***
На пороге стоит жаркое, знойное лето. Июль. Солнце неуклюже распласталось над горизонтом — оно подсвечивает утреннюю росу, отчего та блестит, отдает блекло-золотым свечением. Воздух на улице душный, горячий — он магмой затекает в легкие, обдавая грудь приятным жжением. Дует легкий, теплый ветерок — он пролетает по лугу, устланному цветами, и лес, окружающий резиденцию, приятно шелестит от его дуновений. В подвале же прохладно. Воздух здесь влажный, спертый, в нем до сих пор витают отголоски крови, въевшейся в стены. Ривай стоит посреди этого сырого, холодного помещения в строгом костюме с дорогим галстуком и в черных лакированных туфлях. Напротив стоит девочка четырех лет — невинный ангел, спустившийся с небес. Блондинистые локоны, завившись в кудри, обрамляют по-детски круглое лицо. Кожа бледная — белая, точно лист бумаги, она переливается на свету, отдавая серебристым свечением. Белые брови удивленно вскинуты вверх, белые ресницы широко распахнуты. В синих, точно глубинное море, глазах застыли немые слезы — они блестят, переливаются в лучах рассветного солнца. Белое ажурное платьице порвано на груди — его пробила пуля, пущенная в нежное детское сердце, вокруг дыры распласталось крупное кровавое пятно благородного бордового оттенка. В руках девочка сжимает плюшевого зайца — когда-то такого же белого, как и платье, но испачканного теперь алыми брызгами… Девочка не кричит. Она не рыдает и не ищет пощады — она лишь, приоткрыв бледные губы, смотрит сквозь Леви невидящим взглядом и роняет скупые слезы на бетонный пол. Ривай дрожит. Мелко и нервно. Ничтожно. В руках зажат пистолет — тот самый, из которого вылетела свинцовая пуля, что поставила точку в жизни невинного, светлого ангела. Дуло чуть дрожит в такт дрожи по телу. Палец все еще на курке — инстинктивно, неосознанно, руки сжимают рукоятку болезненно, до побелевших костяшек. Леви не чувствует ничего, кроме пробирающего холода — тот, открыв свои широкие объятья, охватывает все тело, обращая душу куском льдины. Сердце не бьется — оно замерло вместе со временем, застыло неотесанным куском камня в груди, тяжелым и массивным. Оно зудит. Хочется сорвать с себя пиджак и рубашку, впиться в грудь ногтями и рвать, рвать, рвать кожу, пока на ее месте не останется одно лишь кровавое месиво. Хочется, истошно крича, пробить кулаком ребра, вырвать этот камень из груди и, отбросив его на холодный бетонный пол, наступить, раскрошить… Но Леви молча стоит на месте и не позволяет себе шевелиться. Тело немеет — холодеет и застывает в одном положении, точно залитое бетоном. Голова легкая: в ней — ни единой мысли, только холодный ветер и пугающая, леденящая душу пустота. В груди, глубоко под сердцем, страх — обнаженный и уязвимый, что пожирает сознание стремительно, с намерением. Он охватывает все: каждую частичку тела, каждый уголок души — он присваивает себе все, до чего только может дотянуться, и прочно обосновывается в глубине подсознания, пустив в нем мощные, массивные корни. Ноги, не выдержав налившегося тяжестью тела, подгибаются — Ривай обессиленно падает на колени. Руки по-прежнему сжимают пистолет, взгляд все еще направлен на прицел… Губы открываются в немом крике. На серые глаза, застывшие в ужасе, набегают и вскоре бесконтрольно вырываются на волю горячие слезы. Крупные соленые капли падают с ресниц на скулы, прокладывают влажную дорожку вниз по щекам — к подбородку и затем с гулким стуком срываются на пол. Леви ненавидит. Ненавидит свою жалкую, убогую жизнь, полную горечи, боли и унижений. Ненавидит свою мать за то, что та предпочла наркотики счастливой, полноценной семейной жизни. Ненавидит Кенни за то, что он обрек совсем еще маленького ребенка на годы тирании и страданий. Ненавидит Дариуса за то, что он безжалостно распоряжается чужими жизнями, как своей собственностью. Ненавидит себя за свою слабость, за эгоистичное желание видеть близких людей живыми и здоровыми. Он ненавидит все и всех, кто хоть как-то причастен к смерти маленького, больного ангела… Ненавидит, но ничего не может сделать. Пистолет выпадает из дрожащих рук и с гулким ударом ударяется об пол. Трясущиеся пальцы впиваются в лицо — сильно до боли, до бордовых кругов перед глазами. Аккуратно подстриженные ногти впиваются в кожу — они цепляются так, будто хотят стянуть ее с костей. Из приоткрытых губ вырывается вой — не человеческий, животный, полный ужаса и жгучей ненависти. Слезы, сорвавшись