В подвале темно и сыро, воздух здесь тяжелый, спертый и влажный — дышать совсем трудно, легкие в момент наполняются влагой и чуть хрипят при вдохе, но Ривай не обращает на это внимания. Он сидит на отломанном куске бетона, будто в дизайнерском итальянском кресле, статно расправив плечи и по привычке закинув ногу на ногу. На нем строгий костюм со смокингом, белоснежная рубашка и бабочка, которую он иногда поправляет. На ногах — лакированные оксфорды глубокого шоколадного оттенка, на носках ботинок блеклыми пятнами отпечаталась кровь. В его правой руке — кольт, палец лежит на курке, в левой — сигара. Он затягивается — долго, глубоко, после чего какое-то время держит сигару у губ и, лишь когда легкие обдает горьким дымом, отводит руку в сторону, стряхивая пепел.
— Я спрошу в последний раз.
Он говорит спокойно, размеренно, будто ситуация ему глубоко безразлична, после чего делает выразительную паузу. Вновь поднеся сигару к губам, он затягивается под испуганным взглядом связанного человека, лежащего на полу. После, будто играючи, Леви встает с куска бетона и присаживается на колено, нависнув над пленным. Он впервые смотрит мужчине в глаза — холодно, с угрозой, после чего выдыхает тому облако дыма в лицо — пленник вздрагивает от испуга, его глаза, полные слез ужаса, смотрят на Аккермана с искренним, животным страхом и мольбой о пощаде. Но Риваю все равно. Он, отбросив сигару в сторону, перехватывает пистолет в правую руку и аккуратно, с нежностью приставляет дуло ко лбу бедолаги. Неспешным, легким движением, он обводит пистолетом острый овал лица, прослеживает грубые черты и останавливается на остром подбородке.
Ривай тихо усмехается, стоит только наткнуться на животный ужас в глазах жертвы.
— Ты подпишешь бумаги?
Карие глаза смотрят испугано, со слезами ужаса, застывшими в них, мужчина мычит, но его ответ глушит тряпичный кляп. Леви театрально приставляет руку к уху, будто не расслышав, на что связанный мычит чуть громче, куда протяжнее, будто пытается докричаться до Аккермана прямо так, с тряпкой, приклеенной скотчем, во рту.
Ривай же недовольно цокает и, почувствовав, что ноги начинают неметь, встает. Он бросает легкий жест в сторону двух амбалов, до этого охранявших вход, и те, словно по команде, подходят к бедолаге и принимаются жестко избивать его. Леви же отворачивается — лишь бы не видеть насилия, которого он никогда не поймет.
Прикрыв глаза, он дышит: медленно, размеренно — так, чтобы бешеный, сбивчивый пульс выровнялся, стал чуть медленнее. Сердце бьется мучительно быстро, с огромной силой, будто намеревается вот-вот пробить ребра, органы сжимаются внутри в камень, мешающий сделать вдох… Ривай чувствует, как задыхается. Бабочка давит на шею ощутимо, болезненно, и он пытается чуть расслабить узел — все без толку. Ему так и не удается вдохнуть.
Мысли и чувства обматывают голову плотным полиэтиленом, мешают выполнять свою работу… Работу, которую он ненавидит.
Все, чего сейчас хочет Леви — направить дуло пистолета на двух амбалов, избивающих невинного человека, застрелить обоих по очереди, освободить бедолагу, сказать ему бежать так быстро и далеко, как он только сможет, а после застрелиться самому — лишь бы больше никогда не чувствовать себя столь жалким и ничтожным перед самым омерзительным отродьем ада, живущим в мире людей — перед Дариусом Закклаем, чьи сила и влияние безграничны.
Сглотнув ком в горле, что мешает сделать вдох, Ривай открывает глаза.
Цирк должен продолжаться.
Взяв себя в руки, Леви оборачивается лицом к связанному мужчине — к Ричарду Бруксу, владельцу крупной сети аптек по городу, и дает амбалам отмашку — те сразу, точно послушные куклы, отходят в сторону. Ричард же, сжавшись в дрожащий клубок, болезненно стонет, и Ривай старается отгородиться от чувства собственной ничтожности. Он обязательно сожрет себя заживо, но чуть позже — когда окажется в своей квартире наедине с собственными мыслями, готовыми растерзать его при первой же возможности. А сейчас ему придется играть — притворяться, что он, как и раньше, способен выполнить любую команду Закклая, даже если для этого придется избить невинного человека. Леви готов на все — лишь бы больше никогда не оказаться в больничной палате, где лежит его близкий человек.
Поэтому он, натянув на лицо хладнокровную усмешку, лениво бросает:
— Прости, я тебя не расслышал.
Он холодно врет, со скукой разглядывая дуло пистолета, что так и хочется засунуть себе в рот, после чего без раздумий нажать на курок. Но Ривай держится. Он переводит бесстрастный взгляд на рыдающего на полу Брукса. Завидев мольбу в глазах мужчины, холодная усмешка превращается в ядовитую, безжалостную. Леви выглядит, как мразь — он знает об этом, поэтому завершает образ, наконец, развязав бабочку и откинув ее в сторону.
— Будь добр, потерпи немного, — он просит равнодушно. — Так тебя слишком плохо слышно.
Легкий взмах руки — немой приказ, и один из охранников Закклая подходит к Бруксу. Пинком перевернув Ричарда на спину, он приседает на колено и резким движением отдирает скотч от лица пленника — тот стонет. Из его горла вырываются нечеловеческие звуки: низкий болезненный вой, глухое мычание и хрипы. Стоит только охраннику достать тряпку изо рта Брукса, тот заходится в приступе кашля — по полу разбрызгивается кровь с его губ. Ривай едва успевает подавить приступ рвоты.
Леви стоит на месте, потому что он должен. Потому что он не имеет права рисковать жизнями близких людей, которые даже не подозревают о том, в какой опасности они оказались.
