E non ti interessa? (Разве тебе не все равно?)

«Светло» — первая мысль, закравшаяся в голову Эрена рано утром. И в ней не было бы ничего необычного, если бы за ней не последовало дополнение: «Так быть не должно». Сердце на мгновение замирает в смятении. На какое-то время пространство вокруг поглощает тишина. Неподъемные веки раскрываются с несправедливой легкостью, против его, Эрена, воли. В глаза тут же ударяет солнечный свет — не очень яркий, приглушенный тенью жалюзѝ, и все же слишком неожиданный для заспанного юноши. Болезненно поморщившись, тот перекатывается на другой бок и с задушенным выкриком цепляется за край дивана, когда едва не валится на пол. Сонливость пропадает, будто ее и не было. Зеленые глаза с непониманием изучают незнакомый паркет. Подозрительная мысль возвращается с бóльшей назойливостью: «Так быть не должно». Теперь она играет новыми, куда более выразительными красками. Эрен неосознанно сглатывает и тут же морщится: в горле — пустыня. Тело, в особенности руки, ноет после тяжелой ночи, голова раскалывается, кожу на затылке холодит проступивший пот — все в «лучших» утренних традициях, к которым Эрен успел привыкнуть и приспособиться, и все же… Что-то не так. Юноша в растерянности садится на край дивана, взгляд какое-то время рассеянно скользит по комнате, пока, наконец, не цепляется за жалюзи. «У меня нет жалюзи» — третья по счету мысль за сегодня, — «у меня шторы». Эрен потерянно моргает. В бездумном молчании он наблюдает за тем, как ветер, вырвавшийся из приоткрытого окна, колышит металлические пластинки, как те с лязганьем врезаются в стекло и отскакивают обратно, подхватываемые сквозняком. Через образовавшиеся просветы комнату заливает солнечный свет, и вся мебель окрашивается золотом. Впечатленный, он едва замечает, как быстро усиливается головная боль. Эрену требуется с минуту просидеть лицом к свету, вслушиваясь в шелест пластин, чтобы почувствовать пульсацию в висках. Он прячет лицо в ладонях, укрываясь от света и лязгающих звуков. — Твою мать… Болезненный шепот, как крик о помощи — просьба (которая определенно остается неуслышанной) к небесам прекратить мучить его этими долбаными мигренями каждое утро. Пульсация лишь усиливается с каждым новым столкновением жалюзи со стеклом. Постепенно она становится невыносимой. С обреченным вздохом Эрен опускает руки — на этот раз прятки не помогают. Сквозь болезненную дымку он, прищурившись, осматривает комнату. Незнакомую комнату. В ней ничего особенного — стандартная гостевая спальня, о которой Эрену, правда, приходилось только слышать. На ночевках у Армина и Микасы они всегда спали втроем, в одной комнате и на одной кровати; у «друзей» Ханнеса приходилось дремать на составленных в ряд табуретках или и вовсе на полу, а в его квартире места хватало, максимум, на двух человек. Его квартира — воплощение скромности: одна спальня с кроватью и шкафом, комнатушка с диваном и учебным столом, которая совмещала в себе гостиную и кабинет, и небольшая кухня. Без всяких излишеств — «простота и лаконичность», как говорил Ханнес. Эрен бы с ним поспорил. «Бедность и скупость» подходило куда лучше. С губ срывается усталый выдох. Оценивающий взгляд пробегается по интерьеру продолговатой и узкой комнаты, запоминая детали. Диван установлен по центру правой стены, вдоль нее, по бокам — небольшие тумбы, напротив — платяной шкаф и несколько книжных полок, под которыми свободно умещается письменный стол. Ближнюю к прихожей стену занимает причудливая дверь, на которой вместо ручки — кнопка, что заставляет юношу растерянно почесать затылок. Почти всю дальнюю стену занимает окно, необычно широкое и светлое, прикрытое уже знакомыми жалюзи. Эрен одобрительно кивает. Вот, что такое «простота и лаконичность». Его взгляд возвращается к подоконнику: там, в правом углу, возвышается стопка полотенец и чего-то еще. Эрен прищуривается, чтобы рассмотреть получше — безрезультатно. Непонятная мелкая утварь, которую трудно разглядеть издалека. На пластину жалюзи, аккурат над вещами, приклеен стикер. Головная боль уходит на второй план сразу же, как только в груди вспыхивает интерес. И пусть пульсация в висках до сих пор убивает, в горле першит, а колени отказываются разгибаться, Эрен поднимается с дивана и упорно шаркает в сторону «сюрприза». Оказавшись рядом, он даже почти чувствует себя человеком. Надо же. С губ срывается тихий смешок — Эрен не обращает на него внимание. Первым делом он устраивает абсолютный беспорядок там, где секунду назад находилась аккуратная стопка вещей. Не проходит и минуты, как несколько выглаженных полотенец и халат оказываются в хаосе где-то около ног, зубная щетка — на противоположном краю подоконника, а мочалка и непонятные бутылечки — у изголовья дивана. Импровизированный бунтарский погром распаляет. Пальцы ловко отклеивают приготовленный стикер, взгляд в мгновение цепляется за знакомый каллиграфический почерк. «Ванная, затем кухня. Грязным за стол не сядешь. Одежда сложена на раковине. Как закончишь, банные принадлежности положи на ее место, зубную щетку выкинь. Ушел в магазин, скоро вернусь. P.S. Только попробуй что-нибудь сломать» По прочтении, пазл в голове наконец-то складывается. Осознание настигает Эрена вместе с новой вспышкой боли — она оказывается в разы сильнее предыдущих, ощущается сотней игл, прошивающих виски, заставляет юношу с болезненным шипением отступить от окна, схватившись за голову. — Блядь… Мигрень — это нечто стабильное, постоянное. Она, как старый-добрый друг, встречающий каждое утро с Эреном вот уже долгие шесть лет. Ее приступы раздражали тогда, в первые дни зарождающейся болезни, и раздражают по сей день. Но даже они сегодня ощущаются как-то… По-другому. Боль острая и точечная, необычно сильная, но она не вызывает отторжения и желания заглушить ее лекарствами. Все потому что внутри, вместо роя назойливых мыслей — штиль. Не бездумная легкость, не пустота — именно штиль, нечто среднее между потерянностью и безмятежностью. Нерушимое спокойствие, сопровождаемое чем-то, что Эрен пока не готов охарактеризовать. Чем-то, что распирает изнутри, давя на ребра, когда взгляд неосознанно опускается на записку. Чем-то, что заставляет всматриваться в знакомый почерк, запоминая детали. Чем-то, что помимо его воли приклеивает на лицо дурацкую улыбку и с легкостью нивелирует желание подавить ее. Чем-то, что сводит головную боль на нет и дарит ощущение глубокого умиротворения, защиты. Рваный выдох слетает с губ. Скомканная записка падает на пол, когда Эрен в бессилии прячет лицо в руках, пытаясь убежать от этого чувства. Выходит отвратительно. Ему хочется взвыть, вскарабкаться на стену — сделать что угодно, лишь бы стереть с лица бестолковую улыбку квокки! Вместо этого он с нелепой медлительностью опускается на колени, подползает к раскиданным вещам и принимается складывать их в ту же идеальную стопочку, в которой они были для него приготовлены…        Для него.        