с длинных ресниц, стекают по щекам одна за другой, одна за другой… Дверь в комнату с грохотом открывается. — Подъем, мое никчемное солнце! — Кенни проходит внутрь широким шагом, громогласно кричит, не оставляя ни шанса вновь погрузиться в сон. — Нас ждут великие дела! Ривай открывает глаза. Пустой, неосознанный взгляд пролетает по комнате: пробегается по высокому потолку, мимолетно исследует белоснежные стены с картинами на них, и лишь затем спускается к дяде. Тот выглядит, как и всегда, омерзительно. В подобранном не по размеру пиджаке, в грязных по кромке штанах и с полуразвязанным галстуком, он выглядит до дурости нелепо, однако Ривай ничего ему не говорит. Мысленно он все еще там — в своем сне, в холодном подвале с зияющей дырой в сердце. Усталость наваливается на него каменной плитой — массивной и неподъемной: тело ноет, требуя немедленного расслабления, свинцовые веки смыкаются сами по себе, в сознании — мертвенная пустошь, однако Леви не позволяет себе закрыть глаза. Потерянный и неосознанный, он устало садится на кровати. Свет, проникающий из коридора, ослепляет — он ударяет в глаза неожиданно сильно, и Ривай прячет лицо в руках… Да, так однозначно лучше. — Сколько времени? — Леви спрашивает тихо и чуть потерянно, на мгновение забыв о привычке всегда говорить холодно и собрано, однако дядя не обращает на это внимания. — Шесть часов, — услужливо подсказывает Кенни и, подойдя к кровати, садится рядом. — Шесть часов, а ты еще трезвый? Ривай не думает, прежде чем сказать — слова срываются с языка сами по себе. Видимо, сарказм уже добрался до уровня инстинкта. Кенни же не обижается — лишь на мгновение в блекло-серых глазах загорается толика недовольства, однако проходит секунда, и она бесследно исчезает. Дядя мерзко усмехается. — Согласен, — степенно кивает он, — большое упущение. — Не то слово, — тихо вздыхает Ривай. Устало проведя ладонями по лицу, он упирается руками в кровать. Все же найдя в себе силы, он открывает глаза. Сперва один, затем второй… Постепенно яркий свет, ударивший ослепительной волной, чуть приглушается и становится терпимым. Пустой, нечитаемый взгляд вновь пролетает по комнате — на этот раз он ненадолго задерживается на картине… Леви плохо разбирался в искусстве, но эту картину он узнает из тысячи — «Танец под музыку времени» Николы Пуссена. Ее реплику Риваю подарил Кенни на шестнадцатый день рождения. Зачем?.. Леви до сих пор не мог понять, однако с того дня картина висела в его комнате, как напоминание о самом ненавистном человеке из всех, кого Ривай когда-либо знал. Холодный взгляд мечется в сторону дяди. — Зачем ты пришел? — Ривай спрашивает холодно, не скрывая презрения, и не остается в долгу — Кенни стреляет в него молнией злобного взгляда. Однако проходит мгновение, и искренний гнев испаряется — на его месте остается лишь скука. Отвернувшись от племянника, Кенни смотрит в зеркало, висящее возле входной двери, и поправляет шляпу. — Закклай вызвал тебя в свой кабинет, — холодно бросает он, тонкие губы вновь трогает едкая усмешка. — Сказал, там тебя ждет твое «особое поручение». Так что на твоем месте я бы поторопился. Ленивый, безынтересный взгляд мечется в сторону племянника. Кенни смотрит с вялым весельем, с тихим злорадством — он понимает: ничего хорошего Леви не ждет, и это не приносит ему ничего, кроме безграничного удовольствия. Ривай же отвечает ему спокойствием и холодом серых глаз. Он еще не до конца отошел ото сна — в груди, прямо под сердцем, болезненно жжет, уязвимые чувства обострились до невозможности — они горят адским пламенем, обдавая сознание мерзким жаром. И все же сейчас, несмотря на боль, он спокоен. Он знает — за дверью кабинета Закклая его ждут лишь боль и страдания — его верные соратники на протяжении всех шестнадцати лет; и поэтому ничего не боится. Он принял ситуацию — ее невозможно было не принять, и теперь он готов вынести все, что ему предстоит, с достоинством. С тяжелым вздохом он отводит взгляд от дяди и спускает ноги с кровати. Тело тяжелое, неповоротливое, однако Ривай, перебарывая себя, поднимается с кровати. Картинка перед глазами чуть плывет и кружится от безграничной усталости, однако Леви, прикрыв глаза на секунду, быстро возвращает себе контроль над собой. Открыв глаза, он уже полностью спокоен и готов идти на свою личную каторгу. Неспешно и грациозно он подходит к двери и, нагнувшись, обувается под чутким взглядом дяди. Лишь