Старательно игнорируя атаку назойливых мыслей, Ривай не меняется в лице. Взгляд остается спокойным, вид — отстраненным, холодным. Легкий взмах руки, и охранник отходит в сторону. Леви же вновь садится на кусок бетона — расслабленно, статно, с подобающей ему грацией. Он, расправив плечи, закидывает ногу на ногу и, сцепив руки в замок, бросает ленивый взгляд в сторону Брукса.
— Повторишь еще раз? На этот раз четко и внятно.
Не просьба — приказ. Серые глаза недобро блестят в лунном свете.
— Ты подпишешь документы?
Брукс лежит связанный по рукам и ногам на грязном, мокром полу, русые кудри испачкались и растрепались, пряди прилипли ко лбу и намокли от пота, карие глаза утопают в слезах. Он дышит — шумно, глубоко, с тихими хрипами и стонами. Зажмурившись, он пробегается языком по пересохшим губам и приоткрывает рот, но ничего не говорит.
Ривай готов умолять его.
«Прошу тебя, соглашайся», — он тяжело сглатывает, не в силах смотреть на кровавую струйку, стекающую с уголка губ пленника. —
«Мне ведь придется тебя убить…»
Но Брукс молчит.
Леви едва находит в себе силы держаться холодно — он сохраняет лицо, несмотря на то, что дыхание сбивается с концами. Пульс зашкаливает — он ломаный и слишком быстрый. Голова переполнена страхом. Не за себя — за невинного, но такого тупого Ричарда Брукса, который не понимает, что может вот-вот распрощаться с жизнью, если не даст согласие. Эмоции выходят из-под контроля, чувства устраивают переворот — они, свернувшись в груди комком ядовитых змей, отчаянно шипят и набрасываются, кусая, отравляя сердце.
Брови напряженно сходятся к переносице, челюсть невольно напрягается. Ривай сжимает пальцы рук в кулаки от бессилия. Статно поднявшись, он подходит чуть ближе к Бруксу и нависает над ним.
— Позволь, я уточню. — Он говорит холодно и тихо в надежде запугать, выбить из несчастного согласие и, отослав охранников к Закклаю с хорошими новостями, помочь бедолаге прийти в себя и сбежать. — Я слышал, твоей дочери недавно исполнилось четыре годика. Очень славная малышка. — Леви горько усмехается, проглатывая ядовитую желчь с языка. Слова даются ему с трудом. — Ты ведь не хочешь, чтобы это был ее последний день рождения?
Ривай ненавидит себя. Ненавидит, презирает, хочет убить, но вместо того, чтобы пустить пулю в лоб и избавить этот мир от мерзкого ублюдка, лишь холодно улыбается, завидев искренний ужас в глазах Брукса. Тот заходится в раздирающем горло кашле и, перевернувшись на бок, сплевывает кровь.
— Ты…! — Он выдыхает хрипло, тихо, руки, связанные за спиной, сжимаются в кулаки. — Ты расплатишься за это!
Риваю больно. Он уверен — Брукс прав, он еще не раз поплатится за свои поступки, но разве кто-то давал ему выбор? Хоть раз он решал что-то в своей жизни сам, без давления со стороны Кенни или Закклая? Со стороны общества?
Выбора не было никогда — его нет и сейчас. Поэтому Ривай проглатывает боль тяжелым комом и заставляет себя мерзко оскалиться.
— Может быть и так, — он лениво пожимает плечами. — Но разве это воскресит твою дочь?..
Из груди Брукса вылетает рык — глубокий, гортанный, животный рык. Он, перевернувшись на живот, смотрит уже без страха, в его глазах — сплошь ярость, присущая лишь дикарям и убийцам.
— Ты и вся твой шайка будете гореть в аду! — Злобно кричит он и, сплюнув кровь, заглядывает прямо Риваю в глаза.
Тот лишь усмехается — тихо, безжизненно.
— Я знаю.
Леви поднимается на ноги с тяжелым вздохом. Запустив пятерню в волосы, он взъерошивает аккуратную укладку — на руке остается немного геля для волос, но ему все равно.
Запрокинув голову назад, Ривай неспешно идет к дальнему концу комнаты, затем, развернувшись, идет обратно — он старается выиграть как можно больше времени, прежде чем ручные псы Закклая решат, что Брункс не станет соглашаться на сделку, и устроят ему настоящие пытки. Тогда пленника ждет смерть: может, от адской боли, а может, если повезет, от пули, пущенной в лоб. Поэтому Леви тянет время как только может.
Ривай неспешно ходит по подвалу. Холодный взгляд обжигает стены ледяным дыханием, пролетает по низким потолкам и останавливается на карих глазах — те бессильно померкли, в них уже нет той ярости и ужаса, что были раньше. Ричард смотрит в ответ со смиренными слезами. Не выдержав, Брункс сникает, прикрыв глаза — Леви чувствует, как сердце сжимается в груди и рвется помочь, но он стоически терпит боль. Сейчас не время состраданию.
Ривай тяжело вздыхает. Бросив мимолетный взгляд на охранников Закклая, он понимает — счет идет на минуты, если не меньше. Поэтому он дает Бруксу последний шанс.
— Ты отвечаешь сейчас или не отвечаешь никогда.
Он не говорит, почти рычит — злобно, пряча тошнотворный страх за маской ярости. Брункс же лежит ни жив, ни мертв — он не находит в себе сил даже на то, чтобы открыть глаза, и Ривай понимает, что действовать нужно радикально.
Широкими, стремительными шагами он подходит к Ричарду и, опустившись на одно колено, хватает русые кудри в кулак, сжимая до боли — Брункс глухо стонет, зажмурившись.
— Я считаю до трех.
Ривай строго предупреждает — Брункс не реагирует, только хрипы становятся частыми, хаотичными.
