***
— … Так вот, звонит мне этот придурок, значит, в час ночи! В час, представляешь! Я уже третий сон видела, а он, видите ли, решил объявиться! Спустя две недели! Две, понимаешь?! Ривай тяжело вздыхает, потирая пульсирующие виски. Еще пара минут, и он точно, совершенно и полностью сойдет с ума. В такие моменты он начинал всерьез задумываться о медитациях. И пусть он не до конца уверен в их продуктивности, да и западная философия ему, в общем-то, не интересна, в данном случае самоконтроль не справится в одиночку. — Звонит пьяный! Просто вдребезги! Два слова связать не может! Точно не справится. Остается только два варианта: успокоительные и медитации. Последний, конечно, сомнительный, но в разы безопаснее таблеток. — Я, естественно, сбросила. Ну, ты знаешь, гордость, все дела… Хочется, в конце концов, сохранить достоинство и не допустить… Ну, знаешь… Того, чтобы он подумал, что я ждала, все такое… Ханджи слепо отмахивается, после чего залпом допивает бокал вина. Ривай лишь провожает испанское «Ноэ» печальным взглядом, не сомневаясь в экспрессивном продолжении не менее экспрессивной истории. Впрочем, оно не заставляет себя долго ждать. — В итоге он перезванивает. Раз, второй. Я, естественно, сбрасываю. Зое выразительно впечатывает бокал в столешницу, вызывая у Ривая седьмой приступ невроза за вечер. Однако раздраженный взгляд она воспринимает несколько иначе. — Нет, ну а что? Считаешь, я не права?! — Девушка выдерживает недолгую паузу, негодующим взглядом пытаясь перебить ответный — недовольный, но быстро капитулирует. — Нет, ну, может, и не права… Ханджи, смутившись, тупится в пол. Ривай по-прежнему молчит, знает — подругу надолго не хватит. Зое не выдерживает тишины. Она подрывается с места довольно ловко, учитывая количество выпитого, и, припрыгивая, снова направляется в сторону бара. Довольно предсказуемо. Аккерман же начинает рассматривать вариант успокоительных. В конце концов, если они будут на натуральной основе, вред не будет большим… — Нет, знаешь, я все-таки права! — Ханджи вопит прямо с кухни, совершенно не заботясь о соседях, наверняка спящих в полночь. — Потому что он — придурок! Идиот! Мудак! Конченый долбо… — Я понял. Ривай вздыхает тихо и, кажется, жалобно. Он устало потирает лоб, бросает мимолетный взгляд на часы. Видимо, в комплекте с медитациями и успокоительными придется практиковать воздержание от сна. — Ну вот! Собственно, на этом история не закончилась! — Радостно отвечает подруга, возвращаясь в гостиную с бутылкой ликера и двумя чистыми стопками. Ривай снова вздыхает. Видимо, вечер будет действительно долгим. — Ты решила высосать весь мой бар? Вопрос риторический, с явной надеждой на отказ, но хитрая улыбка и блеск карих глаз отказывают в помиловании. — Слушай дальше! — Ханджи, ловко проигнорировав вопрос, расставляет стопки на книжном столике и откупоривает бутылку. Обычно ароматный, травянистый фернет сегодня пахнет тошнотворно. — Я ответила раз на пятый, наверное… Или на шестой?.. Не суть! — Девушка снова небрежно отмахивается, в спешке разливая спиртное по стопкам. — И знаешь, что этот мудак мне в итоге сказал?! В ее голосе — сплошная несправедливость, глаза горят искренним гневом — тем самым, который вспыхивает всякий раз при рассказе об «этом мудаке». Ривай уже, честно сказать, не помнит его имени. Он невпечатлено вздыхает, в сотый раз за вечер. — Даже представить не могу… Подруга же сарказма не замечает. Как и не замечает устало-выразительные взгляды сперва на нее, а затем на входную дверь. — Конечно, не можешь! Даже я от него в шоке! — Негодующе вопит она, затем подхватывает свою рюмку и, не дожидаясь Ривая, чокается с соседней — стоящей на столе. — За то, чтобы на свете было меньше мудаков, — быстро бормочет себе под нос и залпом опрокидывает стопку. В прочем, Ривая даже это не удивляет. Он расправляет плечи, наслаждаясь блаженными секундами тишины, разминает шею и лишь затем лениво, с неохотой тянется к своей стопке. Исключительно из уважения к подруге. — Что ж, за мудаков, — холодно кивает он и под негодующим взглядом подруги делает небольшой глоток. Травянистый привкус сегодня не снимает головную боль. Ривай подозревает, что эта самая кареглазая «головная боль» не «снимется» до самого утра. Если вообще снимется. Ханджи однако, надолго не обижается — быстро приходит в себя, пробормотав что-то вроде: «Хер с тобой», и продолжает увлекательный, по ее меркам, рассказ. — В общем, слушай дальше… Справедливости ради, первые несколько минут Ривай продолжал слушать. Из чувства долга. В конце концов, он пропал на несколько недель, погрязший в проблемах: не звонил, не писал, не выслушивал проповеди о горьком кофе и переполненном вагоне метро. Все, что ему оставалось — ловить грустные, слегка напуганные взгляды при редких встречах в коридоре, отвечать сухими сообщениями на пропущенные звонки и прикрываться работой. Он заставил Ханджи волноваться. Ханджи Зое — самую светлую, любвеобильную и добрую девушку, самого близкого друга. И это съедало его изнутри. Поэтому он вызвался помочь с доставкой шкафа в выходные. Поэтому с неохотой кормил новую питомицу подруги — шиншиллу-альбиноса Снежинку, уже пятую на его памяти. Поэтому через силу рассказал о причине своей пропажи — о двухметровой безмозглой причине, которая ни капли не помогала волноваться меньше, бесследно исчезнув на несколько дней и откупившись сухим «объясню позже» в сообщениях сегодня утром. Ривай недовольно передергивает плечами, стараясь не думать о зеленоглазом бедствии хотя бы сейчас. Зое же вновь воспринимает жест на свой счет. Она выразительно взмахивает руками. — Так а я о чем! Полный отморозок! Риваю остается только кивнуть: — Согласен, — и опрокинуть стопку ликера. Сил, правда, от этого не прибавляется, но на душе становится немного спокойнее. — Так вот, мы, естественно, договорились обсудить все лично, ну потому что он был совсем