Эрен резко встряхивает головой. Возможно, излишне резко, потому что шея в ответ протестующе хрустит, однако он упрямо не обращает на это внимание. Не задумываясь ни о чем, юноша чопорно, с присущей Риваю дотошностью, складывает халат шов к шву, и чем лучше у него получается, тем шире и глупее становится улыбка. Мысли приобретают незнакомую легкость, когда Эрен думает о вчерашнем вечере, который, можно сказать, прошел мимо него — воспоминаний наскребается немного. Дело не в плохой памяти, подобным Эрен не страдал. Таблетки для сна тоже не сыграли роли: они скорее вызывают долбанную мигрень, чем ухудшают память. Причина, видимо, в усталости. Встрече предшествовала тяжелая неделя, полная стресса и нервного ожидания, затем — разговор, не самый простой в его жизни. В нем было все: от безграничной боли до абсолютного счастья. Эмоции и чувства переполняли, выливались через край в слезах, что высушили до дна и лишили последних сил. Все, что осталось после урагана — бескрайнее облегчение и приятная сонливость, из-за которой юноша едва доволочил ноги до машины. Он отключился сразу же, как только затылок коснулся изголовья кресла. Всю дорогу Эрен провел в бессознательном состоянии, которое отдаленно напоминало сон, и все-таки им не являлось. Иногда он с трудом открывал глаза, какое-то время наблюдал за огнями дорожных фонарей или же за беспечным Риваем — совсем редко, исподтишка. Учитель же каждый раз замечал и смотрел в ответ с вопросом и лояльным интересом — таким, с которым Эрен никогда раньше не сталкивался. Это… Нервировало. Смущало. Поэтому юноша предпочитал в мужественном молчании отворачиваться к окну и засыпать без лишних разговоров. По приезде он был совсем уж без сил, поэтому ни дом, ни подъезд, ни саму квартиру запомнить не удалось. Единственное, что маячило в воспоминаниях — беззлобная усмешка в ответ на нелепое падение в коридоре. Эрен смутно помнил, как его подхватили тонкие, на вид хрупкие руки и вздернули наверх с неожиданной силой. Помнил, как его посадили на диван, оставили одного, казалось, всего на минуту, после чего с силой затолкали в ванную комнату. Помнил, как пытался ныть, как отнекивался, помнил угрозу: «Либо ванна, затем кровать, либо улица». Помнил, как с неохотой заполз в ванну, как беспечно заснул прямо там, разнежившись в теплой воде, помнил злобный выговор учителя, его повышенный тон и укоры за то, что Эрен мог утонуть. Помнил свой смех, кинутый в лицо халат, пинки в сторону одной из комнат и недовольное бормотание за стеной. Последнее воспоминание — узкий диван и мягкая подушка. Затем — сон. Снилось что-то странное, но… Приятное. Отдающее ощущением безграничного счастья. Во сне был он, совсем еще маленький, наблюдающий за другими детьми в парке сквозь призму детской ревности. Мальчик сидел в стороне, раскрасневшийся и запыхавшийся от обиды, по его щекам градом катились слезы, во взгляде была боль, не присущая сверстникам — все потому что у тех, других детей, было то, чего никогда не могло быть у Эрена. У пухлого мальчика на скамейке в руках таяло мороженное — оно, наверняка, растечется полностью, если он не прекратит болтать. У девочки на качелях, что была чуть постарше самого Эрена, — игрушечный вертолет. У мальчишки же, что ее раскачивал, не было ничего, что привлекло бы внимание, но он постоянно смеялся, и этот смех был не простой — ему можно было завидовать. Громкий и яркий, привлекающий внимание всех вокруг и заражающий таким счастьем, за которым Эрен мог только наблюдать. У них у всех были родители, которые сидели неподалеку, в беседке, было детство… У Эрена же был свитер с чересчур длинными рукавами, которыми он, в тайне от Ханнеса, вытирал слезы — выражение его неблагодарности, ведь: «Твой дядя устает и без этого, дай ему отдохнуть». Слезы текли по щекам, распаляли и без того разгоряченную кожу, обида переполняла изнутри, как вдруг плечо накрыла чья-то ладонь — теплая, заботливая. Родная. Эрену не удалось разглядеть силуэт — он запомнил лишь аккуратные кисти с длинными, скульптурными пальцами и пышные каштановые волосы, щекотавшие шею, когда девушка с нежностью прижимала ребенка к себе. Она гладила сына по спине, шептала на ухо неуместные шутки и сама же смеялась над ними, ослепляя весь мир своей улыбкой. Она дарила необъяснимый покой, защиту, о которой он, Эрен, мог только мечтать. Девушка ушла ближе к утру, решившись оставить мальчика на площадке, лишь когда за окнами забрезжил рассвет, но чувство безмятежного счастья не ушло следом. Оно осталось, пустило корни где-то глубоко в грудной клетке и не отпускало до сих пор, даже в реальности.        С тихим выдохом Эрен поднимается с пола, в руках сжимая идеально сложенные вещи. Улыбка на его лице теряет подростковую нелепость, приобретает осознанные, взрослые черты. Он без задней мысли забирает зубную щетку с подоконника, по дороге подбирает с дивана мочалку и неизученные бутыльки, после чего подходит к двери. Она все еще остается для него загадкой, как эскалатор для пятилетнего ребенка, и все же он способен догадаться что и как работает. В конце концов, он не дурак — он просто… Впечатлительный. Нажав на кнопку, Эрен дожидается, пока двери разъедутся в разные стороны. Он уже выходит в коридор, когда что-то по-детски нелепое заставляет обернуться и с удивлением проследить за тем, как створки автоматически задвигаются. Юноша одобрительно кивает. И все же чудесам свойственно быстро становиться обыденностью, поэтому уже через секунду достижения цивилизации остаются забытыми. Цепкий взгляд изучает холл — в нем ничего необычного: округлая комната без резких углов, с минимальным количеством мебели, светлыми обоями, каолиновыми плинтусами и паркетом в тон. В помещении нет крупных ламп — лишь несколько бра, установленных возле дверей и арок. В интерьере прихожей, как и в интерьере спальни, нет вычурных излишеств — комната оставляет впечатление приятной лаконичности. Эрен бы даже сказал, что минималистичная обстановка выглядит дорого. Он снова оглядывается, на этот раз всматриваясь в абстрактные картины, висящие на стенах в хаотичном порядке. В обычной жизни, не касающейся Ривая, Эрен не понимал абстракцию — он вообще считал ее дуростью, которую не понимает никто, кроме «любителей искусства» — как они сами себя называли — в дорогих шарфах, очках и со странными прическами. Однако сейчас, рассматривая полотна, он не ударяется в критику. В конце концов, атмосфера чего-то богатого и загадочного крайне подходила Риваю, да и вообще… О вкусах не спорят. Эрен старательно игнорирует насмешки совести, пока направляется к расставленным на консолях декоративным вазам: некоторые из них маленькие, сложенные мозаикой из разноцветных камней и стекол, некоторые — однотонные, вылепленные из глины, самые редкие — те, что побольше, они высечены из гранита. И все же ни одна ваза не цепляет так, как некрупных размеров дерево справа от него, возле гардеробной. Кажется… Вистерия?.. Эрен в ботанике разбирался плохо, но видел нечто похожее в доме Армина. Юноша с любопытством подходит к горшку, наклоняется, чтобы как следует рассмотреть саженец, смело обхватывает листок и перетирает его между пальцев. На лице мгновенно проступает разочарование. Искусственное. С недовольным вздохом он оставляет «вистерию» в покое и направляется в сторону ванной комнаты, дверь которой с трудом вылавливает из воспоминаний вчерашнего вечера, однако останавливается, когда издалека, по ощущениям, из противоположного конца квартиры, раздается звон. Тихий, едва слышный, похожий на столкновение фарфоровой посуды… Эрен тут же оборачивается в сторону шума. Взгляд цепляется за высокую белоснежную арку в противоположном углу холла, и юноша замирает, прислушиваясь. Секунда проходит в тишине, прерываемой, разве что, грохотом его сердца — оно внезапно срывается на бешеный темп и бьется о ребра с таким отчаянием, будто намерено сбежать во что бы то ни стало. Его стук громкий до неприличия, почти смущающий. Эрен с облегчением выдыхает, когда внимание переключается на шелест страниц, раздавшийся из-за арки. Через мгновение он стихает — слышится знакомый звон. Не приходится долго думать, чтобы понять, кто именно шумит, и одной лишь мысли о нем хватает, чтобы шесть лет практики самоконтроля полетели к чертям. Запрокинув голову и зажмурившись, Эрен бесшумно выдыхает. Ему приходится с минуту простоять так, считая до четырех на вдохе и до восьми — на выдохе, чтобы дыхание пришло к чему-то, что с натяжкой напоминает норму. Пульс все еще частый, аритмичный, сердце бьется быстро и гулко, но, по крайней мере, не гремит в ушах так, будто позади Эрена стоит танковый батальон. Юноша тяжело сглатывает — во рту по-прежнему сухо, но