Леви выдыхает — шумно, опасливо. Сердце бьется так, что пульс отдается в виски мерзкой, пульсирующей болью. Плечи невольно поднимаются, от ровной осанки не остается и следа, тело слегка потряхивает от напряжения.
— Раз.
Хватка на волосах Брункса усиливается — аккуратно подстриженные ногти впиваются в ладони, оставляя на коже бледные следы. С кончика острого носа струйкой стекает кровь — Леви провожает каплю нечитаемым взглядом.
— Два.
Ривай замирает, не в силах вдохнуть. Он тянется к воротнику рубашки, чтобы ослабить бабочку, но натыкается лишь на воздух — та валяется на полу, неподалеку. Тогда он хочет расстегнуть верхнюю пуговицу — лишь бы горло прекратило сдавливать что-то мерзкое, непонятное, лишь бы ослабить давление хоть на чуть-чуть; но верхняя пуговица уже расстегнута. Легкие полыхают огнем, влажный воздух будто забивает в них все пространство, не позволяя дышать, к горлу подкатывает тошнота, картинка перед глазами чуть мутнеет.
— Три.
Курок опущен — пуля пробивает грудную клетку, кровь разливается ярким пятном на когда-то белоснежной рубашке Брункса. Охранник Закклая, стоявший за его спиной, выстрелил по команде без раздумий, так и не позволив Ричарду ответить.
Риваю хочется кричать.
Он видит смерть не впервые — не раз он присутствовал на прилюдных казнях, не раз он видел людей, у которых жизнь забрало не время, а другие люди, не раз и ему приходилось стрелять. Но это не помогает.
Голова гудит. В ней — мириады мыслей, они стремительно летят вперед, торопятся, пытаются перекричать друг друга, каждая говорит о чем-то важном, и Ривай теряется, не зная, за какую ухватиться в первую очередь. Чувства в момент взрываются прощальным фейерверком — массивным, впечатляющим, в котором безграничную скорбь очень сложно отделить от болезненного отвращения. Глаза застилают горькие слезы, напряженное тело расслабляется, становится тяжелым, будто литым из железа. Серые глаза смотрят сквозь русые кудри, сжатые в кулаке.
Ривай выдыхает. Громко. Обессиленно.
Леви не чувствует свое тело. Не до конца осознавая реальность, он отпускает волосы уже мертвого Ричарда, поднимается на ноги неторопливо, с благородной осанкой — так, как много лет назад учил Кенни. Пустой взгляд мечется по подвалу в поисках света и вскоре его находит — луна блестит, ее видно из-за чугунной решетки под потолком; и Ривай смотрит на нее в надежде найти в себе покой… Все тщетно.
Он бездумно опускает голову. Холодный, безжизненный взгляд мечется в сторону охранников Закклая — Леви даже не знает их имен. Он смотрит спокойно, отречено. Ривай без интереса разглядывает безжалостных ручных псов, задача которых — стрелять без раздумий. В мыслях постепенно образуется пустошь. Затем потерянный взгляд мечется вниз — к остывающему телу, безвольно перекатившемуся на спину под тяжестью собственного веса…
Ривай хочет умереть.
Он бросает пистолет на пол — тот с грохотом падает к ногам Брункса. Леви же, оставив последний бездумный взгляд на побледневшем лице Ричарда, неторопливой походкой обходит охранников Закклая и, не обращая внимания на их взгляды, выходит вон.
Ночной Нью-Йорк прекрасен: тротуары уже опустели, но трассы гудят — по ним с глухим ревом несутся сотни машин. Магазинные вывески горят неоном, привлекают взгляд яркими цветами, высотки переливаются огнями тысячи открытых окон. Но Риваю это не важно. Единственное, что имеет вес — воздух. Чистый, морозный воздух без капли влажности.
Не такой, как в душном подвале.
Ривай не помнит дороги домой. Он делает все скорее на автомате, чем осознанно. Без единой мысли, с пустотой в голове он проходит пару кварталов, находит на парковке легковую феррари, подаренную дядей на восемнадцатый день рождения, и, сев в водительское кресло, замирает на пару секунд. В памяти, будто по щелчку, возникает картина. Ночной Нью-Йорк, множество высоток вокруг, подзаброшенный двор, его спорткар, темнота, он и Эрен, запрыгнувший с машину с искренней, наивной и детской радостью… Встряхнув головой, Леви заводит мотор и трогается.
Через мгновение он уже несется вдоль знакомых улиц. Переулки сменяются быстрой вереницей, торопливо пролетают и остаются позади. Свет придорожных фонарей освещает заледенелую трассу, она окрашивается яркими оттенками в отражении неоновых вывесок. Дома вырастают из-за горизонта, стремительно приближаются и уже через секунду остаются позади. Ривай наблюдает за ними лениво, будто с неохотой, в голове — одна лишь бесконечная усталость, полное опустошение.
Леви нужно выпить. Залить алкоголем обнаженные, уязвимые чувства, утопить их в вине — в хорошем и дорогом вине, чтобы каждая его фруктовая нотка напоминала о том, каким образом были заработаны деньги, на которые Леви его купит.
Ривай горько усмехается. О да, это кажется отличной идеей. Взять Эрена за руку, привести в гостиную и спрятать под багровой гладью все мысли. Забыться, всю ночь болтая о чем-нибудь незначительном, говорить так, как им обоим нравится — обо всем и ни о чем одновременно, то и дело сбиваясь и перебивая друг друга…
То, что нужно.
Ривай не помнит, как он оказался в алкогольном магазине, не помнит, как выбирал вино — белое сухое, итальянское, самое дорогое из всех, что были выставлены на прилавке. Он не помнит, как просил продавца дать две бутылки и открыть их сразу, не помнит, как сделал первый глоток прямо в магазине. Не помнит, каким удивленным взглядом его провожали люди, не помнит, как сел в машину и продолжил путь. Все пролетает в памяти бессмысленной тусклой лентой событий, не отпечатываясь ничем значительным, требующим внимания.