когда он выпрямляется, и взгляд натыкается на нерадивого родственника, Леви вспоминает о Кенни. — Ты так и собираешься тут сидеть? — Он спрашивает грубо, без капли вежливости, и ни о чем не жалеет. Кенни же, наткнувшись на холодный взгляд, смотрит в ответ с прищуром, в блекло-серых глазах — полыхающая злоба и недовольство, но Кенни ничего не говорит — лишь с тяжелым вздохом поднимается на ноги и неторопливо подходит к двери. — Нет, — отвечает он, наклонившись к племяннику непозволительно близко, взгляд серых глаз полон раздражения, — я не собираюсь тут сидеть. Я собираюсь отправиться в свою комнату и хорошенько выпить, сладостно думая о том, как тебя пытают. Тонкие губы растягиваются в язвительной улыбке, блекло-серые глаза загораются искренним весельем, однако проходит секунда, вторая… В серебристых глазах дядя по-прежнему не находит ничего, кроме равнодушного холода, и веселье быстро гаснет. Кенни, стерев глупую усмешку с лица, делает шаг назад, во взгляде вновь воцаряется всепоглощающее безразличие. — Закончил? — Леви спрашивает холодно, без интереса и, не дождавшись ответа, открывает дверь, указывая рукой в коридор. — На выход. Кенни еще мгновение стоит на месте и смотрит, презрительно прищурившись. В блекло-серых глазах загорается пожар праведного гнева, однако проходит секунда, и огонь тут же гаснет, сменяясь скепсисом. Губы вновь растягиваются в гнусной усмешке. — Grazie, — едко бросает он и, отвесив шутливый поклон, выходит в коридор. Леви еще пару мгновений стоит на месте — ждет, когда следом за шумом уходящих шагов раздастся хлопок двери и лишь затем выдыхает — шумно, с усталостью. Недовольно покачав головой, он все же выходит из комнаты и, заперев дверь, направляется вглубь переплетенных коридоров. Он идет неторопливо, статно расправив плечи и приподняв подбородок. Коридор извивается витиеватой вереницей узких закоулков, но Ривай быстро находит нужную дорогу и шагает к кабинету уверенно, не оглядываясь. Узкие стены давят почти осязаемо: Леви кажется, чем глубже он уходит, тем сильнее они сужаются — еще мгновение, и они, сойдясь, раздавят его, точно никчемную мошку. Тусклое освещение и обилие потертого золота в интерьере лишь добавляют холлу мрачный оттенок. Из приоткрытых окон вырывается глухой свист ветра — он, залетев сквозь маленькую щелку, мощной волной спускается по стенам и пролетает по полу морозным сквозняком, отчего Леви чуть ежится и запахивает пиджак поплотнее. Мимо проходят люди: служанки, лакеи, личные охранники — десятки незнакомых лиц, которых Ривай раньше не встречал, и все же он здоровается с каждым коротким кивком. Леви проходит по узким коридором вглубь замка, затем поднимается по служебной лестнице на третий этаж и, выйдя в просторный холл, наконец, замечает нужную дверь. Выпиленная из сосны, с золотыми вензелями, она выглядит дорого, но глупо. Вся она — голимый пафос, желание показать свое превосходство над простыми смертными. От одного лишь взгляда на нее к горлу подступает противный ком — мерзкое тошнотворное чувство, что булыжником встает поперек горла и мешает вдохнуть полной грудью. Ривай тянется к галстуку, желая ослабить узел, но натыкается лишь на воздух — галстук он не надел. Тогда он тянется к верхней пуговице, но та уже расстегнута… С тяжелым выдохом Ривай опускает руки и прикрывает глаза. Он концентрируется на дыхании: пытается сделать глубокий вдох… Не выходит. С губ срывается шумный усталый выдох. Леви открывает глаза и смотрит на дверь нечитаемым взглядом. За ней — боль. Море страданий и унижений, сбежать от которых не позволит глумящийся диктатор, что вожделенно наблюдает за ужасом в чужих глазах. Но Ривай не боится. Он боялся раньше — когда был совсем еще юным мальчишкой, что едва осознал свою беспомощность и слабость перед всемогущей тварью, носящей внушающую ужас фамилию — Закклай. Сейчас же, смотря на ненавистную дверь, Леви не чувствует ничего кроме нерушимого холода и взрослого, осознанного спокойствия. Все ужасное уже произошло: он здесь, в Риме, в резиденции богатой мрази, для которой человеческая душа стоит не дороже пары центов, у него нет гарантии безопасности близких ему людей, нет свободы, нет выбора… Разве может быть хуже?.. Собравшись с мыслями, Ривай уверенно подходит к двери и стучится. Проходит секунда, вторая… Ничего не происходит. Тогда Ривай стучится вновь — куда громче и настойчивее, и на этот раз он получает ответ: из-за закрытой