теперь списать это на мигрень гораздо труднее, чем минуту назад. Сознание подкидывает другие, более правдоподобные варианты. Эрен встряхивает головой, зажмуривается сильнее и запрещает себе думать. О чем бы то ни было. Какое-то время он продолжает стоять на месте, не двигаясь и, кажется, не дыша. Эрен дает себе время успокоиться, нормализовать дыхание, разложить все нужные мысли по полочкам, а ненужные — выкинуть из головы. Он размеренно дышит, бездумно рассматривает абстрактную чепуху на стенах и причудливые вазы, вспоминает ботанику, чтобы понять, не ошибся ли он с названием дерева… Ему кажется, проходит вечность, прежде чем звон посуды вырывает его из транса. Вздрогнув, Эрен в растерянности оборачивается к арке. «Не думай», — не напоминание — приказ, который он дает сам себе, прежде чем сердце успеет вновь ударится в бешеный ритм. Это, без сомнений, помогает прийти в себя. Эрен действительно больше не думает. Вместо этого, отложив стопку вещей на консоль, он бесшумно подходит к противоположной стене и с крайней осторожностью продвигается вдоль нее, пока плечом не натыкается на начало арки. Только сейчас, остановившись в паре шагов от помещения, он улавливает приглушенный ореховый аромат, разбавленный кислыми нотками. Пазл складывается в момент. Кухня. Кивнув самому себе, Эрен взвешивает все «за» и «против», мысленно дает себе пару затрещин, вспоминает все оскорбления, которые знает, и лишь затем, убедившись, что ни один из методов не помогает мыслить рационально, нерешительно выглядывает из-за арки. Изумрудные глаза вспыхивают сразу же, как только находят Ривая. Учитель сидит на углу кухонного островка на высоком барном стуле, статно закинув ногу на ногу и расправив плечи. Вместо домашней одежды на нем — брюки и рубашка, как всегда идеально чистые и выглаженные. Единственное, что отличает этот образ от школьного костюма — светлая цветовая гамма и легкие ткани. Волосы привычно уложены на две стороны, серебристые глаза прячутся за стеклами элегантных очков. В руках мужчины — книга, на ее обложке выведено несколько слов на итальянском языке, которые Эрен отчаянно хочет, но не может перевести. Неподалеку, ближе к правому локтю, остывает чай: дым витками поднимается от белоснежной чашки к потолку. Чуть поодаль, на блюдце выложено несколько идеальных треугольничков десерта — того самого, от которого распространяется божественный аромат. Эрен неосознанно сглатывает и морщится, когда желудок сжимается в тугой ком. Он обращает все свое внимание на голод и боль в животе, чтобы пресечь любые мысли о Ривае на корню, но все его попытки идут крахом, потому что… Черт, Ривай поправляет очки. В этом нет ничего необычного, Эрен абсолютно в этом уверен — он просто, блядь, поправил долбаные очки, но черт, как он это сделал… То, как он неторопливо поднял руки к вискам, как цепко обхватил пальцами душки и аккуратно, неторопливо отодвинул очки — это… Эрен смотрел бы вечно. Собственно, он и смотрит, но затем учитель берет в руки чашку, максимально простую и казистую одновременно, и очки остаются забытыми. Ривай бережно поворачивает ее ручкой от себя, четырьмя пальцами обхватывает ребристые края, изящно подносит к губам и делает один маленький глоток — не больше, после чего ставит чашку на место. Его движения элегантные, неторопливые, размеренные и предельно четкие. Учитель аккуратно отставляет чашку на блюдце, закрывает книгу и откладывает ее в сторону, затем снимает очки и с ленивой грацией кладет их неподалеку. Ривай неспешно разминает шею, заправляет волосы за ухо, и Эрен окончательно убеждается в том, что его заклинило. Он застыл в крайне неудобном положении, всем телом прижавшись к стене и едва не свернув шею, чтобы беспрепятственно следить за происходящим на кухне. Вероятно, в таком виде его и найдут окоченевшим до смерти, потому что пошевелиться не получается совсем. Однако он не паникует — нет ни желания, ни времени. Вместо этого рассеянно моргает и продолжает наблюдать, как гребаный маньяк (о чем он обязательно подумает позже). Он смотрит цепко, внимательно, с жадностью ловит каждое движение, запоминает любую деталь, которую не замечал раньше. Отблеск голубого в серой радужке, спутавшиеся ресницы, родинку на шее, под подбородком, острые ключицы, шрам на правом запястье — он видит все и впитывает каждую мелочь. Он ни о чем не думает — лишь наблюдает, наблюдает, наблюдает, пока сам не оказывается в своей же ловушке. Эрен застывает. Шея и плечи ноют, мышцы ног покалывает, во рту окончательно обосновывается пустыня, но взгляд серых глаз обещает убить, если он шелохнется. На лице Ривая — сплошь усталость, но серебристые глаза светятся, переливаются на солнце, как ртуть. Дыхательная гимнастика летит к чертям следом за самоконтролем и гордостью. Учитель ничего не говорит, и это убивает. Он лишь слегка приподнимается на стуле и, уперевшись руками в столешницу, наклоняется чуть ближе, будто пытается что-то рассмотреть. Эрен отчаянно сглатывает. — Доброе утро?.. — Голос сонный, со странной хрипотцой, интонация неопределенно перебегает от утверждения к вопросу, но он рад, что вообще смог что-то сказать. Учитель, кажется, расслабляется. — Доброе, — сухо кивает Ривай и вновь расправляет плечи, скрестив руки на груди. Он слегка щурится. — Я не слышал шума воды. Эрен моргает. Раз, второй. Точно. Душ. Он шумно выдыхает, чувствуя, как стремительно учащается пульс и краснеют щеки. Душ был бы сейчас очень кстати. Желательно, ледяной. — Все в порядке? — Ривай вырывает ученика из мыслей спокойным вопросом, на который Эрен совершенно точно не хочет отвечать. — Ты выглядишь так, будто… Пробежал кросс? «Ну или, в твоем случае, спустился на пять этажей по лестнице», — не договаривает он. Эрен едва ли может собраться. Рассеянный взгляд перемещается по кухне: по молочным стенам в тон плитке, по небольшому округлому столу, по книжному шкафу в углу, по кухонному островку с множеством шкафчиков и выдвижных ящиков, по многочисленному оборудованию под ними, и в конце, будто примагниченный, возвращается к глубоким серым глазам. Эрен пялится в пол. Он силой заставляет себя кивнуть, чувствуя, как жар постепенно сползает на шею, несмотря на морозный сквозняк. Наконец, отмерев, он неловко выставляет большой палец вверх и натягивает на лицо одну из глупейших своих улыбок. — Класс, — заявляет Эрен, что дико контрастирует с нервным смехом, вырвавшимся из груди следом. — Я… Просто проверил, кто тут и… Неважно. Я просто… Пойду в… — он растерянно машет куда-то в сторону холла, напрочь забыв, куда собирался. Это и есть дислексия? — В… В душ. Точно. В душ. «И, пожалуй, там же утоплюсь». Ривай недоверчиво склоняет голову и смотрит на Эрена с выражением глубокого сочувствия, однако не возражает. Он неторопливо кивает: — Иди. В ответ улыбка Эрена становится откровенно тупой. Не глупой или забавной — тупой, лучшего слова не придумаешь. Он неосознанно зеркалит учителя, кивая с той же сосредоточенной медлительностью. — Спасибо. Блядь. — Пожалуйста?.. Ривай выглядит в край растерянным, и Эрена как ветром сдувает в противоположный конец квартиры — лишь бы скрыться от этого выражения лица. На этот раз юноша не кокетничает: не подходит к затейливым вазам, чтобы рассмотреть их, не останавливается возле картин — он буквально пулей долетает до ванной за пару секунд и хлопает дверью с такой силой, что несущая стена наверняка дает пару трещин. Он поворачивается к двери спиной и облокачивается на нее всем телом, будто вдавливая в проем, чтобы никто и ничто никогда не узнало, как загнанно он дышит, как яростно встряхивает головой, пытаясь выбить из мыслей один лишь образ, но у него это не получается, как сжимает кулаки и закрывает глаза, как он раз за разом прокручивает в голове одну лишь мысль, до боли сжимая схваченные на бегу полотенца. «Не думай».