Проходит не больше десяти минут — и вот Леви уже на парковке возле своего дома. Задержавшись на пару секунд, он делает три крупных глотка из початой бутылки и, почувствовав мягкое, жгучее тепло в груди, выходит из машины.
В подъезд Ривай заходит вместе с пожилой женатой парой — те смотрят с удивлением, когда он, едва зайдя в лифт, опрокидывает бутылку и залпом делает сразу семь крупных глотков, не обращая внимание ни на что, кроме пугающей пустоты, разрастающейся в груди.
Он выходит на двенадцатом этаже и слышит, как пожилая женщина принимается возмущаться, называя его алкоголиком, но ему плевать — возможно, она в чем-то права.
Леви грустно усмехается.
Достав из кармана ключ, Ривай пробует провернуть его в замочной скважине. Раз, второй… Не получается. Значит, Эрен уже вернулся с работы.
Леви решительно нажимает на дверной звонок — тот разлетается по квартире приятной трелью. Пара секунд тишины, и вот Ривай уже слышит приближающиеся шаги.
Дверь открывается.
За порогом стоит Эрен, приветствующий Леви теплой улыбкой. Каштановые волосы, что в последнее время начали виться, собраны в пучок на затылке, зеленые глаза горят счастьем, уголки губ чуть приподняты. Эрен все еще одет в джинсы и рубашку, а значит, он вернулся совсем недавно. В его руках — «Сердце-обличитель» Эдгара Алана По, купленная Леви накануне. Несмотря на уличную одежду, Эрен выглядит по-домашнему тепло и уютно — он выглядит идеально. Ривай едва успевает подавить желание поставить бутылки на пол, схватить Эрена за руку и притянуть в объятья, в которых он наверняка сможет утонуть.
Проходит всего секунда тишины — Леви она кажется вечностью.
Пламя в изумрудных глазах постепенно гаснет, радостный взгляд меняется — в мгновение становится чуть удивленным, потерянным. Счастливая улыбка меркнет, исчезая с красивого лица. Эрен неодобрительно хмурится.
— Леви?.. — Он спрашивает осторожно, без давления и, протянув руку, робко кладет ее на покатое плечо. — У тебя все хорошо?
«Нет». «Все плохо». «Из-за меня погиб человек». «Я убил Ричарда Брукса — любящего отца и мужа». «Я ненавижу себя». «Я — жалкое ничтожество, не способное противостоять эгоистичному желанию видеть своих близких живыми и здоровыми». «Мои слабости стоят жизней людей». «Мной играют, будто марионеткой». «Я не смог предотвратить смерть». «Я не сумел помочь человеку, которому моя помощь была необходима». «Я разрушил чужую семью». «Мои руки по локоть в крови».
«Я хочу умереть».
Ривай выдыхает — совсем тихо, бессильно, но ничего не говорит — лишь, не выдержав, шагает вперед.
Леви подходит к ученику вплотную и, прижимая к себе бутылки вина, утыкается лбом ему в плечо, не проронив ни слова. Однако слова здесь и не требуются — Эрену хватает одного лишь поникшего взгляда сквозь длинные ресницы, чтобы понять Ривая. Он, сразу же отложив книгу на консоль, раскрывает руки в объятьях и сжимает Леви крепко-крепко — так, будто от этого зависит чья-то жизнь.
Эрен кладет правую руку на спину Леви, а левой гладит его по голове — ласково, с нежностью, аккуратно разделяя спутавшиеся пряди и массируя кожу легкими прикосновениями. Эрен ничего не говорит — он молчит так необходимо, так правильно, что к горлу подкатывает ком, который не получается сглотнуть.
— Эрен… — Ривай зовет тихо, после чего делает глубокий вдох — нос щекочет слабый запах шалфея.
— Да, — Эрен отвечает почти шепотом, не решаясь разрушить хрупкую, столь желанную атмосферу нежности.
— Мне нужно выпить. С тобой.
Ривай не просит — озвучивает факт. Он знает, что Эрен не откажет, но ждет ответа с едва ощутимой дрожью в руках. Сердце болит, выпускает ядовитые колючки и царапает легкие, оно ощущается неподъемным грузом, камнем, что с каждой секундой падает все ниже. В животе сворачивается странное, омерзительное и клейкое чувство — нечто среднее между усталостью и легкой паникой; от него немеют ступни и трясутся руки, оно омывает тело ледяной волной, заставляя содрогнуться.
Проходит всего мгновение, но для Ривая пролетает вечность. Эрен же, чуть вздрогнув, обнимает Леви сильнее. Объятья крепкие, неловкие, они отчаянные, болезненные, но никто не решается отойти первым.
— Конечно, — Эрен шепчет совсем тихо, еле слышно, оставляя легкий поцелуй на затылке. — Конечно, мы выпьем. Просидим до самого утра, будем болтать обо всякой ерунде. Мне как раз нужно обсудить с тобой книгу… — Он аккуратно перебирает чернильные пряди между пальцев, отпугивает омерзительное чувство, свернувшееся клубком под ребрами, и помогает чуть расслабиться. — Все будет хорошо, я тебе обещаю…
Ривай верит ему. Сам не знает, почему, но верит — настолько искренними кажутся эти слова. И пусть сейчас сложно представить, что все действительно будет хорошо, Ривай уверен — рано или поздно так и случится.
Секунды тишины затягиваются, плавно перетекают в минуты… Ривай понемногу расслабляется в желанных объятьях. Эрен играется с его волосами, теплое дыхание согревает, помогает забыться. Вино, наконец, опьяняет, ударом молота выбивает из головы дурные мысли — на их месте остается лишь приятное тепло и ощущение необходимых чутких объятий.