двери доносится хохот. Резкий и хриплый, неприлично громкий, но оттого не менее красивый женский смех. Он разлетается по коридору прекрасной мелодией, приятно лаская слух, и Леви на мгновение теряется. Возможно, он пришел не вовремя? Может быть, Дариус коротает вечер в компании красивой, но бестолковой дуры?.. Однако все догадки теряют вес, когда дверь неожиданно открывается. За ней — совсем юная девушка. Черные кудри водопадом рассыпались по плечам — волосы длинные, они едва не достают до поясницы. Красивое лицо испорчено неумело использованной косметикой: слишком светлый тональный крем изуродовал благородно бледную кожу, резкий контуринг визуально опустил высокие скулы и сделал тонкий нос чуть шире, неумело подведенные глаза глубокого голубого оттенка чуть потеряли свою насыщенность, пухлые губы криво обведены карандашом, на них слишком много блеска. На девушке — роскошное платье благородного бордового оттенка, оно облегает красивую фигуру, подчеркивает ее стройность и подтянутость. Девушка смотрит на Леви внимательно, изучающе, голубые глаза озорно блестят, пухлые губы растянуты в дружелюбной улыбке. — Ну и чего ты застыл? — Она спрашивает с едким весельем, искренняя улыбка приобретает ехидный оттенок. Голос низкий и хриплый, но приятный. — Входи, — приглашает незнакомка и отступает в сторону, пропуская Ривая в кабинет. Леви еще мгновение стоит на месте, холодным взглядом изучая молодую особу. Он подмечает детали: туфли на высоком каблуке — явно дорогие, сделанные качественно, глубокий вырез, обнажающий красивую грудь, жемчужное ожерелье — явно не бижутерия, крупные золотые сережки с россыпью бриллиантовой крошки. Он замечает все: несколько родинок под ключицами, маленький шрам на шее, веселые веснушки, смеющиеся вместе с девушкой, серебристый перелив в голубых глазах… Запоздало осознав, что он смотрит до неприличия пронзительно и до сих пор стоит на месте, Ривай кивает. Холодный взгляд мечется вглубь кабинета и вскоре находит знакомую фигуру — Дариус сидит за массивным дубовым столом с чашкой чая в руках. Собравшись с мыслями, Леви проходит в кабинет. Комната просторная и светлая, в тон отделки всего замка: белоснежные стены с репликами знаменитых картин на них уводят вглубь к широкому окну, пропускающему тусклый свет восходящего солнца. Возле окна стоит стеллаж с книгами — десятки, сотни изданий аккуратно расставлены по полочкам в алфавитном порядке. Возле стеллажа — широкий рабочий стол и тумбы, выпиленные из дуба. За ними — массивное кресло, на котором сидит, неприлично развалившись, Закклай. Начальник приветствует Ривая легкой полуулыбкой. — Ривай, — коротким кивком приветствует мразь. — Дариус, — кивает в ответ Леви. — Проходи, присаживайся, — приглашает начальник и рукой указывает на стул, стоящий возле рабочего стола. Ривая не нужно просить дважды — он, получив приглашение, огибает молодую особу и проходит к стулу. Он садится аккуратно, с прямой осанкой и расправленными плечами, и по привычке закидывает ногу на ногу. — Кенни передал мне, что вы хотели дать мне особое поручение, — холодно говорит он и ненадолго отвлекается, когда дама проходит мимо него. Она идет статно и неторопливо, гордо вздернув подбородок. Подойдя к свободному креслу, отставленному к стеллажу, она аккуратно опускается в него и легким взмахом руки откидывает копну волос за спину. Девушка ничего не говорит: она только смотрит на Леви, внимательно прищурившись. Дариус тем временем, сделав неторопливый глоток чая, отставляет чашку в сторону. — Да, это так, — степенно кивает он и указывает рукой на сидящую в углу особу. — Знакомься, Ривай. Это Стефания — моя дочь, — говорит он. Стефания же, расслабленно улыбаясь, поднимает руку в воздух и приветственно машет. — Стеша недавно закончила обучение во Франции и вернулась на родину, — вскользь бросает Дариус. Ривай в ответ кивает — сухо и коротко, не до конца понимая, к чему нужно это бестолковое знакомство. Однако Закклай, выждав небольшую паузу, продолжает: — Стефания — темпераментная девушка, и она уж очень любит искать себе проблемы. Стеша, услышав слова отца, улыбается чуть шире. — Вся в отца, — язвительно бросает она, на что ей отвечает взгляд Дариуса — холодный, с толикой злобы. Однако проходит жалкое мгновение, и недовольство стихает, сменяясь размеренным спокойствием. Закклай переводит отстраненный взгляд на Леви. — Я хочу, чтобы ты присмотрел за ней… — холодно говорит