***

Душ ледяной до боли, но ощущается бурлящей магмой. Лейка в кабине огромная, размером с крупную книгу, она закреплена наверху без возможности регулирования — установлена так, что вода брызжет фонтаном, обтекая со всех сторон, не давая шанса укрыться. Эрен и не пытается. Он зажмуривается так крепко, как может, задерживает дыхание и отчаянно подставляет лицо под напор. Вода хлещет по щекам с такой силой, что становится дурно. Ледяные капли путаются в ресницах, проскальзывают сквозь приоткрытые губы, охлаждают. Они стекают на угловатые плечи, растекаются по предплечьям и груди, холодя затвердевшие соски, пролетают по животу к длинным ногам, с грохотом сталкиваются с кафелем. Их шум почти оглушает — звенит в ушах корявой ритмикой в аккомпанемент сумасшедшему биению сердца. Эрен хватает воздух ртом, сглатывает и проводит рукой по волосам, кадык нервно дергается. Мелкие капли оседают на языке и льдом скатываются в низ, в горло. Сердце бьется совершенно дико, до сдавливающей боли в груди. Лицо горит, тело распалено настолько, что едва не дымится, когда вода соприкасается с чувствительной кожей. Эрену хочется взвыть. Он резким движением стирает воду с лица и упирается в прохладную стену ладонями, вкладывая в руки столько силы, будто хочет раскрошить плитку прямо так, не отрывая от стены. Он игнорирует боль в предплечьях, ноющие шрамы, игнорирует трясущиеся колени и жар в мышцах, наступающий с угрозой, пожирающий настолько стремительно, что темнеет в глазах. И вновь запрещает, запрещает, запрещает себе думать… Очки. Книга. Серебро с голубыми брызгами. Стальной взгляд, поджатые губы. Мягкие линии стройного тела. Сильные руки, тонкие кисти — боже, он бы мог легко обхватить их… Длинные пальцы. Неглубокий вырез рубашки. Острые ключицы, узкая грудная клетка и талия — тонкая, как у девушки. Округлые бедра, плавная линия колен, поджарые икры, аккуратные лодыжки, небольшие ступни… — Блять… — Шепот разлетается по ванной комнате, встраиваясь в мелодию капель и грохота сердца. Эрен впивается ногтями в плитку, закусывает губу и повторяет, как мантру: «Не думай, не думай, не думай, не думай…» Кожа — белоснежная, бархатная, почти прозрачная. Просвечивающая сквозь нее сеточка синих вен на руках. Острые углы челюсти, шея — длинная, тонкая, с аристократичными изгибами. Адамово яблоко — манящее, соблазнительное, перед которым невозможно устоять. Впадина между ключиц. Дыхание — всегда размеренное, спокойное. Медленное движение грудной клетки. Вверх… Вниз… Почти незаметно. Эрен отчаянно подается вперед, вжимаясь пылающим лбом в холодную плитку. Напряженный живот, каменный пресс. Острые тазовые косточки, оттягивающие легкую ткань брюк с бесстыдством и вызовом. Мягкая линия сильных бедер, прижимающихся друг к другу. В меру накаченные икры — крепкие, чувственные, с четкими линиями мышц, как у бегуна. Зовущие косточки на щиколотках. Плавный изгиб стопы, поджатые пальцы… Эрен сдается. Выдыхает жарко, резко, дико впивается зубами в огрубевшую кожу предплечья, заглушая отчаянный всхлип, опускает свободную руку к груди. Отросшие ногти задевают ключицы, рывком спускаются вниз, царапают затвердевший сосок. Пальцы обхватывают горошину и оттягивают — жестко, до боли и дрожащего стона. Голос. Всегда спокойный, сквозящий равнодушным холодом. Интонации уверенные, тон отрешенный, но не высокомерный. Мысли полноценные, предложения законченные и логичные. Никакой спешки — аристократичная медлительность в каждой детали. Отрешенный взгляд, будто ему всегда на все плевать, и бурлящие эмоции, спрятанные так далеко, что добраться до них может не каждый. Эрен смог. Он едва подавляет дрожащий приглушенный стон, когда горячая, влажная ладонь обхватывает член у основания. Едва мысля здраво, он отпускает себя, и плотину прорывает — сознание тонет в бурлящей лаве мыслей. Книга летит на пол. Очки остаются на столешнице — они слишком хорошо смотрятся на Ривае, чтобы бездумно их сломать. Эрен подходит близко, так, чтобы любоваться голубыми брызгами на серебре, чтобы длинные ресницы, соблазнительно трепещущие, можно было легко пересчитать. Стальной взгляд становится на секунду потерянным, бледные губы приоткрываются в немом вопросе. Эрен не отвечает. Одна рука ложится на шею, другая — путается в шелковом водопаде волос. Они мягче, чем рай, пахнут мятным шампунем, если немного приблизиться, и Эрен, не стыдясь, наслаждается этим запахом. Он делает вдох, глубокий настолько, что в горле першит, намертво выцарапывает отголосок перечной мяты на обратной стороне черепной коробки. Не задумываясь, Эрен подается вперед. Вода — дерьмовая смазка. Зажмурившись и загнано дыша, Эрен открывает створку и вслепую шарит рукой по раковине. От влажных стен эхом отскакивает грохот — пластиковые бутыльки летят на пол один за другим, пока, наконец, не находится нужный. Руки дрожат. Эрен в спешке выдавливает в ладонь немного геля и едва не теряет голову, когда ноздри щекочет знакомый запах. Перечная мята. Он с трудом подавляет стон, в спешке размазывая гель по всей длине — из груди вылетает задушенный всхлип. Кровь гремит в ушах, взгляд плывет, не фокусируясь. Горло саднит, колени подгибаются, сердце колотится о ребра загнанно, бешено, отчего боль с каждым ударом расползается по грудной клетке. Дрожь подбирается исподтишка: охватывает сперва кончики пальцев, затем безумной волной растекается по мышцам и захлестывает все тело в зверином темпе. Эрену душно, страшно, стыдно, плохо, но, блядь, в то же время так хорошо… Губы — бледные, слегка сухие — чувственно приоткрываются, приглашают. Сбившееся дыхание пьянит, серебро плавится, не выдерживая напора, глаза влажно блестят. Ресницы подрагивают — трепещут соблазнительно, зовуще. Точеные скулы заливаются краской. От привычного хладнокровия не остается и следа. Влажный язык проскальзывает в рот — неторопливо, умело, распаляюще ласкает все, до чего может дотянуться. Белоснежные зубы аккуратно прихватывают нижнюю губу, несильно прикусывают и оттягивают… Отпускают спустя мгновение. Раскрасневшиеся губы с вызовом изгибаются в усмешке. Взгляд — пожирающий, распутный — пробежав по телу, возвращается к глазам. Эрен дрожит, вжимается лбом в холодную плитку, исступленно лаская себя. На языке чувствуется привкус крови — едкий, раздражающий. Укус на предплечье отдает смесью боли и жгучего удовольствия. Под закрытыми веками расплываются бордовые круги. Юноша аккуратно обхватывает член у основания, медленно, почти нежно ведет ладонью по стволу — до головки, неторопливо обводит венчик подушечкой большого пальца, надавливает на уздечку и скользит вверх — к уретре. Откуда-то из глубины грудной клетки вырывается тихий, позорный скулеж. Эрен надавливает кончиком пальца — слегка, так, чтобы прочувствовать сопротивление и тугое, вязкое чувство, балансирующее на грани боли и удовольствия, от которого пальцы на ногах неосознанно поджимаются. Мгновение он стоит так — зажав в ладони головку и дыша, как обезумевший дикий зверь, попавший в ловушку; после чего резко опускает руку и сжимает основание в плотное кольцо. С губ срывается приглушенный стон, полный позора, страха и сумасшедшего удовольствия. Истерзанные руки легко подхватывают хрупкое тело, с силой вжимают его в столешницу. Летящие ткани податливо рвутся — в момент рубашка и штаны улетают на пол дорогими ненужными тряпками. Дрожащие пальцы отчаянно скользят по горячей бледной коже, хватаются за все, до чего могут дотянутся. Цепляются за основание длинной шеи, придушивая, пока губы исступленно изучают острые скулы, углы челюсти, кадык, родинку под подбородком. Обхватывают хрупкие запястья и с силой прижимают их к столешнице. Цепляют горошины возбужденных сосков, болезненно оттягивают до тех пор, пока с раскрасневшихся губ не срывается первый стон. Широкие ладони шарят по груди, опускаются вниз, и Эрен сходит с ума, когда тонкая талия оказывается зажата в кольце его рук. Кончики пальцев легко пролетают по очерченному прессу, спускаются ниже, по шву элегантного белья, застывают на бедрах. Загребущие руки тут же хватаются, изучают, с силой сжимают крепкие мышцы, надавливая почти до боли, по-собственнически путешествуют дальше — к округлым ягодицам, отчаянно сжимают сквозь хлопковую ткань. Бледная кожа вспыхивает под натиском огрубевших ладоней. Фактура шрамов чувствуется в новинку, вырывая беспомощные вздохи, всхлипы, стоны. Всегда спокойное, размеренное дыхание сбивается к чертям, грудная клетка вздымается и опускается резко, в безумном темпе. Стальной взгляд плавится, плывет, становится ужасно, невыносимо развратным. — Твою мать… — Приглушенный шепот упруго отскакивает от стен, возвращаясь к Эрену жалобным эхом. Член горячий и твердый, он пульсирует в руке почти болезненно. Дымка возбуждения окончательно перекрывает кислород — думать не получается даже об