Ривай первым делает несмелый шаг назад — Эрен с неохотой отпускает его. На красивом лице вновь появляется улыбка — совсем легкая, безумно нежная, выразительные яблочки щек заливаются алым. Ривай завороженно наблюдает за тем, как в зеленых глазах плещется чувство, название которого он не знает. Запоздало Леви понимает — он чувствует то же. И пусть пока он не до конца осознает, что именно — это неважно. Сейчас все, что имеет значение — изрезанные руки, обнимающие с безграничной лаской, и изумрудные глаза, смотрящие на Ривая так, будто тот — вершина всех искусств мира.
Леви приходит в себя и выставляет бутылки вперед, и Эрен понимает его без слов — он сразу же принимает вино и улыбается нежно, с хитрецой.
— Насколько сильно ты хочешь напиться? — Он спрашивает игриво, посмеиваясь, и в ответ на уставший взгляд коротко смеется. — Как я понимаю, до невменяемого состояния.
Ривай уверенно кивает.
— До невменяемого состояния, — вторит он и, наконец, снимает пальто.
Эрен оценивает его мимолетным взглядом.
— Классный смокинг. Тебе идет, — подмигивает он и, подарив счастливую улыбку, направляется на кухню.
Ривай не обращает внимание на шутливый флирт — вместо того, чтобы отчитывать Эрена, он аккуратно вешает пальто на плечики, разувается и скидывает с плеч пиджак. Не задумываясь о порядке, он небрежно кидает смокинг на пол и идет следом за Эреном.
На кухне царит приятный полумрак — помещение освещают только торшеры в дальних углах и лунный свет, пробивающийся сквозь панорамные окна. За стеклом — совершенно иной, ночной мир, полный сотен мигающих огоньков и пустых улиц.
Тем временем Эрен, достав из шкафа бокалы, с улыбкой подходит к столу и ставит их рядом с фруктовой вазой. Он небрежно плюхается на стул, не прекращая улыбаться, и кивком приглашает Ривая сесть рядом — тот без лишних слов опускается на стул аккуратно, с прямой осанкой, после чего по привычке закидывает ногу на ногу.
Эрен же, взяв открытую бутылку вина за горлышко, разливает алкоголь по бокалам. Наполнив их доверху, он поднимает на Леви взгляд — осторожный, неуверенный. Ривай понимает его без слов — он молчаливо кивает, позволяя задать вопрос.
Эрен неловко прочищает горло.
— Как я понимаю, — нерешительно начинает он, — ты не хочешь говорить о причине пьянки. Так?..
Он спрашивает аккуратно, с осторожностью, не желая давить на больное, и Ривай понимает это, но гадкая желчь пережитой боли все же обжигает горло. Он опускает безжизненный взгляд.
Взяв в руку бокал, Леви сперва раскручивает его, образуя неглубокую воронку, прослеживает взглядом капли, оседающие на стекле, и лишь затем залпом выпивает вино, стараясь игнорировать сожалеющий взгляд изумрудных глаз.
Шумно выдохнув, он отставляет бокал в сторону, жмурясь и прикрывая рот тыльной стороной ладони. Алкоголь обжигает горло, магмой стекает вниз, обдает жаром сперва грудную клетку, а затем живот — жжение знакомое, приятное, с расплывчатыми воспоминаниями о детстве, о четырнадцатом дне рождении, на котором Ривай впервые попробовал вино… Ностальгия накатывает мелкой, слабой волной — она лишь слегка омывает границы сознания, после чего, постепенно отхлынув, не оставляет и следа.
Леви открывает глаза. Он поднимает спокойный, чуть пьяный взгляд на Эрена — тот смотрит в ответ с сочувствием, с безграничным желанием помочь, и Ривай чувствует, как сердце в груди сладостно сжимается в неизвестном чувстве.
— Не хочу портить вечер, — запоздало отвечает он. — Лучше расскажи мне, как прошел твой день. Уверен, тебе есть, что рассказать.
Эрен смотрит сперва с подозрением, будто не до конца веря в спокойствие Леви, он всматривается, старается заглянуть глубже, будто хочет дотронуться до души и вытащить оттуда потаенные чувства, но так ничего и не находит.
Он легко улыбается в ответ. Недоверчивый взгляд сменяется спокойным, чуть радостным.
— Ты слишком хорошо меня знаешь, — тихо смеется он и, сделав небольшой глоток вина, начинает рассказ: — Значит, слушай. Сегодня на работе был полный дурдом. К нам приезжал владелец, он был просто в ярости! Как я понял, из-за того, что в прошлом месяце была какая-то недостача или что-то в этом роде. В общем, он стал на всех орать…
Эрен говорит быстро, сбивчиво и громко. Он ведет себя искренне, не утаивая эмоций: когда он хочет нахмуриться — хмурится с возмущением, когда хочет смеяться — смеется открыто и радостно. Весь Эрен — необъемная чаша с бурлящими чувствами и эмоциями, что так и рвутся наружу. Юноша же этому не противится.
Тем временем Ривай иногда отвечает отстраненными кивками, изредка задает вопросы, поддерживая диалог. Он старается много не говорить — это и не нужно сейчас. Пока Эрен болтает обо всем подряд, Леви, наконец, может расслабиться и забыться за приятной, непринужденной беседой.
Первая бутылка вина опустошается быстро — не проходит и часа, как Эрен со смехом отставляет ее на пол и, открыв вторую бутылку, разливает из нее вино по бокалам. Ривай же наблюдает за ним отстраненно, но с неким любопытством: он вглядывается в мягкие жесты, прослеживает взглядом гибкую линию предплечий, цепляется за ямочку между ключиц… Взгляд, отрешенный и внимательный одновременно, неторопливо поднимается по тонкой шее к красивому лицу, очерчивает плавные, правильные черты: острый овал лица, высокие скулы, улыбающиеся пухлые губы, острый кончик носа, россыпь родинок на левой щеке; он путается в кудрявых волосах и теряется в изумрудных глазах, смотрящих с аккуратной нежностью, с неведомым Леви чувством.