он, однако дочь его перебивает: — Точнее он хочет, чтобы ты побыл моим слугой, — едко бросает она, искренняя улыбка приобретает ехидный оттенок. — Чтобы ты спал со мной, просыпался со мной, помогал мне выбирать одежду и одеваться, чтобы ты кормил меня, купал меня… — Стеша, — Закклай обрывает поток бреда холодно и строго, гневный взгляд мечется в сторону дочери, но та продолжает улыбаться — открыто и по-хамски, ни капли не опасаясь злобы жестокого отца. — Что такое? — Не стирая улыбки с лица, спрашивает она. — Мне казалось, ты сказал, что он будет со мной все время. Так в чем я не права? Стефания говорит спокойно, без капли страха, в каждом ее слове — ленивое веселье и презрение, в каждом взгляде — озорство и ехидное удовольствие. Она оценивает отца веселым, колким взглядом, затем, не получив ответа, переводит тот же взгляд на Ривая. Леви же ненадолго теряется. В голове — пустынный ветер с редкими перекати-поле, в чувствах — полный штиль, безграничное спокойствие нарушает, разве что, тихое удивление. — То есть, «особенное поручение» — это…? — Он спрашивает слегка потерянно, не до конца осознавая ситуацию. Дариус же в ответ уверенно кивает. — Это присмотр за моей дочерью, — спокойно заканчивает он. Ривай теряется. Идя сюда, в этот зловещий кабинет, насквозь пропитанный духом смерти, он ожидал чего угодно: приказа шантажировать, избить, убить и расчленить невинного человека, случайно попавшего под руку омерзительного чудовища. Он ждал, что ему, под угрозой смертью близких, настоятельно посоветуют взять в руки пистолет и отправиться на очередную кровавую бойню, или же попросту прикажут в очередной раз переступить через свои принципы. Встретить в кабинете странноватую, но миловидную и вечно улыбающуюся девушку было полной неожиданностью. Еще большей неожиданностью стал вовсе не кровавый приказ, а всего лишь просьба проследить за ней, удостовериться в ее безопасности. И пусть стать слугой подразумевает под собой некоторого рода унижения, Леви, не увидев за ним никакого кошмарного подтекста, выдыхает с облегчением. Напряжения не было и нет — он шел в кабинет с нерушимым спокойствием, и все же тяжесть, осевшая на плечах гранитной плитой, рушится на миллионы мелких осколков, освобождая. За ней остается лишь безграничная холодность и глухая тишина. — Хорошо, — Леви говорит, осознавая, что его ответ не стоит ни гроша. — Я присмотрю за ней. Дариус в ответ улыбается — легко и непринужденно. — Вот и славно, — говорит он, кинув спокойный, безразличный взгляд на дочь. — Твоя задача — не спускать с нее глаз. — Закончив, он переводит холодный взгляд на Леви. — Если с ней что-то случится, будешь отвечать головой. Это понятно? Ривай в ответ смотрит равнодушно и кивает — степенно, осознанно. В этом он не сомневался ни на долю секунды. — Понятно, — соглашается он. В ответ неприметная улыбка Закклая становится чуть более явной. — Вот и хорошо, — добродушно бросает он. — В таком случае вы можете идти. Леви, коротко кивнув, поднимается со стула и бросает холодный взгляд в сторону Стефании — та, не прекращая ехидно улыбаться, неторопливо поднимается следом и медленно, грациозно подходит к нему. Не терпя возражений, девушка скользит ладонью по предплечью Ривая, коротко оглаживает плечо и, не отрывая внимательного взгляда от серых глаз, бережно берет его под руку. Леви смотрит в ответ холодным, нечитаемым взглядом и ничего не говорит — заранее знает, что спорить с ней бесполезно, и поэтому терпит фривольность юной особы. Стеша тем временем переводит ленивый взгляд на отца. — Увидимся за ужином, папочка? — Едко бросает она, невинно хлопая длинными ресницами. Закклай в ответ смотрит строго, с толикой злобы в ответ, но не делает дочери замечаний — он лишь тяжело вздыхает и, взяв со стола чашку с чаем, делает крупный глоток. — Увидимся за ужином, — холодно соглашается он и усмехается — легко, едва заметно. — Надеюсь, до этого времени ты не успеешь в очередной раз вляпаться. — Надейся, — едко улыбается дочь и, махнув копной черных волос, направляется к выходу из кабинета. — Пойдем, Ривай, — говорит она, утягивая Леви за собой. — Нам больше нечего здесь делать. Ривай не спорит — не проронив ни слова, он лишь оборачивается в сторону Закклая и кивает ему напоследок — Дариус степенно кивает в ответ. Тогда Леви, подойдя к выходу, открывает дверь девушке и пропускает ее первой. — Je vous remercie, — ласково щебечет та и, отвесив