удовольствии. Ладонь скользит по стволу хаотично, потеряв всякий ритм, следуя лишь за вырисованным образом, влажным и зовущим. Желанным. В ванной становится невыносимо жарко, душно так, что можно потерять сознание. Привкус крови на языке приобретает пугающую насыщенность, колени подгибаются, Эрену едва удается хватать воздух ртом, гонясь за аппетитным, тягучим наслаждением. Он встает на колени, игнорируя собственное болезненное возбуждение. Изумрудные глаза жадно смотрят вверх — цепляются за острую линию подбородка, дрожащие ресницы и зардевшиеся скулы. Губы вслепую изучают напряженный живот: влажно скользят по разгоряченной коже, очерчивают косые линии пресса, спускающиеся вниз и скрывающиеся за черным хлопком. Пальцы ловко цепляют резинку хипсов, пахнущих одеколоном, отдушкой стирального порошка и мятой… Через мгновение белье улетает в сторону. Эрен сходит с ума. Он вжимается носом в дорожку волос на лобке — чернильно черных, слегка вьющихся, — и вдыхает, вдыхает, вдыхает, пока в горле не начинает першить. Ладони бесстыже спускаются от бедер к икрам, скользят по выступам накаченных мышц, а затем сжимают так, что Ривай недовольно шипит, вцепившись в каштановые волосы дрожащими пальцами. — Эрен… — Выдох шумный, загнанный, каждая его нота полна нетерпения. Эрен усмехается. Ох, он понимает. Где-то на периферии слышится стук, но оба его игнорируют. Руки перемещаются выше — проскальзывают под коленями ко внутренней стороне стройных бедер. Губы дразнят: прокладывают влажную дорожку от пупка вниз, к манящей дорожке волос, и обратно, изредка отвлекаются на подтянутый живот и острые тазовые косточки, пока пальцы в его волосах не сжимают пряди до боли. Они с силой тянут вниз в немой просьбе прекратить издеваться, с раскрасневшихся губ слетает стон — нетерпеливый, недовольный. Эрен поднимает тяжелый взгляд и теряет голову, тонет в расплавленном серебре — раскаленном, желанном. О большем просить невозможно. Он с удовольствием поддается: опаляет дыханием низ живота, оставляет влажный поцелуй на внутренней стороне бедра, обхватывает горячей ладонью основание твердого члена, делает пару размашистых движений на пробу и, получив благодарный стон в ответ, подается вперед… Стук повторяется. Он слышится где-то на периферии сознания, сперва не кажется реальным — встраивается в пазл идеальной фантазии, сливаясь с ней в сплошную массу, однако через мгновение скрепит дверная ручка. Закрытый замок грохочет, но не поддается. — Эрен?.. Юноша вздрагивает всем телом, едва не поскользнувшись на мокрой плитке. Он испуганно оборачивается в сторону выхода, сердце пропускает удар, прежде чем сорваться на по-настоящему болезненный ритм. — Эрен, ты меня слышишь? Голос учителя приглушенный, слегка взволнованный. Он возвращает в реальность резко, точно обухом по голове, отчего все встает на свои места слишком внезапно. Эрен не может дышать. Вода заливает глаза и рот. Воздух в ванной густой, но холодный. Тело дрожит, мышцы прошивает мелкой судорогой от контраста кипящей крови и ледяного душа. Укус на предплечье по-настоящему болит, на следах зубов постепенно проступает кровь. Возбуждение не столько приятное, сколько болезненное, постыдное. Он напуган. Эрен резко ударяет по ручке крана — настойчивые капли застывают, так и не долетев до душевой лейки. Юноша с трудом прочищает горло. Сердце грохочет в груди. — Да?.. — То ли ответ, то ли вопрос. Голос напуганный, хриплый, тон едва граничит с плаксивым, зубы отчетливо стучат. — Все в порядке? — Эрен едва слышит Ривая — так сильно кровь гремит в ушах. Юноша отчаянно цепляется за стену, чувствуя, как кружится голова. — Ты сидишь там уже двадцать минут… Он растерянно моргает. Раз, второй… Постепенно картинка в глазах становится четкой, дымка возбуждения сходит на нет. На ее место приходит нечто иное, куда менее привлекательное. Потерянность. Непонимание. Медленное осознание. Ужас. Стыд. Эрен с трудом сглатывает, пытаясь в спешке подавить приступ тошноты. Перед глазами снова плывет, на этот раз от постепенного всепоглощающего страха. Он выпрыгивает из душевой кабинки и хватает первое попавшееся полотенце, в мыслях — одно сплошное: «Черт, черт, черт, черт, черт…» — Эрен?.. Голос учителя привычно размеренный, взволнованный лишь слегка — на крошечную, едва заметную часть. Совершенно не такой чувственный, как… Блядь. — Да-да, все хорошо! — Он кричит нервно, слегка посмеиваясь, путаясь конечностями в полотенце. — Я уже выхожу! «Черт, черт, черт, черт, черт…» — Эрен, ты… Ривай окликает с недоверием. В его голосе сквозит непривычная боязливость, и Эрен чувствует, как сердце стремительно ухает вниз. «Твою мать…» Учитель прочищает горло, что ему совсем не свойственно. За то мгновение, которое проходит в гнетущем молчании, Эрен успевает натянуть на влажное тело белье и похоронить себя заживо. — Ты… Нашел бритву? Юноша замирает. Суть вопроса доходит до него не сразу. Рассеянный взгляд скользит по ванной комнате в бессмысленных поисках станка, зачем-то мечется в сторону потолка и лишь затем опускается на руки. Осознание накрывает волной облегчения. Эрен рвано выдыхает. — Нет, боже, я не резался! Ты за кого меня принимаешь? — Нервно смеется он, впрыгивая в чистые джинсы. Щеки обдает волной неконтролируемого жара. «Лучше бы резался», — услужливо замечает совесть, и Эрен не может с ней не согласиться. Он с трудом залезает в толстовку. — Тогда почему… — Почему так долго? — Он перебивает учителя неосознанно, защищаясь на уровне инстинктов, и не дает ни шанса ответить на свой вопрос. — Потому что я идиот, черт возьми! Долго не мог настроить воду! — Нервный смех становится жалким, неправдоподобно громким. — Можешь не волноваться, я не настолько бесстыжий, чтобы, зная твое отношение к этому, резаться твоей же бритвой! «Зато настолько бесстыжий, чтобы…» — Хорошо, — облегченный выдох Ривая прерывает поток панических мыслей, за что Эрен смертельно благодарен ему. — Тогда давай быстрее. Мне позвонила подруга, попросила помочь ей кое с чем. Я отвезу тебя домой по дороге. Эрен кивает, в приступе безграничного стыда не поняв, что учитель этого не видит. Он пару раз проходится по мокрым волосам полотенцем — так, что те взъерошиваются в отвратительное гнездо, которое потом придется распутывать часами. С отросших прядей вода все еще капает на толстовку и на пол, однако Эрена это не волнует. Он резко выдыхает, приклеивает на лицо глупейшую улыбку и, не отважившись взглянуть в зеркало, открывает дверь. Ривай ждет его возле консоли, по-прежнему идеальный во всем: идеальные брюки, облегающие идеальные ноги, идеальная рубашка, подчеркивающая идеальную фигуру, идеальная укладка, идеально-отрешенное выражение лица, идеальный взгляд, в меру холодный и в меру обеспокоенный. Эрен сглатывает. «Дыши, идиот!» Ривай секунду смотрит на него, будто критикуя и оценивая одновременно, после чего выносит неутешительный вердикт: — С тебя в три ручья льет, — идеальный голос полон идеального спокойствия. — Ты вообще вытирался? Эрен загнано кивает так активно, что в шее синхронно щелкают несколько суставов. Ужасно нелепо… — Да-да-да, хах!.. Черт, прости за это! Я… Он едва понимает, что говорит на повышенном тоне. Голос звучит задушено, испугано, слова чередуются с нервными смешками, невольно вырывающимися из груди, взгляд беспомощно мечется по квартире. Сознание ищет любой путь к отступлению и вскоре его находит: — Я забыл телефон, подожди минуту! Эрен не забыл телефон — он вообще не брал сотовый на встречу, потому что незадолго до выхода обнаружил, что зарядки хватит минут на десять, не больше. Однако юноша цепляется за идиотскую ложь, как за единственную существующую возможность сбежать, и сбегает. С всепоглощающим позором. Стыд гложет изнутри: веревкой обвивает шею, не позволяя вдохнуть полной грудью, кольцом сдавливает ребра, бьет по ногам — прямо под икры, заставляет споткнуться и упасть на колени возле знакомого дивана. Тело пробирает противной дрожью, настолько мелкой, что ее невозможно заметить со стороны, но ощущение такое, словно это эпилептический припадок. На лбу проступает испарина. Шея и щеки горят, будто вместо ледяного душа Эрен отмокал в кипятке. Он загнано дышит, цепляется за обивку дивана и жмурится так, будто пытается исчезнуть вслед за картинкой окружающего мира. В голове крутится только одно: «Не думай, не думай, не думай, не думай…». Какое-то время Эрен продолжает сидеть так: прижав подбородок к груди и зажмурившись, отчаянно желая исчезнуть, пока внутри грудной клетки вязкой субстанцией растекается страх. Забывшись в панике, он так и не замечает взволнованных глаз, наблюдающих за ним через тонкую щель между створками загадочной двери. Шумно втягивая ртом воздух, Эрен запутывает пальцы в волосах и с силой тянет, не замечая боли. Сглатывает, нервно дергая кадыком. «Что… это было?»