Ривай больше не слушает, что говорит Эрен: он только смотрит — цепко, изучающе, будто видит юношу в первый раз. Внимательный взгляд скользит вниз — к белоснежной рубашке, пролетает по ряду блестящих пуговиц к узким джинсам, очерчивает плавную линию бедер, острые колени, поджарые икры, аккуратные, чуть косолапые ступни.
Леви шумно выдыхает и, подняв бокал, осушает его за пару секунд. Эрен смотрит в ответ удивленно, с немым вопросом во взгляде, но Ривай не отвечает. Он лишь, подняв бутылку, стонет с разочарованием — вина в ней не осталось.
Тогда, поднявшись с дивана, он на секунду замирает — кухня в момент пошатывается, кружится перед глазами, и Ривай застывает, не в силах ни шагнуть вперед, ни сесть. Он хватается за воздух в поисках опоры и вскоре ее находит — Эрен, встав рядом, берет его под руку. Он что-то спрашивает, но Леви не слышит.
— Бар, — бросает он и хочет пойти дальше, но Эрен, перехватив его предплечье, удерживает Ривая на месте.
Леви поднимает глаза, смотрит на юношу из-под ресниц отрешенным, пьяным взглядом — Эрен с неодобрением смотрит в ответ. В зеленых глазах — глубина океана, изумрудные листья папоротников и золотой отблеск солнца. Их взгляд заботливый, переживающий, в нем едва умещается искреннее сочувствие и глубокая, щемящая нежность. Эрен пробегается кончиками пальцев по предплечью и аккуратно, ласково переплетает пальцы. Пухлые губы трогает легкая, чувственная улыбка.
— Пойдем спать, — он говорит тихо, почти шепотом, грудной голос ласкает слух.
Леви же, сжав теплую широкую ладонь, отрицательно качает головой. Он выпил недостаточно — мысли сожрут его заживо, стоит ему только оказаться наедине с собой.
Ривай не говорит об этом, но Эрен понимает — он смотрит в ответ печально, с желанием помочь, взглядом просит понять, довериться ему.
— Я лягу с тобой, — шепчет, в мгновение оказываясь так близко, что Леви чувствует слабый запах крапивного шампуня. — И буду говорить, пока ты не уснешь, обещаю…
Леви шумно выдыхает.
Голова кружится, кухонная плитка под ногами вращается, картинка перед глазами меркнет, становится блеклой, размазанной. Тело тяжелеет, наливается свинцом — Риваю трудно стоять, и он цепляется за руку Эрена отчаянно, сдавливая до боли. Пальцы сминают рукав рубашки, крепко сжимают предплечье — мышцы под ними чуть напрягаются.
Леви прикрывает глаза.
— Кровать. — Он бросает коротко, и Эрен понимающе кивает в ответ.
Он, аккуратно приобняв Ривая за талию, хочет освободить вторую руку, но Леви не позволяет — он сжимает чужую ладонь сильно, хватается за нее, как за последнюю надежду выбраться из мрака, и Эрен оставляет попытки вырваться. Он лишь, чуть нагнувшись, оставляет легкий поцелуй на чернильных волосах.
— Пойдем, — шепчет он и, едва сжав руку на талии, аккуратно ведет Леви в коридор.
Они идут неторопливо, Эрен аккуратно огибает углы стен, он держит Ривая в руках бережно, как самое драгоценное сокровище, и тот позволяет вести себя, будто девушку в медленном танце. Холодные, чуть дрожащие пальцы сжимают теплую ладонь, свободная рука перемещается на широкую спину, аккуратно пролетает по позвоночнику вниз и останавливается на пояснице — Эрен чуть вздрагивает в ответ на прикосновение, но не возражает и не останавливается.
Они неспешно доходят до спальни.
Леви, поддаваясь чутким прикосновениям чужих рук, аккуратно подходит к платяному шкафу. Он не сопротивляется, когда Эрен, поднеся ладонь к губам, оставляет цепочку легких поцелуев на костяшках пальцев, когда он, аккуратно высвободив руку из цепкого плена, разворачивает Ривая лицом к себе. Леви молчаливо наблюдает за тем, как Эрен расстегивает его рубашку — неторопливо, бережно, пуговицу за пуговицей. Пьяный взгляд опускается следом за дрожащими пальцами, ловит каждое их движение, запоминая детали, затем поднимается выше — к изумрудным глазам, тускло блестящим в лунном свете.
Эрен говорит что-то — сбивчиво, торопливо, его щеки горят алым румянцем, пока он спешно снимает с Леви рубашку. Юноша, опустив голову, смотрит в пол, не осмеливаясь поднять взгляд, и Ривай, подняв руку, обхватывает пальцами острый подбородок — аккуратно, совсем не сильно. Эрен замирает в его руках. Он, неосознанно подняв взгляд, смотрит в серые глаза испуганно, смущенно, затаив дыхание.
— Смотри на меня. — Ривай не просит — требует, и Эрен беспрекословно подчиняется.
Взгляд зеленых глаз взволнованный — он обжигает, оставляет на коже сотню клейм. Рубашка выпадает из ослабших пальцев и стекает безвольной лужицей на пол.
Пухлые губы приоткрываются, что-то шепчут, но Ривай не слышит. Он шумно сглатывает, внимательно следя за их движением.
Пальцы сами, непроизвольно, прослеживают острую линию челюсти и поднимаются выше — к губам, очерчивают мягкий контур легким движением. Эрен вздрагивает — слегка, едва заметно. Подняв руку, он обхватывает ладонь Леви и, переплетя пальцы, отводит ее от своего лица. Зеленые глаза горят, пышут чувственной лаской.
— Не надо… — Шепот робкий, несмелый, Ривай едва улавливает его.