невменяемый. Просто абсурдно! Нет, ну как так можно вообще… Дальше Ривай предпочел не слушать. Ханджи это и не нужно было: она хочет выговориться, не более, ни о какой поддержке и советах речи не шло — подруга всегда разбиралась с личными проблемами самостоятельно, не желая пускать никого в свои отношения с «мудаком». Сегодня Ривай особенно сильно разделял ее позицию. Он аккуратно возвращает стопку на столик и откидывается на спинку кресла. Даже шенилл сегодня не кажется таким уж неприятным на ощупь. В конце концов, если в нем можно будет спрятаться от болтовни… Внезапно телефон, оставшийся в прихожей, коротко вибрирует, заставив подругу, сбившись, замолчать, а Ривая нервно обернуться в сторону холла. Несколько секунд проходит в тишине, прежде чем Ханджи неловко кивает в сторону сотового: — Это, наверное, тебе?.. Не «наверное» — Ривай знает наверняка. Все потому что свой сотовый Ханджи не выпускала из рук весь сегодняшний вечер. Однако он коротко кивает подруге, бросает сухое: «Я на минуту», и удаляется в коридор с двояким чувством облегчения и настороженности. Сотовый лежит на консоли, больше не подавая признаков жизни. Значит, пришло сообщение. И Ривай точно знает, от кого. Рвано выдохнув, он оборачивается в сторону гостиной и нервно, почти виновато смотрит на подругу. Та молчаливо смотрит в ответ. Ханджи ничего не говорит — она понимает, но весь ее вид пышет напряжением: сжатая челюсть, приподнятые плечи, стопка, стиснутая в пальцах едва ли не до хруста. И все же ни в ее лице, ни во взгляде нет неодобрения, с которым Ривай столкнулся совсем недавно, у подруги на кухне, когда отчитывался перед ней, словно провинившийся ребенок, обещая, что простое общение останется таким же простым общением, что оно не навредит ни ему, ни ученику. И все же этого обещания было недостаточно. Не выдержав, Ханджи первая опускает взгляд. Она неловко прочищает горло, спешно возвращает стопку на стол, запускает пальцы в волосы и говорит, так и не повернувшись: — Ответь. — Ее тон непривычно холодный, без любого намека на эмоции, будь то злость или недоверие. Она впервые просто говорит: без экспрессии, шуток или подначек. — Он все-таки ждет. Ривай не замечает, как нервно поджимает губы и хмурится, наблюдая за тем, как подруга неловко отворачивается и старательно делает вид, что интересуется ночным пейзажем. Он знает: Ханджи не одобряет. Ни его волнение, ни попытки помочь, ни завязавшееся общение с Эреном. Она была первой, кто предупредил о трудном ученике, она же потребовала не лезть — даже взяла с него обещание… Которое Ривай не сдержал. Возможно, впервые в своей жизни. И все же так было нужно — он был уверен в этом и не побоялся убедить в этом Ханджи, перечисляя заранее обдуманные аргументы и уверяя в отсутствии любых последствий. В прочем, ни один из аргументов так и не убедил Зое. Ривай чувствовал ее настрой, четко видел реакцию и принимал ее неодобрение, несмотря на то, что на душе от этого скребли кошки. Он все понимал, но уже был не в силах ничего изменить. Да и желания что-то менять не было. С усталым выдохом он все же берет телефон с консоли и тут же открывает непрочитанное сообщение, которое в момент выбивает из мыслей и усталость, и волнение.Эрен. 00:12.am я у твоего дома пустишь?
Сердце камнем ухает в низ, прилипнув к желудку. В голове в момент становится пусто. Ривай растерянно оборачивается, в надежде поймать взгляд подруги и увидеть в нем хоть что-то — малейшую долю понимания и подсказку, как поступить. Однако он видит лишь опущенный затылок, вздернутые плечи и удрученное отражение в панорамных окнах. С губ невольно срывается странный звук: нечто среднее между нервным смешком и резким выдохом, нечто, просящее о понимании и, возможно, о помощи. Нечто, что все-таки заставляет подругу оторвать глаза от погашенного дисплея и столкнуться взглядами в мутном отражении. Ханджи молчит. Какое-то время она просто смотрит: с изучающей внимательностью, пронизывая насквозь смесью любопытства и неодобрения. Проходит достаточно времени, чтобы в ядерном гибриде появились первые признаки осознания. Зое вздыхает тихо, почти печально, вновь тупит взгляд в пол — всего на мгновение, чтобы в следующую секунду уверенно подняться с дивана и решительно направиться в сторону холла. Шаги слишком быстрые даже для вечно спешащей Ханджи, они широкие, стремительные, немного нервные. И все же на ее лице, пускай немного обеспокоенном, нет ни грамма недовольства. Она понимает. Понимает и не хочет спорить. Поэтому уверенно подходит к вешалке и снимает нелепый бордовый пуховик с разноцветным искусственным мехом, украшающим капюшон. Девушка торопливо накидывает его на плечи и, пару раз споткнувшись, добирается до обуви. Проходит немало времени, прежде чем подруге удается разобраться в сложном переплетении шнурков и ремней на высоких сапогах. Она возится в них так, будто видит впервые в жизни, пальцы подрагивают то ли от опьянения, то ли от нервов, затылок опущен настолько, что заглянуть в ее глаза не получается никак. И Ривай не пытается. Он в тишине берет телефон с консоли, открывает окно диалога и печатает ответ: строгий и лаконичный, в его стиле.Ривай. 00:14am Поднимайся через пять минут.