***

Статистика — интересная штука. Крайне бесполезная, по мнению Эрена, но все же интересная. В конце концов, зачем считать сколько процентов населения земли любит горячий чай, сколько — холодный, а сколько — с молоком? Или сколько людей в год умирают из-за упавших на их головы кокосов? Совершенно, абсолютно точно не зачем, кроме как для удовлетворения бестолкового любопытства. Так вот. Статистика. Какой бы бестолковой она ни была, Эрен относился к ней с лояльным интересом. Он любил, страдая бессонницей, ночами напролет изучать бесполезную информацию. «По статистике, семьдесят пять процентов мужчин и двадцать пять процентов женщин изменяют своей половинке». «По статистике, человек случайно съедает около четырехсот тридцати насекомых в год». «По статистике, двадцать процентов семей содержат домашних животных, из которых около сорока процентов людей воспринимают своих питомцев как полноценных членов семьи». И прочая ересь, которая на первый взгляд кажется откровенно тупой, однако… К ней нужно присмотреться. Определенно. «Статистика», — напоминает себе Эрен, поднимаясь по лестнице. По подъезду разносится усталый вздох. Так вот, у Эрена теперь имелась своя статистика. Несложным методом он вычислил, что дорогу до дома можно разделить на две неравные части. Около шестидесяти процентов ушло на гнетущее молчание, крайне неприятное, но уместное. Эрен бы даже сказал, необходимое. Он устал. Тяжелая неделя, тяжелый вечер, тяжелая ночь, тяжелое утро — беспрерывный поток «тяжестей», с которыми он привык справляться по порядку, а не со всем сразу. Голод, переизбыток эмоций, недостаток сна, мигрень, едва ощутимый зуд в руках — все это безгранично выматывает, так что да, он определенно устал, совершенно точно хотел спать и абсолютно не мог найти в себе сил на вторую, условно меньшую часть поездки. На бестолковые разговоры. Ривай — человек не из болтливых, обычно это он отмалчивается, пока Эрен болтает обо всякой ерунде, будь то переписка или реальный разговор. Но сегодня учитель с чего-то решил проявить инициативу. Все началось с безобидных вопросов. «Как себя чувствуешь?», «как спалось?», «ты не голоден?» — все в этом роде. Эрен отвечал без энтузиазма, но предельно честно: «Нормально», «пойдет», «нет». Само собой, диалог клеился не очень. Точнее не клеился вообще, и юноша даже сейчас, поднимаясь по лестнице, не мог понять, почему это не помогло Риваю догадаться, что он не настроен на задушевные беседы. — Ты… Ведешь себя странно с утра. Эрен прекрасно помнил, как его передернуло от этого замечания. Тогда с губ слетел нервный смешок: — Это точно… — Вновь не столь красочно, но емко. Однако учителя это не устроило. — Об этом я и говорю, — настоял он. Брови сошлись к переносице, пальцы с силой сжали обивку руля. — Почему? Что не так? Эрен показательно отвернулся к окну, делая вид, что его крайне заинтересовал рекламный баннер на высотном офисном здании. Ему отчаянно хотелось вцепиться в волосы и закричать: «ТВОЮ МАТЬ, ВСЕ!», но он лишь вздохнул. Сил на эмоции не осталось совершенно. Тишина в салоне, однако, надолго не задержалась. — Я… Хотел задать еще несколько вопросов, если ты не против. Касаемо… Эрен перебил Ривая намеренно: — Сколько угодно, — он знал, касаемо чего будут заданы вопросы. Подобное не нуждалось в огласке. В ответ на удивленный взгляд Эрен лишь пожал плечами, после чего полностью абстрагировался от разговора и погрузился в дебри сознания. Ответы на вопросы учителя срывались с губ скорее машинально, нежели осознанно. — Для начала я должен сказать, что… Был немного в курсе твоей ситуации еще до нашего знакомства. — О… — Кое-кто со стороны рассказал мне некоторые… подробности. — …Хорошо. Ривай шумно перевел дыхание, что ненадолго привлекло внимание. Он сглотнул, прежде чем неуверенно продолжить: — В том числе мне сказали, что ты… Пьешь лекарства. Эрен скептично вскинул бровь. Его мысли витали далеко-далеко от каких угодно лекарств, однако он переспросил из сугубо личного интереса: — Какие именно?.. Ривай пожал плечами — собрано и в то же время нерешительно. — Не знаю, я не уточнял. Видимо, поддерживающие твое психическое состояние. Эрен заметил, как длинные пальцы вновь сжали обивку руля — на этот раз до приглушенного треска натуральной кожи. «О», — несвоевременный интерес закрался в голову совершенно непрошенно, — «он переживает?». — Интересно… Ривай поспешил добавить: — По крайней мере, Ханнес так объяснился с директором. Это быстро расставило все по своим местам, заставив Эрена каркающе хохотнуть — громко и нелепо, но ему было плевать… По крайней мере тогда, потому что он, черт возьми, устал и не хотел об этом думать. Он обязательно постесняется как-нибудь потом, когда не будет готов отрубиться прямо здесь и сейчас, в машине человека, на которого он меньше получаса назад др… Эрен прервал мысли на полуслове, не дав себе повода с дикими воплями выскочить из машины прямо во время движения. — Ох, Ханнес, конечно же… — Он задумчиво кивнул и вновь отвернулся к окну, пряча от цепкого взгляда Ривая пылающие щеки. «Не думай, мать твою!». Из груди вырвался усталый выдох. — Он наврал. Я пью препараты для сна и обезболивающие. Психотропные он отказался покупать, потому что: «Нужно глотать таблетки — ложись в больницу». Эрен не увидел, но почувствовал взгляд Ривая — потерянный, недоверчивый, злой, на что лишь пожал плечами и ничего не ответил. Так вот. Точно. Статистика. Пожалуй, в сорока процентах бестолковых вопросов Эрен мог выделить еще пару процентов на откровенно неуместные, раздражающие или неприличные. Юноша останавливается на лестничном пролете между шестым и седьмым этажом, давая себе передышку. Стоя так, согнувшись напополам и уперевшись руками в трясущиеся колени, Эрен выглядит жалко — крайне жалко — и он признает это, однако… Он правда устал. Юноша шумно выдыхает и, забывшись, вновь утопает в мыслях. На чем он остановился?.. Точно. Неприличные вопросы. На какое-то время в салоне повисла гнетущая тишина, прежде чем учитель решился, наконец, сменить тему. — Ханнес — это твой дядя? Эрен раздраженно вздохнул. — Да, — и он уже упоминал об этом. Не единожды. — И опекун. — Да. — Он обеспечивает тебя финансово? Этот вопрос ввел в ступор и смутил бы, если бы у Эрена еще остались силы на какие-то эмоции. Тогда же на месте раздражения и желания сопротивляться обосновался пустырь. — Ну… Да, вроде?.. — Он ответил с потерянностью и неохотой, однако Ривай не посчитал нужным остановиться. — Но денег он присылает мало, верно? Эрен устало прикрыл глаза. «Как иронично», — усмехнулся про себя. — «Человек, который так хочет привить мне манеры, задает настолько бестактные вопросы». Он зацепился взглядом за знакомую вывеску хозяйственного магазина, изучая ее, будто увидел впервые. — Мне хватает. Ложь слетела с языка куда легче, чем Эрен ожидал, и все равно осела горько-кислым привкусом на кончике языка. С удивлением он отметил, что врать Риваю… Трудно?.. Неприятно. Несмотря на то, что ложь на этот раз полностью оправдана. — У тебя из еды только чай. В квартире нет ни света, ни отопления, ни нормального интернета. Ты постоянно… — Мне. Хватает, — Эрен повторил с нажимом, без доли злобы или раздражения, но с безграничной усталостью в голосе. К горлу подступил противный ком, игнорировать который становилось все труднее. Юноша неосознанно сглатывает, вспоминая странное ощущение с содроганием. — Но… — Давай поговорим об этом в другой раз, хорошо? — Он ответил резче, чем хотел, однако не жалел об этом. Погрузившись в свои мысли, Эрен не заметил тяжелого, резкого выдоха, эхом разлетевшегося по салону автомобиля. Рассеянный взгляд вцепился в детали знакомых улиц, в образы спешащих пешеходов и в марки машин, летящих по встречной полосе. Мысли неразборчивым клубком подхватились усталостью и улетели далеко-далеко — так, что вырвать хоть одну из вереницы не получилось бы при всем желании… — Хорошо. Прости, если… — Ничего страшного, не забивай голову. Остаток дороги они провели в тяжелой, но крайне уместной тишине, что помогло доле «гнетущего молчания» превысить долю «тупых вопросов» в его статистике. Эрен тихо фыркает себе под нос и выпрямляется, заметив, что дыхание пришло в норму. «Идиот», — едко бросает он в свой адрес, однако не запрещает себе глупо улыбаться, пока поднимается по лестнице вверх, домой.

