Как он ― такой странный и отчуждённый человек влился в нашу шумную компанию? Как мы вообще его приняли? Почему посчитали своим? Точно ― это всё Гук. Однажды он притащил Юнги и, крикнув: «Это Юнги ― мой друг, а значит и ваш!», поставил нас перед фактом. Чёртов мальчишка. Но он не ошибся. Юнги стал нам другом. И тогда он был прав. «Ты ей нужен, ТэТэ» ― ко мне со спины подошёл Чимин и похлопал по плечу. В его взгляде была такая всепоглощающая жалость, что мне стало даже плохо. Почему ты такой добрый, Пак? Как давно? С нашего знакомства на первом году старшей школы? Или с рождения? Я согласно кивнул и, шмыгнув носом, выпутался из хватки Юнги. Я оглянулся. Шестеро моих друзей стояли и смотрели на меня. Тогда я почувствовал их любовь. Дружбу. Сочувствие… понимание. Почти все из них даже понятия не имели о том, что послужило такому моему поступку, но при этом они меня не обвиняли и не осуждали. Пока ещё не осуждали. Преисполненный их поддержкой, я вернулся домой.***
«В моём случае этим цветом стал тёмно-серый, больше похожий на оттенок мокрого асфальта во время проливного дождя. Он ещё не чёрный, но уже и не статично серый. Он ещё мог вернуться к своему первоначальному виду, как и асфальты на дорогах, которые под лучами слепящего солнца и тёплого воздуха со временем высыхают. Он ещё не был точкой невозврата. Он стал первым сигналом. Знаком, который подал мозг, пытаясь предупредить, что дальше только бездна, только чернота и мрак»***
Только то, что я обнаружил там, меня и вовсе не обрадовало. Полиция, вызванная соседями, которых явно напугала истерика матери, сразу же повязала меня, стоило мне только переступить порог дома. «Он… он его убил» ― вот, что я услышал из уст мамы. Она смотрела на меня заплаканными, но в то же время злыми глазами. При этом я увидел кое-что ещё: страх и вину. Она ненавидела меня, но жалела. Одновременно, как и боялась. «Мама! Ты ведь знаешь… я ведь за тебя заступился!» ― я пытался вырваться из хватки двух офицеров полиции и подбежать к ней. «Нет! Уйди! Не хочу тебя видеть» ― она отшатнулась, так как будто бы думала, что я попытаюсь напасть на неё ― «Ты убийца!» После этого я уже не пытался сделать хоть что-то. Было незачем. Моя собственная мать отказалась от меня ― это я понял по её взгляду. Пусть её вид и говорил о страхе, но я успел увидеть перед тем, как меня утащили полицейские, как мама одними лишь губами промолвила: «Прости». За что она извинялась? За то, что разрушила мне жизнь? Я сам это сделал, а она просто не хотела быть во всё это ввязанной. Я ведь уже говорил, что она слабая?! Даже тогда, когда власти отчима над ней уже не было, так же, как и его самого, она всё равно боялась выступить против него. Встав на сторону его убийцы, то есть ― меня. Она была больна. Я это осознал только тогда. То, чего пытался не замечать на протяжении нескольких лет, я увидел именно тогда. Он сломил её. Она уже не была в своём уме, как и я сейчас…***
«Как дождь соединяет небо и землю, так и этот цвет соединил всё хорошее и плохое во мне. Дал толчок к действию. Дал выбор: продолжать стоять под этим ливнем до самой ночи, когда всё светлое окончательно исчезнет, либо спрятаться от холодной воды, уносящей всё хорошее и дождаться утра»***
Я думал, что это конец. Думал, что сейчас меня уволокут в полицию, а уже через пару дней посадят на несколько лет строгого режима. Или и вовсе казнят. И пофиг, что в Корее смертную казнь последний раз применяли примерно двадцать лет назад. Для такого, как я, в любом случае, пути обратно не было. Я видел лишь путь на эшафот и манящую удавку на его конце. Каково же было моё удивление, когда всего через пару дней в суде, который я и вовсе смутно помню, как и те четыре дня разбирательств и допросов, мне вынесли приговор. Это не была смертная казнь ― всё же я не капрал-маньяк, расстрелявший своих сослуживцев, или капитан затонувшего «Севоля», трусливо сбежавший с парома. Хотя и они отделались лишь пожизненным. «Ким Тэхён ― подозреваемый по делу об убийстве Ким Гун Мёна, признаётся виновным» ― беспристрастный голос судьи и его слова в целом заставили весь зал взволнованно охнуть и затаить дыхание. Он был почти пуст. Несколько соседей. Мать, сидящая вся в чёрном, ― ей было легче перенести траур, увидев, как накажут убийцу её мужа, и её совершенно не волновало, что им оказался её собственный сын. И мои друзья. Я обернулся к ним, ведь посмотреть на их реакцию мне было куда любопытнее, чем слушать судью. Моя судьба была уже решена ― зачем мне по этому поводу переживать? Как будет ― так будет. Они все имели совершенно разные эмоции, но все, как один, переживали. Кто-то чуть ли не ревел, кто-то всё ещё старался держать лицо. Чимин нервно перебирал в пальцах складки рубашки. Чонгук, закусив губу, дрожал в ожидании продолжения речи судьи. Хосок раз за разом всхлипывал и вырывал салфетки из рук Джина одну за одной, пряча в неё свои слёзы и покрасневшие глаза. Сам же Сокджин был тоже на грани, кусая от нервов губы. Юнги выглядел спокойней остальных, но даже его ладони, положенные на плечи Гука, немного подрагивали. Намджун смотрел прямо