Погасив экран, он цепляется взглядом за картины, за вазы, за искусственное дерево в углу — за что угодно, лишь бы не встретиться с карими глазами. В тиши раздается нервный лязг молнии — первый, второй… Ханджи, наконец, справилась с обувью. Боковым зрением Ривай замечает взмах разноцветного шарфа, мелькнувшую на фоне кислотно-желтую шапку, но так и не осмеливается поднять взгляд. В холе по-прежнему пугающе тихо. — Ты злишься? Вопрос слетает с губ неосознанно, но необходимо. Коротко в действительности, но весьма объемно в понимании обоих друзей. На этот раз тишина в квартире не кажется Риваю такой уж заманчивой. Он почти успевает похоронить свои нервы и общение с Ханджи на ближайшую неделю, как откуда-то сбоку слышится тяжелый вздох. Леви хочет поднять взгляд, но не успевает: совершенно внезапно его сжимают в объятьях — теплых и нежных, необходимых, и его голова утопает в цветастом мехе. — Все в порядке. Ответ совсем тихий, едва различимый, что совсем уж не свойственно экспрессивной девушке, но понимающий. И это главное. Проходит немного времени, прежде чем Ривай понимает, что все это время стоит столбом. Запоздало, но в рамках допустимого, он поднимает руки и неловко хлопает Ханджи по спине. Так и не поняв ее реакции, Леви растерянно молчит, и Ханджи, самая лучшая, любящая и понимающая подруга в мире, продолжает: — Я не злюсь. И не обижаюсь, правда! — Она говорит немного громче и тихо хихикает в конце, что понемногу рассеивает напряжение. — Просто… Ты будь осторожен. Хорошо?.. Объятья на мгновение становятся более крепкими, возможно, даже нервными, но Ривай не позволяет им превратиться в неловкие, обнимая подругу в ответ. — Конечно, — он тихо вздыхает Ханджи в плечо. — У меня все под контролем. Это, конечно, ложь. Из-под контроля все вышло уже давно, Ривай и сам не мог понять, в какой именно момент, но Ханджи не должна об этом знать. Ей в жизни хватает и одного мудака. Леви не собирался отвоевывать это звание. Вранье действует так, как и должно было: Зое вновь хихикает, отстраняется и со всей силы хлопает друга по плечу. Ривай в ответ недовольно морщится, на что Ханджи лишь снова хохочет. — Только не спаивай его, окей? — Она озорно подмигивает и застегивает последнюю пуговицу на пуховике. — Ликер, конечно, вкусный, но он, как-никак, твой ученик, все дела… Ривай в ответ недовольно вздыхает, но успевает остановиться в шаге от того, чтобы закатить глаза. Зое же это почему-то веселит. — Нет, ну если честно, я тебя прекрасно понимаю. Он очень красивый парень. Да и такие обстоятельства: вы ночью, вдвоем, на столе ликер… Как не удержаться? — Она бесстыдно хохочет Риваю в лицо, пока тот возвращается к исправной точке — к медитациям. — Но ты все-таки иногда вспоминай о субординации, а то мало ли… Ну вдруг он на тебя в суд подаст? Ты у нас, конечно, старый, но тоже красивый, тебе в тюрьму нельзя, тебя там быстро… — Ханджи. Ривай сам не замечает, как голос становится на несколько тонов выше и приобретает угрожающую окраску. Он прочищает горло, неспешно поправляет волосы, в надежде успокоиться, и скрещивает руки на груди. На этот раз готовый к атаке, он продолжает несколько спокойнее: — Я тебя безмерно люблю, но будь так добра, свали из моей квартиры, или я, клянусь, подсыплю в корм твоим крысам мышьяк. — Они не крысы! А шиншиллы! — Мне все равно. Лицо подруги обиженно вытягивается, но Ривай не ведется. Он со стоическим спокойствием смотрит в хитрые глаза, пока Ханджи не сдается. — Хер с тобой. Крысы, так крысы, — она обиженно бубнит себе под нос, направляясь к двери. — И, раз уж тебе так угодно, я ухожу. Гадина обиженно бухтит, но все-таки оставляет быстрый поцелуй на щеке друга и открывает входную дверь. Однако, уже перешагнув через порог, оборачивается. На ее лице застывает искренне серьезное выражение: брови сходятся к переносице, очки сползают так, что едва не валятся на подъездный кафель, ее глаза переливаются недобрым светом. — Только ты, дубина, — она решительно тычет пальцем в грудь Ривая, — напомни своему дружку, что тот пообещал мне прийти после уроков. Время идет, космические гены теряют свою актуальность, а сплетен больше не становится! Ривай тяжело вздыхает, с силой отводит от себя чужую руку и едва ли не матерится, когда вновь видит озорную улыбку. — Он. Не мой. Дружок. Это все, что он успевает сказать, прежде чем Ханджи с хохотом выпрыгивает в подъезд и захлопывает дверь перед его носом. Леви же ничего не остается, кроме как устало прикрыть глаза рукой и тяжело вздохнуть. В сотый раз за день. Первое, что он делает, восстановив внутренний баланс после урагана «Ханджи», — прячет весь алкоголь. Услышав мелодичную трель домофона, открывает ученику дверь и быстро составляет стопки с бокалами в посудомоечную машину — он обязательно достанет их чуть позже, помоет сам и лишь затем позволит машине выполнить свою задачу. Сейчас у него совершенно нет на это времени. Абсолютно не чувствуя напряжения, он протирает стол, едва ли не бегом выбрасывает пустые бутылки и убирает початый фернет в бар. После тщательно вымывает руки и, услышав звонок в дверь, внезапно замирает… Проходит минута, две… Первый звонок сменяется, вторым, третьим, четвертым — самым долгим и настойчивым. Ривай же попросту не может сдвинуться с места. Казалось бы, все крайне просто. Нужно переставить сперва одну ногу, затем вторую. Одну — вторую, одну — вторую, и так, в спокойном темпе, дойти до прихожей. Но нет. Ноги отказываются идти хоть куда-то, и Ривай с трудом находит причину. Хотя, если не брать во внимание волнение (а оно безусловно присутствует), остается один вариант. Опьянение. Ривай мог поклясться: впервые за десять лет — за десять, не меньше! — алкоголь выполнил свою прямую функцию. Отключил мозг! И Аккерман наотрез отказывается понимать, почему это произошло именно сегодня и именно сейчас. То ли из-за того, что он почти не пил последние пять лет, то ли из-за усталости, то ли из-за нервов, то ли из-за количества выпитого… Ну или из-за всего сразу. Естественно, продуктивность, производительность и здравый смысл синхронно капитулируют. Маразм остается за главного. Ривай не может, но чувствует, как мозг отказывает, поддаваясь спиртному. В мыслях в момент становится пусто, на языке вертится одна нецензурщина, и ноги по-прежнему отказываются пойти в коридор. Казалось бы, крайне простая задача — пустить ученика в квартиру, — становится невыполнимой, и Ривай ничего не может с этим поделать. Пятый звонок самый долгий, шестой и седьмой — совсем короткие, звучащие подряд — один за другим, а восьмой и вовсе звучит так долго, что пробуждает пару