***

Весь следующий день Эрен ненавидит себя. Он бы выделил две стадии ненависти, одна из которых чуть слабее — она основана на беспричинном стрессе, невозможности вернуться в привычный уклад жизни и поведении годовалого ребенка, при этом — сильно напуганного. Вторая в разы хуже — она куда стремительнее, резче, опаснее. Она сокрушительная, пугающая… Однако сейчас не об этом. Первая стадия. Она начинается с уборки. Точнее, с видео на ютубе, в котором миловидная девушка около получаса распиналась обо всех тонкостях, как она выразилась, «спринг-клининга». За видео последовала шпаргалка — оборванный тетрадный листок, прилепленный на холодильник скотчем, на котором Эрен записал порядок действий и отметил некоторые особенно важные моменты. Так вот, девушка с видео — англичанка с русой косой и карими глазами на пол-экрана — порекомендовала начать с настроя. «Уборка дома — дело не из приятных. Порой на нее можно потратить целый день, а то и все выходные, однако не стоит расстраиваться. Можно облегчить себе задачу, превратив шаги, о которых я расскажу позже, в увлекательную игру». Ее натянутая улыбка и тонкий, высокий голос заставили напрячься, а банальные наставления — закатить глаза, однако Эрен понимал: происходящее в его интересах. Поэтому он смирился, прислушался к совету и продолжил смотреть. «Следующий шаг не менее важен. Помните: уборка — крайне грязное занятие, можно легко испачкаться. Поэтому перед началом важно надеть чистый одноразовый халат, шапочку и резиновые перчатки. Это значительно облегчит вам задачу». Ничего из перечисленного у Эрена не было, поэтому он бездейственно ждал, пока девушка с натянутой улыбкой переоденется в костюм сумасшедшего ученого. Длинная коса исчезла под больничной шапочкой, из-за чего огромные карие глаза стали казаться еще больше. Бледно-голубой халат оттенил нездоровый оттенок лица. Широкая улыбка стала жутковатой. «Отлично! Начало положено! Теперь можно переходить к уборке!» Эрен, цикнув, закатил глаза и подавился воздухом, когда услышал следующее: «Начинать нужно с обработки стен и окон. Для того, чтобы их было легче протирать, лучше отодвинуть мебель к…» Он решительно промотал видео к середине, отказавшись от идеи «обработки стен и окон». Во-первых, потому что он не занимался «спринг-клинингом» — он просто наводил порядок в подзаброшенной квартирке, в которой на днях не планировался прием князя Монако. Во-вторых, потому что более бестолковым занятием было, разве что, чтение статистики, а Эрен не планировал в ближайшее время пробивать свое комфортное, уютное дно. В конце концов, он занялся… всем этим, чтобы перестать думать, а мыслей у него было не так уж много, чтобы мыть обои, черт побери. «…Теперь можем переходить к влажной уборке. Стоит начать с пыли. Для этого освободите от посторонних предметов поверхности столов, полок и комодов. Протирая пыль вокруг стопок книг и ваз с цветами, вы только зря теряете время. Можете не сомневаться: влажная уборка пойдет декору на пользу. Помимо этого на данном этапе стоит уделить внимание сортировке. Уверена, у вас давно скопилось много вещей, от которых вы хотели бы избавиться. Так сделайте это! Мусор и ненужный декор стоит выкинуть сейчас — квартира станет не только чище, но и опрятнее». Эрен сверяется со списком, берет мусорный мешок и приступает. На сортировку и уборку уходит куда больше времени, чем он ожидал. По ощущениям проходит не больше пяти минут, на деле же — около получаса улетает в никуда, прежде чем все поверхности оказываются расчищены. С усталым выдохом Эрен стирает пот со лба тыльной стороной ладони. Он с удивлением и некоторым сожалением смотрит на огромный мешок мусора возле входной двери, забитый доверху впритык так, что, того и гляди, лопнет. Эрен виновато почесывает затылок. Может, ему не стоило так забрасывать квартиру… Отмахнувшись, он возвращается к списку. Наверняка это не самое страшное из всего, что ему предстоит увидеть. «Протирайте пыль тщательно. Помните: она может оказывать влияние на органы зрения, вызывать воспалительные процессы, катаракты, оказывать сильное сенсибилизирующее действие на слизистую оболочку и роговицу глаза. Так же пыль может спровоцировать появление различных видов дерматитов и экзем». Эрена почти передернуло от списка последствий вредного влияния пыли, озвученного «безумным доктором» в халате, шапочке и перчатках, поэтому к данному пункту он подошел с особой ответственностью. Юноша набрал воду в небольшое ведро, нашел самую чистую тряпку в доме — из микрофибры, как и советовала девушка с видео, — прошелся ей по всем горизонтальным поверхностям, до которых только смог дотянуться. Он даже залез на табуретку, чтобы протереть шкаф, чего никогда не делал ни он сам, ни Ханнес. По окончании прозрачная гладь воды стала насыщенного серо-коричневого цвета, что заставило Эрен невольно напрячься… Какова вероятность того, что за прошедшие шесть лет он уже успел подцепить те самые дерматиты и экземы, о которых говорила девушка?.. Он почти решает сдать анализы на всякий случай, когда его скрытый ипохондрик внезапно затыкается — по квартире разносится телефонный звонок. С тяжелым вздохом Эрен подходит к сотовому и, не взглянув на дисплей, убавляет громкость. Надрывная мелодия сразу же затихает. Юноша знает, кто именно ему звонит — не нужно быть Шерлоком, чтобы приплюсовать еще один проигнорированный звонок к остальным десяти, однако он не собирается брать трубку. Эрен тяжело сглатывает и откладывает телефон на консоль. «Завтра», — заверяет он себя. — «Объяснишь ему все завтра». Это звучит логично и крайне убедительно, однако нерешительный взгляд намертво приклеивается к сотовому. Эрен напряженно встряхивает головой, стараясь отвлечься. «Завтра, твою мать!» Нет никакого смысла разговаривать сейчас, когда он не до конца отошел ото вчерашнего дня: от происшествия в ванной, от бури противоречивых эмоций, перетекающих от слабого удовлетворения к панике с невыносимой скоростью, от вечернего приступа — такого особенного, пугающе сильного, какого не было уже несколько лет… После такого ему точно нужно время, чтобы побыть наедине со своими мыслями, перевести дыхание, прийти в себя, да и вообще… Черт, он что, не имеет права не отвечать на гребаные звонки?! Эрен делает глубокий вдох и медленный полноценный выдох, затем повторяет подход трижды — так, как учили на еще одном видео из тех, которые он просмотрел за вчерашний день (их, к слову, было около тридцати). Насколько он помнит, в том ролике миловидный парень, приблизительно его ровесник, в чалме и странных шароварах, рассказывал что-то о душевном спокойствии и самоконтроле… Или о дыхательной гимнастике… Или о йоге. Не суть. «Список», — вспоминает Эрен и возвращается к холодильнику, игнорируя нервозность. Следующий шаг в уборке он пропускает — не из-за его безответственности и лени, а потому что у него нет всемогущего пылесоса. «Помните золотое правило пошагового спринг-клинига: сначала протрите пыль, затем пропылесосьте и только после этого помойте полы. Такая последовательность важна — мытье полов перед уборкой пылесосом только умножит беспорядок», — с натянутой улыбкой сообщила девушка и достала из-под стола эдакое чудо техники болотного цвета с длиннющим шлангом и странной насадкой. — «Лучше всего для этого подойдет новый пылесос от…» «Пошла к черту», — ответил ей про себя Эрен, направившись в ванную за ведром и половой тряпкой, — «вместе со своим пылесосом». С инвентарем в руках он возвращается на кухню, потому что в другом ролике (на который он нажал случайно и который, в итоге, посмотрел целиком) советовали начинать с угловой комнаты. Эрен так и планировал, однако из коридора внезапно раздалось жужжание — вибрация, настолько громкая, что юноша невольно вздрогнул, прежде чем осознать, что ему снова звонят. — Да что б тебя, — раздраженно шипит он и направляется в коридор широкими стремительными шагами. Он ловит себя на том, что действительно начинает злиться. Ривай — весь такой умный и загадочный — создавал впечатление крайне чуткого, рассудительного и умного человека, и Эрен наотрез отказывался понимать, почему этот чуткий, рассудительный и умный человек после восьми проигнорированных сообщений и одиннадцати безответных звонков не догадался, что его оппонент сейчас не настроен на разговор. Эрен шумно выдыхает, прикрыв глаза. Он молчит, не позволяет себе ругаться и дышит — так, как показывали на видео — в ожидании автоматического сброса вызова. Спустя какое-то время коридор утопает в тишине. Эрен бросает недоделанное упражнение на середине, включает дисплей и тут же обновляет счетчик. Десять проигнорированных сообщений и двенадцать пропущенных звонков. Совесть оглядывается на него с осуждением, и юноша понимает, почему. Он не имеет никакого права вести себя так… подло. Игнорировать учителя, заставлять его беспокоиться, злиться на него — все это так по-детски, так глупо. Ривай не заслужил такого отношения. Он не виноват в том, что Эрен — чертов тупица, не способный грамотно понимать себя и свои чувства. Не виноват Аккерман и в том, что юноша не умеет читать язык своего тела. Ривай сделал бы все возможное, чтобы Эрен не чувствовал себя загнанным в угол сейчас — стоило только попросить. Учитель звонит не для того, чтобы разозлить — он и вправду не понимает, что случилось, и… Черт, вероятно, он даже не знает о том, случилось ли что-то вообще! Для него Эрен бесследно исчез на два дня без какой-либо веской причины, внезапно прекратил переписку и теперь бойкотирует звонки. Его волнение можно понять, и все же… И все же. Эрену действительно нужно подумать. Хотя бы пару дней. Наедине. Он уверенно кивает своим мыслям в ответ, ставит телефон на беззвучный режим и возвращается к мытью полов. «Так будет лучше», — уверяет он себя и берет тряпку в руки. Мысли возвращаются к раздражающей девушке с видео. «Сначала протрите плинтуса, затем — по периметру вдоль них. Начинайте мыть с самых чистых участков, двигаясь к более загрязненным. Мойте пол S-образными подметающими движениями, не отрывая Вашу швабру или тряпку от поверхности». Сперва Эрен чувствует себя марионеткой, руководимой противным «безумным доктором» в больничной шапочке. К слову, у него получается скорее размазать грязь по полу, чем вымыть ее. Однако постепенно он смекает, что к чему. Он перемывает кухню трижды, прежде чем остается довольным результатом. Первый раз полон ошибок. Эрен, как и было велено, начинает с плинтусов, однако не отжимает тряпку с девизом «чем больше воды, тем лучше», из-за чего вскоре кухня представляет собой грязную лужу с огромной проплешиной на месте обеденного стола. Второй раз проходит чуть лучше: тряпка на этот раз гораздо суше, воды на полу остается меньше, зато количество разводов растет в геометрической прогрессии. Вода в ведре становится насыщенного пепельного цвета, однако грязь никуда не уходит — она приклеивается к плитке намертво. Юноша почти опускает руки, когда вспоминает о своей упертости. Третий раз расставляет все по своим местам. Эрен меняет воду на чистую, еще раз протирает плинтуса и, вымыв тряпку с мылом, снова меняет воду. Затем протирает полы несколько раз, пока мутность воды не сходит на минимум, и, лишь достигнув желаемого результата, останавливается. Теперь же, стоя на пороге кухни с пустым ведром и чистой тряпкой, Эрен с гордостью любуется проделанной работой. «Молодец», — он хвалит сам себя, как учили в видео по… Ох, неважно. Он просто молодец. Он направляется в спальню с наполненным заново ведром и чистой тряпкой, вымывает ее до блеска, затем перебирается в гостиную-кабинет, после переходит в коридор… Он вылизывает всю квартиру сверху донизу, не оставляя ни одной пылинки, ни одного пятнышка. Нетронутой остается только ванная, однако так далеко Эрен не готов заходить. «Пока что», — говорит он сам себе, отставляя ведро в угол ванной комнаты. — «Сперва нужно навести порядок в своей голове, а потом уже здесь». Эрен размеренно кивает. Этот вариант его устраивает. На уборке, однако, ненависть к себе не заканчивается. Как Эрен уже сказал, «спринг-клининг» — это слово уж очень ему полюбилось — сформировал лишь первую стадию, весьма спокойную и безобидную. Вторая настигает его сокрушительной волной немногим позже, вечером, когда он выходит на пробежку. На это есть три причины. Первая из них простая и глупая, Эрен сам был виноват в ее появлении, как и в появлении остальных двух, но это не столь важно. И заключалась она в тех самых десяти проигнорированных сообщениях и двенадцати пропущенных звонках. Эрен не собирался обращать на них внимания. Тем более — винить себя в том, что ему попросту нужно было ненадолго абстрагироваться от учителя. В конце концов, у него была на то причина. Настолько веская, что Ривай, наверное, смог бы войти в его положение, если бы узнал, что к чему. Но обещание не трогать сотовый случайно забылось, когда Эрен предпочел пробежку отдыху, поэтому он, взмыленный после пятичасовой уборки, забрал телефон с консоли без единой задней мысли. Эрен даже не заметил, как включил дисплей и по инерции нажал на уведомления о непрочитанных сообщениях. Сердце сжалось в комок и прилипло к желудку, когда диалоговое окно, наконец, прогрузилось.