на меня, не отводя взгляд, будто бы всё ещё не веря в произошедшее и надеясь увидеть в моих глазах опровержение такой хреновой правды. «Да, хён. Я это сделал, прости» ― так тогда подумал я и отвернулся к судье и прокурорам с адвокатами. «Проведя расследование и выслушав всех свидетелей, суд принял решение. Ким Тэхён признается виновным по статье «Непредумышленное убийство в следствии превышения допустимой самообороны». Суд выносит приговор в виде условного заключения на срок в три года» Условно? Непредумышленное? Самооборона? В тот момент, когда судья закончил зачитывать решение закона по моему делу, я откровенно был в шоке. Сложилось ощущение, что я забыл значение всех ранее перечисленных слов. Просто осознать то, что меня не посадят, было крайне сложно. Пусть условно, но меня отпустили, чёрт возьми! Ещё и выставили жертвой, в неком роде. Уж не знаю я, адвокат ли так постарался или ещё кто, но это было слишком странно и неожиданно. Уже на следующий день меня отпустили. Чему, конечно, были рады не все, но однозначно большинство. Были наложены определённые ограничения, но даже так я ощущал себя куда свободней, чем с «браслетами» на предплечьях. Из универа меня, естественно, отчислили. Что было весьма обидно, учитывая, сколько я пахал, чтобы поступить туда. Мать… она, на удивление, была рада. Когда я вышел из зала суда уже почти свободным человеком, она первая подскочила ко мне и обняла. «Прости, сыночек! Я так виновата! Как хорошо, что тебя отпустят» ― она щебетала со слезами на глазах. Всё же она была не в себе. Мне нужно было позаботиться о ней. Найти работу, ведь другого выбора у меня больше не было. Но я был рад, что она меня простила. Если это можно охарактеризировать этим словом. Её сына не заклеймили хладнокровным убийцей и даже освободили, а значит, можно продолжать его любить. На тебя косо смотреть не будут, мам. Слишком зависима от чужого мнения. Своего у неё уже давно не было, вот и металась из стороны в сторону. Ну а что касается меня, то мне было в каком-то плане всё равно. Конечно, я был удивлён такому раскладу ― чёрт, я ведь даже не рассчитывал, что меня отпустят, пусть даже и с условным. Но что-то уже тогда щёлкнуло в моей голове. И я просто решил смириться с той жизнью, которую мне уготовила судьба. Возможно, так должно было произойти. Всё вело к этому многие годы. И в один момент я просто сорвался. Я принял это. Хотя кровь на своих руках я продолжал чувствовать ещё долго. Мерзкое ощущение. В противовес этому кратковременному аду с разбирательствами и судом, многогодичному ― с избиениями и пьянствованиями отчима, после наступило недолгое блаженное затишье. Моя постоянная, выработанная за годы, настороженность и внимательность сошла на «нет». Больше не было чего опасаться. Я смог вздохнуть спокойно. Жаль, что это продлилось не долго…***
«Тот выбор, который я сделал, возможно, и покажется кому-то неправильным, но я в нём уверен. По крайней мере, сейчас. Сомнениями Земля полнится, как говорится. И я сам мог свернуть с выбранного пути ещё в начале, когда зародились первые сомнения. Но всё же не стал. Было кое-что, что сумело меня переубедить. И это «что-то» всегда со мной...»***
Всё же, как ты не смотри на всю эту ситуацию, с какого угла не оценивай её, пытаясь увидеть в ней позитив, который однозначно был, как бы жестоко это ни звучало, некий след на мне остался. Он начал проявляться уже спустя неделю после моего освобождения. Тогда, когда я расслабился, и моя апатия к миру исчезла. Апатия ушла, но зато пришла вина на её место. Как я уже говорил ― я не жалел этого козла, и уже давно мечтал о его смерти, но понимание того, что я собственноручно эту смерть ему оформил, давило. Я просыпался в холодном поту с чёткими картинами снов, основанных на моих воспоминаниях того дня. «Нет, уже всё хорошо!» ― сам себя убеждал в этом, оттирая несуществующую кровь с ладоней по часу. Но ничего хорошего не было. Подсознательная вина и некие страхи только прогрессировали. Уже вскоре сны, ярко и красочно показывающие то, как я хладнокровно убиваю отчима, начали сменяться другими. Содержание было похожим, менялись лишь люди и обстоятельства. То и дело я просыпался с чёткой картиной в голове, как убивал мать, сестру, друзей. «Чонгук! Всё в порядке? Ты в безопасности?» ― мои нервы и страхи доводили меня до полуночных звонков друзьям, которых я весело линчевал в очередном кошмаре. «Тэ, успокойся. Ночь на дворе. Всё хорошо» ― зевая, отвечал Чон, еле скрывая раздражение от того, что я разбудил его своим звонком. Я всё чаще приходил в комнату мамы и ложился возле неё, прижавшись всем телом. Мне было необходимо чувствовать её тепло... Тепло живого человека, а не мёртвого, как в моём сне. Казалось, что я качусь в бездну. Появлялось ощущение, что я схожу с ума. Хотя, наверное, так и было. Я сам загонял себя в угол. Сидел в своей комнате, сжавшись в трясущийся клубок, и не подпускал к себе никого. Из параноидального страха навредить. Если бы я тогда знал, что это только начало. Ведь дальше всё стало только хуже… и жертвой стал я сам. Во что покорно верю и сейчас. Я жертва!