извилин и заставляет их работать. Ривай нервно встряхивает головой и, взбодрившись, наконец-то идет. Вот только не в коридор, как было запланировано, а почему-то в спальню — к платяному шкафу. И пусть маршрут был выбран неверно, Ривай поддается. Видимо, пьяный мозг работает именно так: глаза боятся — руки делают. В буквальном смысле, руки — его руки. Они сами тянутся к нужным дверцам, распахивают их и достают кардиган — пожалуй, самую нелепую вещь из всего его гардероба. Крупной вязки, непонятного грязно-серого оттенка, безразмерно огромный, местами растянутый и затертый, он выглядит довольно… Странно. Если не сказать безвкусно. Однако пьяный Ривай решает, что надеть его — неплохая идея. Телефон начинает вибрировать, пока Ривай, не зная зачем и почему, натягивает на себя кардиган. На дисплее крупным шрифтом высвечивается имя ученика, поэтому Аккерман решительно сбрасывает. — Задолбал, — гневный шепот, за которым следует еще несколько неразборчивых оскорблений. Однако наконец-то кардиган на нем! Видимо, сегодня в эту вязаную безысходность придется прятаться от стыда. Затем Ривай пару секунд смотрится в зеркало: поворачивается боком, другим, критически оглядывает спину, поправляет прическу и запахивает кардиган чуть плотнее… Звонок повторяется столько раз, что Ривай, сбившись на пятом, растерянно оборачивается в сторону холла и только сейчас, отвлекшись от отражения, вспоминает, зачем изначально пришел. Нервно цикнув, он направляется в коридор настолько быстро, насколько может в таком состоянии. «Блядь…» — единственное, что крутится в голове. — «Как же невовремя!» Вопреки ожиданиям, он открывает дверь сразу, с первой попытки, и взгляд сразу же устремляется в никуда, не зная, за что конкретно зацепиться. За зимнее пальто, за шарф или за теплые ботинки? За расчесанные кудри, собранные в аккуратный пучок? За лицо, еще утром уставшее и безжизненное, сейчас же — свежее, чуть румяное от мороза и крайне довольное? За полыхающий рвением взгляд? За чистые бинты, выглядывающие из-под рукавов водолазки?.. Даже на трезвую голову Ривай не разобрался бы, о чем спросить в первую очередь, а сейчас, в состоянии полуживой субстанции, мозг отказывается работать и выбирать что-то одно. Однако внезапно пьяный взгляд находит зацепку — небольшую коробочку в руках ученика. Вот только почему-то, от одного ее вида, Ривая начинает мутить. — Не говори мне, что там еда. Слова, полные презрения, сорвались с языка вперед осмысления, за что Риваю очень стыдно… Но не сейчас. Завтра, когда он придет в себя. Ученик в ответ растерянно моргает. Довольная улыбка в секунду сползает с лица. — А?.. — Еда. — Ривай, чуть нахмурившись, запахивает кардиган сильнее, чтобы не замерзнуть. — Там не она? Эрен опускает непонимающий взгляд на коробку, затем медленно поднимает его на суровое лицо преподавателя. — Еда?.. Ривай хмурится чуть сильнее. — Еда. — Нет… — Эрен отвечает совершенно потерянно. — А что?.. Он неловко переминается с ноги на ногу, заставив учителя обратить внимание на чистые джинсы, которые Ривай видит впервые. Почему-то пьяный мозг Аккермана безгранично радуется тому, что у Эрена есть нормальная одежда. И все-таки коробка интересует его немногим больше. — Меня уже сегодня накормили, — пьяно усмехается Леви, невольно вспоминая «кулинарный шедевр» Ханджи. — И?.. — Меня чуть не вырвало, — искренне отвечает он. И пусть от него это звучит крайне странно, это — чистая правда. Ханджи замечательная во всем: любящая и понимающая подруга, чистоплотная хозяйка, прекрасный педагог, выдающийся ученый, да и просто очень хороший человек. Она замечательна с любой стороны — абсолютно с любой! — кроме готовки. Каждый раз, стоит Зое приблизиться к плите, происходит аларм. Бедствие. Конец света. Все что угодно, кроме готовки. Ее блюда могли бы стать достойным испытанием стойкости тибетских монахов — они несъедобные настолько, насколько это вообще возможно. Соленые, горькие или перченые до слезящихся глаз, подгорелые или абсолютно сырые, разварившиеся или пересушенные, непонятной формы и абсолютно, совершенно точно несъедобные, они часто вызывают сомнения, готовили их на кухне или в ядерной лаборатории. Однажды, совсем давно, когда Ривай приезжал к подруге в гости из Италии, она решила угостить его супом. «Без единого косяка!» — как заверила его Ханджи. Вот только в тарелке вместо привычного жидкого бульона бултыхалось густое полужелеобразное нечто. На вопрос друга, как случилось «это дерьмо», та невпечатленно отмахнулась, сказав, что случайно перепутала банки со специями и добавила вместо соли немного желатина. Однако, под предлогом: «И что с того? Не выкидывать же теперь!», она решительно взялась за ложку. Ривай честно пытался отказаться от угощения, но под расстроенным взглядом Ханджи покорно съел все, что было в тарелке. О том, что суп с того времени он не ест даже в самых дорогих ресторанах, Ханджи знать не обязательно. Сегодня же подруга решила удивить его десертом. Это должны были быть профитроли, однако на вид они больше были похожи на манты, да и по вкусу мало чем отличались. И пускай к мантам Ривай относился нейтрально, с этого дня он зарекся еще хоть раз попробовать хоть профитроли, хоть традиционное блюдо закавказья. Поэтому отказ юноши он воспринимает без капли расстройства, даже наоборот — с пьяной, безграничной радостью! И все-таки вопросов от этого меньше не становится, но он не успевает задать ни один. — А-а-а-а! Я понял! — Эрен восклицает с внезапным озарением, после чего понимающе усмехается. — К тебе приходила Ханджи, да? К имеющимся вопросам прибавляется еще один, однако Эрен быстро на него отвечает: — Она меня тоже как-то кормила, — объясняет он, улыбаясь. — Принесла в школу какие-то печенья, сказала, что поэкспериментировала с новым рецептом, попросила попробовать… — Оу… Сочувствие слетает с языка неожиданно, однако в ответ улыбка Эрена становится еще