Ривай. 10.32pm Здравствуй. Как у тебя дела?

Ривай. 11.37pm Ты обещал написать вечером, когда отдохнешь. До сих пор плохо себя чувствуешь?

Ривай. 01.01am Все в порядке? Тебе нужна помощь?

Ривай. 02.12am Я не знаю, чем ты занят, но напиши, как освободишься. Меня беспокоит твое поведение.

Ривай. 02.46am Ты выглядел сильно уставшим вчера. Тебе плохо?

Ривай. 02.47am Я могу приехать, если хочешь. Если нет, и тебе нужно побыть одному, хотя бы напиши об этом, пожалуйста.

Ривай. 02.47am Нельзя вот так пропадать и не брать трубки, когда ты в таком состоянии. Я отказываюсь верить в то, что у тебя появились настолько важные дела, что ты уже четвертый час не можешь написать ни слова — ты бы трепался об этом без остановки весь вчерашний вечер.

Ривай. 02.48am Ответь, пожалуйста.

Ривай. 03.25am Я волнуюсь за тебя.

Ривай. 04.18am Хорошо, надеюсь, ты в порядке. Увидимся завтра.

P.S. Я встретился с мисс Зое вчера. Она настояла, чтобы я передал тебе привет. Сказала, что очень надеется поговорить с тобой после уроков — о космических генах или о чем-то в этом роде. Я не запомнил дословно.

P.P.S. Поговори с ней, или она меня сожрет.

Последнее сообщение было отредактировано дважды. Эрен застывает на лестничной клетке, в одной руке сжимая бутылку с водой, а в другой — телефон. Кажется, он дрожит целиком: от кончиков пальцев, до внутренностей, и особенно сильно, до боли, сжимается сердце. Взгляд неосознанно цепляется за одно из десяти сообщений: «Я волнуюсь за тебя», и чем дольше Эрен вчитывается в эти слова, тем ярче чувствует, как вина и ненависть пожирают его без остатка. Ривай… Действительно замечательный. А Эрен?.. Бестолочь. Ребенок, не способный разобраться в самом себе. Чем он заслужил трепетное волнение? Сочувствие? Заботу? Тем, что поддается панике и сбегает всякий раз, когда выходит из зоны комфорта? Тем, что вместо изучения себя, он игнорирует вопли души и тела и смотрит гребаные тридцать видео на ютубе? Тем, что запрещает себе думать? Чем?.. Эрен разочарованно вздыхает, винит, ненавидит себя, но выходит из диалогового окна, так и не ответив на сообщения. «Ривай поймет», — заверяет он себя и направляется вниз по лестнице. — «Он всегда понимает». Он закрепляет наушники, откидывает провода за голову и выходит из подъезда.        Вторая причина — чуть более очевидная, но особенно раздражающая. Дело в том, что Эрен действительно шел на пробежку. Осознанно. Добровольно. На пробежку, черт побери. Он никогда в жизни не бегал и даже не ходил быстро, если из-за спины не раздавалось угроз или визгов полицейского свистка. Эрен опоздает, но не будет торопиться. Получит выговор, но дойдет сухим и с размеренным, правильным дыханием. Стерпит чужую злость, но никогда не сорвется с места, если на то не будет веской причины. Сегодня причины не было. Никакой. Он просто. Шел. Бегать. И ненавидел себя за это. Эрен отрывисто выдыхает, когда, наконец, останавливается возле крупной арки, ведущей в небольшой, но уютный парк, куда по выходным обычно стекаются влюбленные парочки и семьи на пикники или же просто на романтические прогулки. «На прогулки», — ехидно подмечает сознание. — «Не на пробежки». Эрен раздраженно отмахивается, убирает телефон в карман, поудобнее перехватывает бутылку и трусцой направляется вдоль широкой дорожки.        Ну и третья причина — самая отвратительная и раздражающая, но, черт бы ее побрал, самая объективная. Его мысли. Если быть точнее — море мыслей, которые он так усердно копил, игнорируя, больше недели. Он душил их в зародыше самыми разными методами — и безобидными, и не очень. Эрен гулял, писал по полсотни сообщений в день, смотрел бестолковые видео, мог взять в руки книгу, иногда даже рисовал, хотя когда-то пообещал себе больше не прикасаться к альбому, сегодня же решил убраться и выйти на пробежку. И в то же время он резал руки, с удовольствием истекал кровью, давился сигаретным дымом, часами лежал на кровати неподвижной тенью, тупо пялясь в потолок и дрожа от холода — делал все, лишь бы вытеснить из головы непрошеные мысли. О школьной доске, о последней парте третьего ряда, о забытом в дальнем ящике учебнике. О внезапном волнении, о заботе, о сочувствии, которого он не искал и не просил, но неосознанно ждал, о понимании и о готовности помочь. О глубоких серых глазах, о взгляде — холодном и обжигающем одновременно, о том, сколько живых эмоций прячется под толщей льда. Об аристократичном лице и о его невзрачном выражении, об острых, выразительных чертах. О несносном, непонятном, строптивом характере. И о его, Эрена, необъяснимых чувствах, которые внезапно пробудились после шестилетней спячки и теперь душили скопом, не позволяя разобраться с каждым по отдельности. Эрен думал о том, с какой естественностью злоба и неприязнь к учителю сменились интересом и лояльностью — к Риваю. О том, как быстро он привык к его вниманию, как полюбил тщетные попытки скрыть трепетное волнение. О том, как, сам того не заметив, стал ждать встречи. О том, как сильно он испугался, когда на крыше в глазах учителя полыхнуло знакомое чувство — разочарование. Настолько сильное, что Эрен едва смог дышать, столкнувшись с его сокрушительной глубиной. О том, как он в спешке бежал за Риваем, несмотря на ватные ноги, готовый на все, лишь бы остановить. О том, с какой легкостью Эрен позволил себе открыться, как быстро проникся к едва знакомому человеку доверием, не опасаясь ничего, кроме отказа. О той штуке, которую сердце провернуло в их первый разговор и теперь делало всякий раз, когда горящие зеленые глаза сталкивались с ледяными — серыми. О тысяче сообщений, о сбивающемся дыхании, о горящем теле и о непонятных эмоциях и чувствах. О Ривае. Юноша останавливается возле плакучей ивы, опирается о ее ствол обеими руками, зажмуривается и беззвучно приоткрывает губы, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть — и дело не только в беге. Со лба течет в три ручья, ветровка промокла насквозь, ноги трясутся так, будто Эрен обежал весь Нью-Йорк трижды, прежде чем добраться до беговой дорожки в парке. Легкие горят, бок разрывается тупой монотонной болью, однако у дерева он не задерживается надолго. Все потому что мысли возвращаются к вчерашнему дню. Эрен срывается на бег сразу же, концентрируясь на нехватке воздуха и обжигающей боли в икрах — лишь бы не вспоминать. Кипящую кровь, пылающее тело, легкую, завораживающую дрожь, контраст манящей фантазии и реальности. Желание, сменившееся стыдом, накатившую волной панику, бешеный страх быть рядом с ним и нежелание оставаться одному. Кучу вопящих мыслей, которые не получилось заткнуть ни бессмысленными видео, ни холодом мрачной спальни, ни кровью, неторопливо стекающей по бедрам… Боль, ее отголоски, приглушенные годами истязаний, глубокие раны на ногах— напоминание о том, что Эрен достиг своего рубежа, о том, что рамки дозволенного — руки — теперь сломаны, границы возможного исчезли вообще, и все из-за его никчемности. Слабости. Болезни.        Эрен давится воздухом. Он пытается вдохнуть, но тяжелые мысли, булыжником застрявшие в горле, заставляют бессильно задыхаться. Ему нужно остановиться, на секунду отойти к заледенелому озеру и вспомнить, как дышать, подождать, пока уймется дрожь в коленях, но он не может — Эрен заставляет себя бежать дальше, игнорируя обжигающую боль в бедрах. «Не думай», — заученный приказ сквозь лавину пожирающих мыслей. — «Не думай, не думай, не думай, не думай, не думай, не думай…» Ноги срываются на остервенелый, отчаянный бег. Тонкая подошва кед стучит по асфальту с металлическим грохотом, перекрывая музыку в наушниках. Заледенелая дорожка в парке гладкая, почти скользкая, воздух — густой, морозный, отчего икры и легкие сводит спазмом одновременно. Вокруг ни души. Ветер продувает насквозь, собирает с ресниц задушенные слезы и уносит их далеко-далеко в город. Шум горячего дыхания и грохот сердца улетают следом. Развилины парка исчезают одна за другой, оставаясь позади.        Музыка на секунду прекращается. Телефон вибрирует, оповещая о входящем звонке — тихо, будто с сожалением. Но Эрен не останавливается ни на секунду, убегая все дальше. Дальше от дома, дальше от забытого в ванной лезвия, испачканного в крови, дальше от мыслей, дальше от самого себя. «Не думай, не думай, не думай, не думай, не думай, не думай, не думай, не думай…» Эрен… Действительно ненавидит себя.