шутливый поклон, выходит из кабинета. Ривай выходит следом и закрывает тяжелую дверь. Оказавшись наедине, девушка тут же льнет ближе — аккуратной, грациозной поступью она плавно подходит к Леви, скользит ладонями по крепкому предплечью, плавно ведет руки к плечу и вновь подхватывает его под руку. — Что ж, Ривай, — она говорит тихо и нежно, почти интимно, и медленным, неторопливым шагом направляется вглубь коридоров, — теперь нам предстоит много времени провести вместе. Расскажешь мне о себе? Ривай не дурак — он сразу понимает: девушка пытается вывести его на эмоции; и поэтому мастерски игнорирует провокацию. Он лишь вздыхает — тяжело и устало, и идет, ведомый Стефанией. — Не вижу в этом смысла, — холодно отвечает он. Стешу же такой ответ не устраивает — в голубых глазах серебристыми брызгами всплескивается недовольство. Взорвавшись на секунду, оно не держится долго — проходит жалкое мгновение, и раздражение сменяется интересом. Ехидная улыбка становится чуть шире. — Ну как же «нет смысла»? Нам стоит поладить, иначе мой папа открутит тебе голову, — нежно щебечет она и льнет ближе, однако Ривай не отвечает ей — он лишь, устремив холодный взгляд вперед, неторопливо идет по знакомым коридорам, ведомый девушкой. Стефания же, не получив желаемого, быстро сдается. — Хорошо, — легко кивает она. — Тогда я расскажу тебе о себе, если ты не против. Леви против. У него нет желания общаться с наглой особой, нет желания знакомиться с ней, нет желания отвечать, но он понимает — такие девушки не терпят отказов, поэтому коротко кивает: — Не против. В ответ в глазах девушки загорается задорный огонек. — Вот и славно, — улыбается она. Неспешным, почти ленивым шагом она направляется вглубь гостевых спален. — Меня зовут Стефания, но ты можешь звать меня Стеша. Мне двадцать один год, я только что окончила «Ля Кордон Блю». Я терпеть не могу сельдерей и пиво, обожаю мотоциклы, татуировки и черноволосых парней с серыми глазами, — вскользь бросает она, переведя лукавый взгляд на Ривая. — Что насчет тебя?.. Какие девушки тебе нравятся? Леви вздыхает — шумно, с усталостью. Глупую попытку флирта он пресекает холодным, равнодушным взглядом. Он смотрит на девушку выразительно и отстраненно одновременно, но огонь в глазах Стефании не утихает, наоборот — с каждой секундой разгорается все сильнее, и Ривай отводит глаза. — Два метра ростом, каштановые волосы, зеленые глаза, — сухо перечисляет он, на что Стеша смеется — громко, заливисто, запрокинув голову. Нахохотавшись вдоволь, она переводит игривый взгляд на Леви. — Что ж, я могу это обеспечить, — лукаво шепчет она, в голубых глазах разгорается нешуточный пожар. — Надену каблуки, парик и линзы, и ты будешь в восторге, обещаю. Ривай не хочет отвечать, но рука, лежащая на его собственной, сжимает предплечье чуть сильнее. — А еще у нее должен быть член, и ее должны звать Эрен Йегер, — холодно бросает он и, заметив смятение в глазах напротив, добавляет: — В идеале. Девушка цепенеет. Ехидная усмешка спадает с лица, будто ее и не было, пожар в голубых глазах в мгновение тухнет, не оставляя за собой ничего, кроме наивной потерянности. Красивое лицо изумленно вытягивается, черные брови взлетают вверх, пухлые губы складываются в отчетливую букву «о», рука, сжимавшая предплечье, слабеет. Проходит секунда молчания. Затем вторая, третья… Стефания, придя в себя, неловко откашливается, прячет взгляд и отпускает руку Леви, делая несколько шагов в сторону. — Поняла, — скомкано бросает она и чуть ускоряет шаг. — Больше никаких намеков. — Вот и славно, — холодно отвечает Ривай и уверенно ускоряет шаг, следуя за Стешой. Между ними повисает неловкая тишина. Леви молчит, потому что хочет: общение с посторонними людьми для него — личная каторга, поэтому для него молчание отдает блаженным спокойствием. Стефания же, поняв, что ее нагло заткнули за пояс, на мгновение тушуется, устремив пустой взгляд в пол. Она идет к гостевым спальням широким, стремительным шагом и прячет глаза, не зная, что ей сказать. Однако проходит секунда, вторая… Постепенно неловкость начинает таять, и на лицо Стеши возвращается ехидная усмешка. Вспомнив о своем характере, девушка вновь неторопливо приближается к Леви, берет его под руку и лукаво заглядывает в серебристые глаза. — Я могу быть твоей девушкой для прикрытия, — игриво предлагает она, озорно подмигнув. — Может быть, мы даже поцелуемся — кто знает… Ривай в ответ устало