шире. — Да-да! Я тогда чуть зубы не сломал! — Неловко смеется он, на что Ривай может лишь понимающе кивнуть. Он тоже как-то попался в эту ловушку. — Но… Было весело. И очень приятно. Эрен сменяет широкую улыбку на смущенную, милую, и Ривай невольно понимает, что обида за бессонные выходные постепенно оттаивает. Может дело в алкоголе, а может и нет — он сам не знает, но осознает, что поддается выражению лица а-ля я-само-очарование и ненавидит себя за это. В ответ он не может предпринять ничего, поэтому только хмурится чуть сильнее в пьяной надежде, что так он покажется ученику суровым. Эрен же в ответ смущается чуть сильнее и прекращает улыбаться, видимо, вспомнив, зачем он пришел. Сперва он тупит взгляд в пол, неловко переваливается на другую ногу, затем бегло осматривает стены и потолок подъезда, поправляет одной рукой идеальный пучок, оттягивает рукав пальто, и лишь после, выждав, казалось, целую вечность, протягивает коробку Риваю. — Вот. Это… Это тебе. Да. Он неловко тупится в пол, видимо, находя кафель интереснее учителя, однако Леви не может винить его за это. Скорее он только и может, что благодарить — собственная пьяная, умиленная улыбка заставляет чувствовать себя неловко. Во-первых, потому что видение его имиджа в глазах ученика не потерпело бы такого краха, а во-вторых, потому что… Потому что. Ривай никогда не был эмоциональным человеком: крики, ругательства, улыбка, да и другие виды экспрессии остались в далеком прошлом, за рубежом первых похорон в его жизни. С Эреном же это правило давало сбой. И Ривай с надеждой пенял на алкоголь. На коробку из простого картона, с неизвестным ему содержимым, он реагирует ярче, чем на подаренные дядей часы, стоимости которых хватило бы на тысячи таких коробок. Однако именно она пробуждает совершенно чуждые Риваю эмоции: приятное удивление, переходящее в легкий шок, упоение, непонятный восторг, радость… Леви все еще списывает это на алкоголь. Наверняка он выпил достаточно, чтобы стать немного… Сентиментальным. И пусть от одного этого слова обычно мутило, сегодня этого не происходит. Видимо, его пьяное «я» не привыкло ни в чем себя ограничивать, и если оно решило быть сентиментальным, Ривай не вправе его осуждать. Леви, стараясь не углубляться в размышления, принимает коробку. Все, на что его хватает — бросить в ответ неловкое: — Ладно… Стараясь игнорировать трепещущее волнение, он решительно снимает крышку и снова забывает о том, как думать. Подарки ему дарят часто. Дорогие сорта чая, редкие драгоценные камни, брендовые вещи, машины, те же часы, выходить в которых страшно даже в присутствии охраны. Вот только они никогда не радуют. Не впечатляют. Все, что остается с ними сделать — положить в шкаф, на полку, или загнать в гараж, после обещая себе как-нибудь попробовать, надеть, покататься, но никогда не сдерживая слово. Ни один подарок не был сделан искренне, из желания сделать приятно, удивить — скорее из старания угодить, сгладить впечатление, подлить в отношения лести. Или же из желания показать свое преимущество, сыграв на его, Ривае, «ничтожном» положении. И все-таки эту коробку Леви не осмелился бы отнести к той же категории «подарков». Этот подарок говорил вместо Эрена. «Прости». «Мне жаль». «Я поступил неправильно». «Я все объясню». «Попробуй меня понять». «Надеюсь, тебе понравится». В коробке лежит книга — того же выпуска, что и «Презрение», которое он принес на сегодняшний урок. Автор тот же — Альберто Моравиа. Его любимый писатель. На обложке красуется «La noia». «Скука». Один из бестселлеров — роман, описывающий многогранность человеческого нутра, уникальность внутреннего мира каждого, двоякость любого понятия, включая понятие «скуки». Леви, конечно же, читал его, вот только в интерпретации Ангуса Дэвидсона — британского писателя и переводчика. Купить книгу в оригинале никак не доходили руки: постоянно не было времени или же, когда таковое появлялось, на фоне непрерывного стресса пропадал интерес к чтению. Да и к жизни в целом. Но сейчас, когда заветная книга наконец в его руках, Леви все равно на воспоминания… — Я идиот. Эрен говорит совершенно внезапно, совсем тихо, но уверенно, не опуская головы, и Ривай не замечает, как сталкивается взглядом с решительностью в зеленых глазах. — Я идиот, — повторяет ученик чуть громче, — и я это признаю. Я не должен был себя так вести. Ну… Не отвечать на сообщения, сбрасывать звонки и… Все такое… В общем. Я не должен был заставлять тебя волноваться. Я не имел на это право. Уверенность в его голосе на мгновение пропадает, но возрождается, не успев потухнуть, когда цепкий взгляд ловит ответный — удивленный. — Ты помогаешь мне, стараешься подбодрить, а я… Повел себя по-скотски. Повел себя, как идиот. — Эрен решительно кивает своим словам. — Да, как идиот. Поэтому я идиот. Ривай же… Молчит. На то есть две причины. Первая: вариантов ответа в пьяной голове — целая куча. «Да, ты идиот». «Да, ты заставил меня нервничать». «Из-за тебя я два дня не спал». «Я накрутил себя до ужаса». «Я уже думал, как буду сообщать Ханнесу о твоей смерти». «Да, ты идиот». Вторая: если он попытается сказать из этого хоть что-нибудь, наверняка запнется, чем сразу же выдаст себя. За вторую осечку подряд имидж Леви его не простит. Эрен в ответ на тишину чуть тушуется и продолжает более неуверенно: — Но мне жаль… В момент в изумрудных глазах проносится столько эмоций, что пьяный Ривай невольно теряется. Все, от испуга до безграничного сожаления, умещается в одном мгновении и обнуляет его сознание. Поэтому Леви выбирает самый легкий путь — молчать, пока юноша не закончит говорить. — Мне искренне жаль, что так вышло. Эрен выскребает последние остатки решительности, толкнувшей его на всю эту авантюру. Он неловко мнется, сцепив руки за спиной, и все еще надеется волшебным образом избежать неизбежного. Однако под давлением холодного взгляда учителя быстро