— Почему? — Он спрашивает тихо, не позволяя себе разрушить момент.
Эрен шумно сглатывает — Леви прослеживает взглядом движение кадыка.
— Потому что… — Эрен замолкает. Язык пролетает по пересохшим губам, дыхание становится поверхностным, сбивчивым. — Потому что я не смогу сдержаться.
Ривай не понимает, о чем он говорит. В голове — ворох чувств и эмоций, устроивших переворот, в мыслях нет ничего разумного — только пьяное, неподвластное желание чего-то… Неправильного.
Он выдыхает — резко, отрывисто. Пальцы сжимают чужую ладонь, свободная рука ложится на изрезанное предплечье — дотрагивается лишь слегка, будто дразнясь. Поддавшись непонятному чувству, расцветающему в сердце, он шагает вперед — робко, неуверенно, ладонь скользит выше — к покатому плечу.
Ривай легко пожимает плечами.
— Так не сдерживайся.
Они стоят неприлично близко. Ривай слышит шумное, прерывистое дыхание, чувствует жар чужого тела, но ему мало: он хочет ближе, чувственнее — так, чтобы на следующее утро сгорать от стыда, чтобы чувствовать неправильность, глупость происходящего.
Ладонь скользит выше — к тонкой шее, поднимается к волосам, пальцы, нащупав резинку, снимают ее. Каштановые кудри водопадом рассыпаются по плечам.
Чужое дыхание обдает жаром, оставляет сотни ожогов на чувствительной коже. Зеленые глаза отливают бирюзой в лунном свете, длинные ресницы трепещут, скулы окрашиваются алым, с пухлых губ слетает отрывистый, рваный выдох…
Эрен, зажмурившись, делает резкий и решительный шаг назад, отчаянно качает головой.
— Нет-нет-нет, это неправильно, ты пьян…
Леви не слушает его.
Поймав тонкое запястье, он с силой дергает чужую руку и, оказавшись совсем рядом, привстает на мыски.
Поцелуй выходит легким, нерешительным — почти невинным, целомудренным касанием. Губы Эрена мягкие, чувственные, со вкусом дорогого итальянского вина, они целуют бережно, с осторожностью. Чужое дыхание ощущается прерывистыми горячими импульсами, обжигающими кожу. Изрезанные руки смыкаются на талии, обнимают нежно, робко, и Леви придвигается ближе, позволяет больше. Чужие горячие ладони ощущаются на коже так чертовски правильно, будто всю жизнь должны были там находиться, но очутились только сейчас по большой, роковой ошибке. Они сжимают талию отчаянно, болезненно, длинные пальцы впиваются в кожу с собственническим желанием, будто хотят присвоить Ривая себе, и тот добровольно сдается в их плен. Ему нужно больше, ближе, сильнее, грубее, и он не отказывает своим желаниям. Сейчас все в нем — дрожащее, трепетное естество, мешающее мыслить здраво, и Леви охотно ему поддается. Он сжимает руки кольцом на шее, целует страстно, с жадностью, торопится, шумно дышит в поцелуй…
Чужие руки, уперевшись в грудь, отталкивают, и Ривай, не удержавшись, падает спиной на кровать. Длинные ресницы трепещут, тяжелые веки открываются, серые глаза переливаются серебром в лунном свете. Они смотрят на Эрена с пьяным удивлением, но больше — с безграничным желанием чувствовать чужое дыхание, неправильные прикосновения, утопать в легких, дразнящих поцелуях. Он, приподнявшись на локтях, протягивает Эрену руку, приглашая… Но тот делает уверенный шаг назад. Леви смотрит в ответ с удивлением, чуть склонив голову.
— Иди ко мне.
Тихий шепот, разлетается по комнате искренней просьбой, полной открытого желания, но Эрен не выполняет ее, сделав еще один шаг назад. Он смотрит в ответ печально, с искренней болью, изумрудные глаза переливаются голубыми разводами смирения.
— Ты пьян, — он говорит совсем тихо, в его голосе нет ни капли желания — лишь сухая осознанность и безграничная боль. Глубокие изумрудные глаза утопают в тоске и в отвращении — не к Леви, к себе самому. — И тебе плохо, — он продолжает чуть решительнее. — Я не стану этим пользоваться.
Эрен говорит твердо, в голосе нет ни капли сомнений, во взгляде — ни доли того желания, что было считанные секунды назад. Все в нем — тусклая, беспросветная печаль. Он неосознанно поднимает плечи и чуть горбится, сжимаясь, будто желая защититься от чего-то, неизвестного Риваю.
Эрен делает еще один уверенный шаг назад.
— Тебе лучше лечь спать, — он говорит твердо, не колеблясь, и Ривай безвольно опускает руку.
— Но…
— Пожалуйста, Леви, — Эрен просит искренне, его голос и взгляд сквозят болью, при виде которой Ривай чуть вздрагивает. Он, неосознанно задержав дыхание, наблюдает за редкими бирюзовыми разводами в глубокой зелени глаз. — Ты… Не понимаешь, что делаешь. Поэтому, пожалуйста, ложись спать. — Эрен переходит на тихий, сломленный шепот. Он вновь делает шаг назад, оказавшись в дверях. Обняв себя руками, он смотрит на Леви с немой просьбой.
— Но я…
— Спокойной ночи, Леви, — Эрен бросает отрывисто, с непривычным холодом и, не дожидаясь ответа, закрывает дверь в спальню…
Ривай остается один.
***
Утро наступает неторопливо, постепенно.
Сперва просыпается солнце: оно, окрасив все вокруг бледно-розовыми разводами, лениво выползает из-за горизонта и медленно вскарабкивается на небо. Затем пробуждается город. Сперва оживают дома: темные, тусклые окна загораются светом, когда жильцы квартир выходят на кухню за завтраком. Следом просыпаются трассы: едва стрелка часов приближается к шести, машины, словно стая прожорливых насекомых, разлетаются по улицам и тут же образуют пробки на светофорах. Затем на улицах появляются первые пешеходы — они спешно бегут по тротуарам, торопясь по делам.