вздыхает. — Откажусь, — холодно бросает он и нервно одергивает рукава пиджака. — Мне и без прикрытия неплохо живется. Стефания в ответ смеется — хохочет, запрокинув голову, громко и заливисто, красиво. Она смеется искренне, с весельем, на ее щеках проступают милые ямочки. Насмеявшись вдоволь, она переводит кокетливый взгляд на Леви. — Что ж, тогда буду тешить себя слепыми надеждами, — легко пожимает плечами она и, договорив, улыбается чуть шире. — Но сейчас не об этом, — быстро тараторит Стеша. — Я собираюсь поехать в бар — он здесь, неподалеку, — и хорошенько отметить окончание учебы, — уверенно заключает факт она. — Поедешь вместе со мной. Выпьем вместе, потанцуем, я познакомлю тебя со своими друзьями… — Нет, — Ривай обрывает ее однозначно и четко, не желая даже слышать о подобных идеях, однако Стефанию это ни коим образом не цепляет. — Я не спрашиваю у тебя разрешения, — едко прыскает она. — Я озвучиваю факт. Тебе остается только смириться, принять ситуацию и оторваться, как следует. Ривай ее не слышит. — Нет, — настойчиво повторяет он. — Мы пойдем в комнату и будем читать. Стефания останавливается — Леви останавливается следом. Ехидная, озорная усмешка сходит с лица, не оставив и следа, в глубоких голубых глазах серебристым брызгами взрывается недовольство — искренняя и жгучая злоба, обжигающая своими прикосновениями. — Нет, мы поедем в бар, и на этом точка. — Стеша говорит холодно и серьезно, убежденная в собственной правоте. — И мне неинтересны твои нудные нотации, так что можешь оставить их при себе. С тобой или без тебя я поеду пить. Так что выбирай, — ставит ультиматум она и, закончив, выразительно скрещивает руки на груди. Однако для Ривая ее серьезные, убежденные высказывания, что детский лепет — бессмысленный и глупый. Подойдя к девушке, Леви уверенно берет ее за руку и, не обратив на протестующее «Что…?» никакого внимания, утягивает Стефанию в сторону собственной спальни. — Что ты, блядь, делаешь?! — Стеша вскрикивает, упираясь каблуками в красный ковер, но Ривай с легкостью утягивает ее вглубь коридора. — Веду тебя читать, — уверенно отвечает он и, заметив нужную дверь, выдыхает с облегчением. Стефания же не желает так быстро сдаваться — она упирается, цепляясь рукой за стену, протестующе мотает головой и быстро-быстро тараторит: — Нет, нет, нет, нет, нет! Леви же не слушает ее протесты и с легкостью тащит сопротивляющееся тело к нужной комнате. Подойдя к знакомой двери, он уже собирается открыть ее, но Стефания громко, с вызовом кричит: — Хорошо-хорошо, стой! Ривай останавливается. Без особого желания он оборачивается в сторону Стефании и смотрит на нее нечитаемым взглядом. Девушка же, включив особое женское обаяние, делает несколько робких шагов навстречу и скользит ладонями по предплечьям выше — к плечам. Она трогает нежно и ласково, бережно поглаживает и обезоруживающе улыбается, хлопая длинными ресницами. — Хорошо, я поняла, ты не хочешь в бар, — ласково щебечет она, сделав еще один шаг навстречу. — Может, тогда в ресторан? Я знаю отличное заведение. Тебе там понравится, обещаю! Леви смотрит на Стешу холодным, внимательным взглядом: изучает острый овал лица, его правильные, красивые черты, цепляется за глубокие голубые глаза… — Нет, — спустя мгновение тишины отрезает он и открывает дверь. — Мы идем читать. На этом он ставит точку. Не обращая внимания на недовольный вскрик девушки, он с силой заталкивает Стефанию в комнату и, зайдя в спальню следом, закрывает ее изнутри. Стеша останавливается в нескольких шагах от выхода — она застывает каменной статуей, стреляющей молниями злобных взглядов в сторону Леви. Тот не обращает внимания. На мгновение забыв о надоедливой девушке, он уверенно подходит к книжному стеллажу и принимается изучать расставленную на полках литературу. — Я вижу, ты не рассматриваешь вариант компромисса. — Стефания не спрашивает — озвучивает факт и недовольно скрещивает руки на груди. — Верно, — холодно соглашается Ривай и останавливается на «Невидимых городах» Итало Кальвино. Взяв экземпляр в руки, он неторопливо подходит к кровати и аккуратно присаживается на самый край. — И ты не собираешься сегодня выходить из этого чертового замка, — уверенно продолжает девушка. — Верно, — вновь повторяет Леви и открывает первую страницу. Книга встречает мелким шрифтом, ровными строчками и интересным слогом, и Ривай, на секунду забыв о надоедливой Стеше, погружается в чтение. Однако