сдается. — Просто… Понимаешь, у меня голова взрывалась! Я вообще ничего не понимал! Да и до сих пор не понимаю, если честно! — Он устало всплескивает руками и дает волю эмоциям, копившимся все эти дни. Голос становится надрывным, просящим помощи, жалобным. — Я ужасно запутался. Правда. Я не могу объяснить, почему, и о чем я вообще сейчас говорю, потому что сам не до конца понимаю, что произошло, но я обещаю — как только в моей голове все будет по полочкам, я сразу тебе расскажу. Ты мне веришь? Эрен поднимает молящий, взвывающий взгляд и, кажется, старается заглянуть Риваю прямо в душу. Но тот не особо противится. Леви коротко кивает: — Верю, — и нехотя понимает, что говорит правду. «Все это от алкоголя. Ты просто… Не трезв.» В ответ взгляд Эрена сменяется облегченным, в нем проскальзывают нотки искренней благодарности. Вздернутые плечи опускаются, лицо приобретает спокойное, удовлетворенное выражение, губы трогает неловкая улыбка. — Хорошо. Юноша на секунду замолкает — только для того, чтобы собрать свои мозги в кучу. Он делает так, как учили на видео: вдох на четыре счета, выдох — на восемь, приводит мысли и чувства в порядок настолько, насколько это возможно в беспроглядном хаосе, и лишь затем продолжает. — Из-за всего этого балагана я… Голос нервно дрожит, противясь. Паника в голове набирает обороты. Кажется, все естество протестует тому, что он хочет сказать, но Эрен понимает, что должен. Он берет себя в руки и продолжает: решительно, но торопливо, боясь передумать. — Я потерял контроль. Я перешел границы. Просто… Приступ был слишком внезапный и слишком сильный, я с таким раньше никогда не сталкивался, понимаешь? И я не знал, что делать, поэтому просто… Просто перешел… Нет, не так, боже… Ну конечно! Все как всегда! В самый ответственный момент самое очевидное становится нихера не понятным!.. На самом деле, я вообще хотел с другого начать. Еще с детства!.. Нет, не с детства боже, но с… Блядь. Не «с». Я хотел рассказать о границах, но… Но не совсем о них, а скорее о том, почему они появились и что вообще… Уф… Я не… Я… Да блядь! Все через задницу, как всегда, конечно. Прости, я иногда забываю, что я — Эрен, и у меня нет мозга. Кгхм. Так вот, о границах, но не о них, а о том, как они работают, и что они вообще из себя представляют. Почему я вдруг решил, что они необходимы, и почему я захотел им не следовать… Точнее, не захотел им следовать… Блядь. В общем! О том, что эти границы были важны, но я их все равно нарушил. Но нарушил не потому что они перестали быть важными, нет! Ни в коем случае! Наоборот, они… Важны, да. Я так и сказал? Собственно, так и есть! Они важны, и я сам не понимаю, почему они перестали… Нет, не перестали… Твою ж мать. Не так. Все не так! Эти границы, они… — Эрен… — Нет, подожди, я объясню… — Эрен. — Дай мне сказать, хорошо?! Он не успевает понять, когда именно переходит на давящий, злобный тон, когда именно нервы дают сбой настолько, что он перестает замечать присутствие учителя рядом. Его абсолютно домашний и уютный вид, расслабленную позу, полное отсутствие гнева и обиды в лице и… Неожиданно пустой взгляд…? Разочарование тугим комком стягивает грудь, дыхание припирает, и Эрен устало стекает на кафель, спрятавшись в руках. Сейчас он готов сделать все, лишь бы исчезнуть из этого мира!.. Однако ему мешает прикосновение к предплечью — твердое настолько, что ощущается железной хваткой даже сквозь прослойку зимнего пальто. Юноша поднимает потерянный взгляд на Ривая… И сразу же теряется. Все потому что учитель — тот самый Ривай, которому чуждо любое панибратство! — сидит рядом с ним. На корточках. И смотрит на него с каким-то… Умилением?.. Эрен чувствует, как в момент его клинит. — О… Единственное, что он может сказать. Какое-то время они сидят так. Каждый молчит по своей причине. Эрен — потому что он пытался излить душу, но провалился, и в итоге оказался в самых странных обстоятельствах в своей жизни. Ривай — потому что мозг отказывается составлять слова в предложения. На уме у него было одно. — Давай по-новой. Я нихера не понял. Собственно, это он и сказал. Кажется, от недосыпа и волнения Эрена ударил инсульт. Иначе он не знает, как объяснить то, что сейчас происходит. — О… Снова тот же ответ. Однако отвечает он искренне — в мыслях нет ничего, кроме пустоты. Так и не дождавшись реакции, Ривай внезапно чувствует, что у него онемели ноги. Дальнейшая причинно-следственная цепочка довольно примитивна: ноги затекли, значит надо сесть. И Леви садится! Прямо на ламинат, возле двери. То, что он говорит дальше, не подкреплено ни единой ниточкой здравого смысла. — Ты несешь какую-то непонятную… Эту… Я забыл слово… — Херню?.. Эрен подсказывает несмело, потому что учитель всегда ругал его за нецензурные слова. Однако сегодня он почему-то уверенно кивает. — Да, — соглашается он. — Херню. Поэтому… Леви разворачивается в сторону кухни, пытаясь вспомнить что-то… Он забыл, что. Ривай растерянно поворачивается обратно, при этом не изменяя привычке держаться холодно. — Зачем я туда смотрел? — Холодный вопрос с серьезностью опытного оратора. Эрен же в ответ неловко пожимает плечами. — Не знаю… А что? — Да ничего, — Ривай скупо отмахивается и хмурится. На секунду наступает тишина. — А ты зачем вообще пришел? Ривай спрашивает коротко и строго, так, как подобает его амплуа, однако что-то во всем этом кажется Эрену странным и непривычным… И кажется, Эрен начал понимать, что именно. — Ривай?.. — Он спрашивает осторожно, стараясь не давить. — М?.. — Вы с Ханджи выпивали?.. В ответ Ривай презрительно прыскает. — Нет, Ханджи не умеет выпивать, — недовольно отвечает он. — Она бухает, как чертила. Эрена снова клинит. С одной стороны — искреннее непонимание, разрыв шаблона, сюрреалистичная ситуация. С другой стороны — желание рассмеяться и злорадно запомнить все ругательства учителя, чтобы потом оправдывать свои за его счет. Поэтому он просто