Леви просыпается следом. Его будит не зимнее солнце и не трель будильника, а громкий, остервенелый хлопок входной двери. Ривай, вздрогнув всем телом, резко садится на кровати. Сердце, подпрыгнув, принимается биться быстро-быстро и грохотать в ушах так, будто вот-вот остановится. Голова болит, виски мучительно пульсируют, во рту сухо, будто в пустыне — последствие вчерашнего вечера. В сознании снова мертвая пустошь, вымотанные чувства залегли на дно.
Леви не сразу понимает, что произошло. Он, приложив руки к вискам, какое-то время сидит так — зажмурившись, чуть сгорбившись, пытаясь хоть немного угомонить головную боль, набросившуюся со звериной яростью.
Затем, когда боль притупляется и отходит на второй план, он шумно выдыхает и открывает глаза. Взгляд сперва мутный, расфокусированный — приходится сидеть на месте, пока комната вокруг не перестанет вращаться. Ривай смиренно ждет.
Со временем головокружение, наконец, успокаивается.
Тогда он, окинув комнату ленивым взглядом, начинает понимать, что происходит.
Эрен ушел? Так рано? В субботу?.. Вроде у него вечерняя смена в кафе.
Леви задумывается, все ли он правильно помнит, но вскоре терпит неудачу и решает проверить лично.
Он встает с кровати медленно, неторопливо, придерживаясь за прикроватную тумбу. Тело ломит, ноги и руки тяжелые, вялые — приходится постараться, чтобы устоять на ногах и не упасть навзничь, голова наоборот легкая, точно шарик с гелием. Этот диссонанс убивает, заставляет чувствовать себя отвратительно, но Ривай предпочитает об этом не думать.
Убедившись, что он твердо стоит на ногах, Леви неспешно выходит из спальни. По дороге заглянув на кухню и убедившись в том, что Эрена там нет, он идет в гостевую спальню.
Вежливо постучавшись, он аккуратно зовет:
— Эрен?.. — Голос хриплый и тихий спросонок.
Проходит секунда, две… Ответа нет.
Леви стучится настойчивее, и зовет громче:
— Эрен?
Но ответа не следует и на этот раз. Тогда Ривай, нажав на кнопку, открывает дверь.
В комнате пусто. Во всех смыслах. Окно открыто нараспашку, по полу летает морозный сквозняк, обдувая ступни. Шкаф и тумба тоже открыты, все ящики выдвинуты, вещей в них нет. Кровать заправлена, грязное постельное белье аккуратно сложено в углу, подушка и одеяло лежат рядом. На столе нет ни учебников, ни органайзера с нелепыми наклейками, которые так любит Эрен, — на нем лежит один лишь листок, исписанный ручкой.
Ривай несмело подходит к нему. Понемногу начиная понимать, что происходит, он идет неторопливо, маленькими шагами, будто стараясь оттянуть момент… И все же трюк не выходит — время не останавливается, оно стремительно летит вперед.
Леви подходит к столу и, подняв листок со стола, вчитывается в знакомый неряшливый почерк.
Дыхание припирает.
Привет, Леви!
Прости, что все получается вот так… Глупо, что ли. Наверное, это безрассудно, и ты будешь злиться, поэтому заранее прости! Ты знаешь, я не могу по-другому! Я — идиот, помнишь? Наверное, мне простительно… По крайней мере я очень на это надеюсь^3^
Скажу сразу — все в порядке, правда. Я думаю, ты заметил, что я собрал вещи и сбежал (прости, другого подходящего слова я придумать не смог), но в этом нет никакой твоей вины! Честно! Просто… Понимаешь, то, что произошло вчера — это ошибка. Моя большая, просто огромная, фатальная ошибка. Ты был пьян, тебе было больно — тебе нужна была поддержка и помощь, и я видел это, но все равно не смог держать себя в руках. Я прекрасно понимаю, что трезвым ты бы никогда не стал… Ну… Целовать меня, ахах. Знаю, что ты никогда не расценивал меня, как друга, и уж тем более как человека, которого стоило бы… Ты понял. Любить или что-то в этом смысле. Я знаю, что не заслужил этого. Я — глупый ребенок, который вечно доставляет тебе кучу проблем, бестолковый ученик, который вцепился в тебя клещами и теперь не хочет отпускать. Не более. Я знаю, правда. Но я ничего не могу с собой поделать, потому что я… Люблю тебя. Как-то так. И это не глупые, необдуманные слова — вовсе нет. Это правда, которую мне было очень тяжело принять. Знаешь, я долго думал о том, что именно я чувствую по отношению к тебе, и о том, почему я это чувствую, поэтому у меня было достаточно времени, чтобы убедиться — я люблю тебя. И я знаю, вчерашний поцелуй был пьяной глупостью, все такое, но… Мне было больно. Было такое чувство, будто ты… Издеваешься, ахах. И нет, боже, я знаю, что это не так! Ты ничего не знал о моих чувствах, ты не мог даже подумать о том, что я так вляпался! Я все понимаю!.. И все же, мне нужно какое-то время побыть одному. Знаешь, обдумать свои чувства, прийти в себя и все такое… Поэтому, пожалуйста, дай мне такую возможность, хорошо?.. Обещаю, никаких проблем не будет: меня больше не изобьют, тебе не нужно будет срываться посреди ночи, из-за того, что мне плохо — ничего такого, клянусь. Поэтому… Как-то так. Очень надеюсь на то, что ты меня поймешь.
В целом, это все, что я хотел сказать.
Прости, что так и не нашел в себе сил признаться лично.
Эрен.
Леви оседает на пол, комкая письмо, прячет лицо в руках.
Это действительно была ошибка. Большая ошибка.