молчит. Ривай же решает действовать. Он протягивает ученику руку и сосредоточенно говорит: — Надо встать. — Ой… Эрен быстро вспоминает, в какой реальности находится, и тут же подпрыгивает. Встав в полный рост, он берет учителя за руку и с трудом поднимает его на ноги. «Такой тяжелый…» — Да и ты не легче. Ривай отвечает внезапно, неожиданно и только тогда Эрен понимает, что озвучил свои мысли вслух. Учитель же продолжает с претензией: — Вот только ты — тяжелая груда костей, а я — тяжелая груда мышц. На этот раз Эрен не сдерживается и начинает в открытую хохотать. Ривай же смотрит в ответ с холодным презрением. — Что не так? — Он оценивает ученика своим фирменным ледяным взглядом, скрестив руки на груди. — Скажешь, я не прав? — Прав-прав, — тихо смеется Эрен, проходя в апартаменты вслед за учителем. — Я так… О своем. Не обращай внимания. Квартира Ривая, в первый раз показавшаяся незнакомой, холодной и до странности стильной, оказывается уютной и теплой, с приятной атмосферой и легким ароматом трав, доносящимся из гостиной. Она напоминает дом. И пусть Эрен не до конца понимает значение этого слова, он уверен: «дом» должен выглядеть именно так. Ривай же наконец отпускает руку ученика и с трудом делает шаг назад, ибо невольно вспоминает тупую Ханджи с ее тупыми запретами. «Дистанция и субординация» Просто напоминание. Ничего более. Леви неохотно шаркает к консоли и цепляется за нее, как за спасательный круг — штормит его на удивление сильно. Взгляд то и дело падает на ученика. Ривай в смешанных чувствах наблюдает за тем, как Эрен сперва снимает пальто, затем вешает его возле двери, снимает шарф и обувь и застывает на месте, неловко переступая с ноги на ногу. Видимо, это его очередная… Изюминка. В любой непонятной ситуации начинать мяться. Леви бесшумно усмехается своему маленькому открытию, но забывает запретить себе говорить. — Почему ты такой милый? Вопрос каменным балластом повисает в воздухе. Эрен ошарашенно смотрит на учителя, пока тот искренне не понимает, чему тут удивляться. Он спокойно пожимает плечами. — Ты опять думаешь, что я неправ? Эрен чувствует, как эмоции из небольшого дымка превращаются в магму. Кипящую, обжигающую до костей магму. На мгновение ему приходится отстраниться от ситуации и вспомнить лозунг выходных — «не думай». Он, словно мантру, повторяет его раз за разом, при этом не отводя взгляда от учителя. Невероятно красивого и домашнего учителя, с растрепанной прической, пьяными глазами, слегка покрасневшими щеками и в огромном уютном кардигане. — Нет. Я уверен, что ты прав. Он отвечает настолько спокойно и уравновешенно, насколько может, ибо внутри него — ураган. Паника. Бедствие, над которым он на минуту потерял контроль и которое не в силах теперь угомонить. Поэтому он ведет себя настолько же неловко и странно, как ведет себя пьяный Ривай. — Давай я помогу тебе лечь спать? — Эрен говорит нарочито спокойно, хотя у самого сердце вот-вот пробьет ребра. — А завтра мы поговорим обо всем. Хорошо?.. Он аккуратно, в медленном темпе подходит к Риваю и слегка касается пальцами его ладони… В ответ Ривай недовольно морщится: — Ты можешь делать, что хочешь, но меня в свои планы не вписывай, — ставит перед фактом он и стремительно направляется в сторону кухни. К слову, идет он твердо, уверенно, с идеальной осанкой — только ширина шагов немного отличается от среднестатистической (трезвой). Эрен с минуту растерянно моргает, не совсем понимая суть объявленной претензии, однако едва он слышит лязг посуды, все встает на свои места. Он бегом направляется к учителю. — Ривай! Он кричит одновременно с волнением и недовольством, будто с просьбой не издеваться. Учитель же, стоящий с бутылкой в одной руке и с рюмкой — в другой, холодно смотрит в ответ. — Что? Ледяной тон, как кинжал, а его, Эрена, ментальное равновесие — мишень, которая неизбежно будет повержена. — Давай сегодня ты больше не будешь пить? — Аккуратно спрашивает он, медленными, маленькими шагами приближаясь к учителю, словно жертва — к хищнику. — Хорошо?.. Ривай в ответ просто смотрит. И на этот раз его взгляд не говорит Эрену ни о чем, кроме того, что учитель не трезв. — Сколько тебе лет? — Внезапно спрашивает он. Эрен теряется. — Восемнадцать, а что? — А то, что не тебе меня учить, — холодно отвечает Ривай и хлопком дверцей бара завершает спор. — Вот подрастешь лет на пять, тогда поговорим. Учитель уверено ставит рюмку на стол, откупоривает бутылку, и по комнате разливается уже знакомый аромат трав. Пока Ривай постепенно наполняет рюмку, Эрену хочется взвыть. Вместо этого он маленькими шажками продолжает поползновения в сторону учителя. — Может, все-таки не стоит? — Спрашивает он. — Тебе ведь завтра по-любому нужно будет… — Послушай, — холодно перебивает его Ривай. — Хочешь нудеть — нуди за пределами моей квартиры. У меня были тяжелые выходные из-за одного дебила, который, видите ли, запутался. И мне. Нужно. Выпить. Понял? Холод в голосе Ривая — непробиваемая броня, стена, через которую невозможно перепрыгнуть. Последнее угрожающее «понял?» и взгляд, как последнее слово суда. Предписание, против которого Эрен не смеет пойти. Он стушевано кивает. — Понял. Однако попытки добраться до учителя не прекращает. На этот раз шаги — шире, движения — аккуратнее, выражение лица — спокойнее, а мысли… В них все тот же хаос. — Ривай?.. — Что? — Почему ты назвал меня милым? Эрен задает вопрос с опаской, стоя совсем рядом с учителем, на расстоянии вытянутой руки, и покорно ждет приказа ретироваться в подъезд… Но этого не происходит. Ривай лишь поднимает со стола стопку, оценивает фернет цвета темного шоколада, и пожимает плечами: — Потому что я так считаю. Затем он опрокидывает стопку. Эрену хочется умереть. Затем возродиться. Заорать, сорвать голос, залезть на стену, упасть и снова умереть. Вместо этого он продолжает прожигать взглядом дыру у учителя на затылке и нелепо молчать. Ривай же продолжает: — Понимаешь… Ты как щенок, — холодно резюмирует он. Затем учитель вновь берет бутылку, наливает в рюмку напиток, после чего продолжает. — Как мокрый щенок, который остался никому не нужным. Эти слова мигом возвращают с небес на землю. И если раньше слова учителя звучали до нереального вдохновляюще, теперь они звучат разве что только оскорбительно. — Большое спасибо, — едко отвечает он. — Большое пожалуйста. Ривай опрокидывает еще одну стопку и удовлетворенно прищуривается, когда травянистый вкус патокой стекает с языка. И все-таки Ханджи молодец — выбрала хороший ликер. Эрен же разочарованно вздыхает и, сдавшись, садится на стул возле учителя. Он только и может, что молчать, метая молнии укорительным взглядом. — Ривай… — Хватит меня так называть, — злобно огрызается учитель. — Меня бесит это имя! Эрен испуганно замирает под гнетом озлобленного взгляда… Ривая?.. Или же нет?.. — Я не понима… — Не. Называй, — Ривай повторяет холодно и точено — так, чтобы ученик запомнил раз и навсегда. — Не нужно ничего понимать. — Тогда как… — Леви. — О… Эрен не спорит. Он не лезет вглубь, не пытается выяснить, как и почему учитель сказал об этом — все это он выяснит позже, когда Ривай… Нет, когда Леви будет трезвым. А пока, все что он может — беспрекословно подчиниться. — Хорошо. Он аккуратно кивает в ответ и, немного подумав, дотрагивается до руки учителя своей. Совсем легко — почти невесомо! — всего на секунду, чтобы проверить, не замерз ли тот, одетый в полупрозрачную хенли, в откровенно холодной квартире. Однако едва он успевает дотронуться — Леви тут же цепляется за его руку и решительно переплетает их пальцы. — Тебе понравилась моя машина?.. У Эрена снова клинит мозг. Во-первых, он ничего не понимает. Несуразные действия, никак не связанные со словами, резко меняющееся настроение, раздражительность — Леви больше похож на беременного, чем на пьяного человека. Во-вторых, ему кажется, что он точно умрет. Именно сегодня и именно на этом стуле. Потому что так держаться за руки… Он сойдет с ума. Ну и в-третьих, причем здесь машина? — Ну… Да?.. — У меня есть еще серебристый ягуар, — отстраненно говорит Леви, пальцами свободной руки очерчивая край стопки. — Ты… Вроде говорил, что тебе нравятся машины… Хочешь, я тебе покажу? Учитель слегка хмурится и делает неповторимо-милое задумчивое выражение лица. У Эрена точно будет инсульт. — Конечно. Я буду тебе очень благодарен, — нервно улыбается он, всеми силами стараясь заставить себя не падать в обморок прямо сейчас. — Только давай завтра, хорошо? Сегодня я… Плохо себя чувствую. В ответ Леви сильнее сжимает его руку. — Ты заболел? Неописуемая интонация, одновременно полная и спокойствия, и заботы, вкупе с взволнованным взглядом, отправляют в нокаут. Эрен сдается. — Нет… — Тихо выдыхает он и уже было тянется свободной рукой к ликеру, но учитель уверенно забирает бутылку. — Эй! — И не думай, — решительно отрезает он. — Но почему?! — Ты подашь на меня в суд. Эрен окончательно выпадает в осадок. — С чего ты взял?.. Леви пожимает плечами. — Ханджи так сказала, — говорит он и, убедившись в том, что Эрен прекратил посягательства на ликер, возвращает бутылку на стол. — А я верю Ханджи. Эрена клинит в сотый раз за вечер. Он не понимает ни-че-го. Почему ему нельзя ликер? Почему он должен судить Леви за выпивку? Почему вообще речь зашла про суд? Почему Ханджи сказала учителю об этом? Почему Леви с Ханджи стали говорить о нем в контексте суда?.. Что вообще происходит? Но он не успевает задать ни один из вопросов, потому что… По комнате разливается смех. Не его смех. Эрен завороженно смотрит на учителя… Нет. Он смотрит на Леви. Совсем домашнего, уютного Леви, полностью отличающегося от Ривая. Ривай статный. Он холодный, отчужденный, лишенный каких-либо земных черт. Все в нем — спокойствие и гармония, монолитный ледяной блок — его стержень. Он педагог и переводчик, полный профессионал, высококвалифицированный специалист. Леви же совсем другой, и это Эрен понял сразу. Именно он — первый человек, так искренне заинтересовавшийся его, Эрена, жизнью. Он же — первый, кто проявил заботу, желание не вылечить, а помочь. Он помогал постепенно вставать на ноги, терпел надоедливые сообщения в любое время дня и ночи, отвечал на бессмысленные звонки «ради прикола», вынужденно смотрел смешные картинки, потому что «Срочно посмотри! Это крайне важно!». Леви — чуткий, мнительный, аккуратный, поддерживающий, готовый помочь… Леви — тот, кто впервые искренне запал в душу. Стал первым, в кого Эрен был влюблен. Это и было то немногое, что Эрен пытался осознать все прошедшие выходные, и то, что в итоге осознал только сейчас. — Знаешь… Леви вырывает Эрена из размышлений тихим, ровным голосом. Он задумчиво разглядывает запястье ученика — тот небольшой кусок кожи, что не спрятан под бинтами. — Если бы у Ада был герб, на нем обязательно были бы изображены твои руки… Эрен замирает в оцепенении. Синхронно с телом замирает все остальное: мысли, дыхание… Ему кажется, что даже время замирает в такт. — Да… Наверное… Он отвечает тихо, едва осознанно. Слова учителя не ранят его — нисколько. Наоборот — они кажутся по-своему… Романтичными?.. Они будто раскрывают его шрамы с другой стороны — не со стороны примитивной реальности, а со стороны поэзии… Безумно красиво. Эта фраза приятным теплом обволакивает сердце. Поэтому Эрен, искренне улыбнувшись, отвечает: — Спасибо. Ночь постепенно набирает обороты. Эрен, убедившись в том, что учитель уже спит, возвращается на кухню. Он убирает ликер обратно в бар, отправляет стопку в посудомоечную машину и много улыбается. Одно лишь слово — влюбленность — ключ от вереницы дверей проблем. Стоит лишь осознать его и принять, как на душе становится спокойно. Больше нет той неловкости, того диссонанса — теперь наедине с собой комфортно. Несмотря на всякие романтические глупости, что лезут в голову.