ненадолго. Проходит лишь пара секунд тишины, прежде чем Стефания, набравшись решимости, бегом направляется к двери и, открыв ее, выбегает в коридор. Ривая это не впечатляет — бережно отложив книгу в сторону, он бегом направляется за ней. Догонялки не длятся долго — Ривай нагоняет девушку в первом же закоулке и, схватив ее за руку, решительно тащит сопротивляющееся тело обратно в комнату. — Блядь, отпусти меня! — Стефания орет так, что, того и гляди, обитатели гостевых спален выйдут посмотреть на развернувшийся в коридоре цирк. — Иначе я натравлю на тебя отца, сука! Леви ее не слушает. Он идет к комнате неторопливо, с нерушимым спокойствием. Первую в спальню он запихивает сопротивляющуюся Стефанию, следом заходит сам. Не церемонясь, он подталкивает девушку к рабочему столу и, надавив на плечи, насильно усаживает ее в кресло. — Ты предпочитаешь Алессандро Барикко или Элену Ферранте? — Услужливо интересуется он, подойдя к книжному стеллажу. — Я предпочитаю виски, — ядовито шипит Стефания в ответ, голубые глаза горят искренней злостью. — И ты, блядь, даже не думай, что сможешь заставить меня читать! Если я сказала, что пойду выпить, значит, я пойду выпить, и никакой коротышка не заставит меня читать ебаную Элену Ферранте! Ривай не слушает гневную тираду в свой адрес — он берет первую попавшуюся книгу Элены Ферранте и неторопливой поступью подходит к Стефании, что стреляет в него молниями гневных взглядов. — Остынь, — холодно бросает он и бережно кладет книгу на стол перед девушкой. — Почитаешь, наберешься мудрости. Тебе же на пользу, — легко пожимает плечами он и возвращается к кровати. Присев на самый краешек, он закидывает ногу на ногу, берет книгу, оставленную у изголовья, открывает первую страницу и сразу же погружается в чтение, не обращая никакого внимания на праведный гнев Стефании. Та в свою очередь, взяв книгу в руки, со всей силой отбрасывает издание от себя — то с гулким стуком ударяется о пол. — Знаешь что, Ривай? — С придыханием спрашивает она, голубые глаза горят недобрым огнем. — Пошел-ка ты нахуй! С тяжелым вздохом Леви поднимает взгляд. Сперва он смотрит на отброшенную на пол книгу, затем поднимает глаза на надоедливую подопечную — он смотрит холодно, с нерушимым спокойствием, не чувствуя ни доли раздражения. — С удовольствием, — холодно отвечает он и, решив больше не обращать внимания на провокации, опускает глаза в книгу. — А если ты еще раз решишь бежать, я закрою дверь на ключ, — напоследок бросает он. — Так что десять раз подумай, хочешь ли ты быть запертой. — Ты…! — Стефания вскрикивает, вскочив на ноги, голубые глаза утопают в пустом, необоснованном гневе. Девушка смотрит на него, как на врага всей своей жизни — озлобленно, с искренней яростью. Тонкие брови сошлись к переносице, острая линия челюсти напряжена, хрупкие плечи вздернуты, руки мелко дрожат. Однако Ривай по-прежнему никак не отвечает на злобу — он даже не смотрит на Стешу, целиком и полностью утонув в истории, и девушка, поняв, что спорить бессмысленно, обессиленно опускается на стул. Какое-то время она просто сидит, стреляя в Леви гневными взглядами. Однако время стремительно летит вперед, и через несколько минут девушка понимает — Ривая не сломать. Тогда она нерешительно встает с кресла, медленно подходит к отброшенной книге, поднимает ее, бережно стряхивает пыль с переплета и, подойдя к Леви, холодно бросает: — Двигайся. Ривай не спорит. Ни на секунду не отвлекаясь от книги, он пересаживается чуть правее, и Стефания, шумно выдохнув, неуклюже плюхается рядом. — Ты — чертов тиран, — злобно бросает она и все же открывает книгу. — Не буду спорить, — холодно отвечает Леви и перелистывает страницу. Стеша больше ничего не говорит — она лишь мечет в сторону Ривая холодным взглядом и с тихим вздохом принимается читать. Так проходит несколько часов. Ривай, погруженный в историю, с головой утопает в книге, вчитываясь в разбегающиеся перед глазами строчки. Стефания же, сидя рядом, обиженно пыхтит, но продолжает читать ввиду отсутствия перспектив. Однако спустя время она уверенно откладывает книгу в сторону и поднимается на ноги — девушка, устало потянувшись, медленной поступью направляется к выходу из комнаты. Леви поднимает на нее холодный взгляд. — Ну и куда ты собралась? — Без особого интереса спрашивает он, на что Стеша нервно оборачивается. Она смотрит на Ривая устало, с раздражением. — В дамскую комнату, если мисье Ривай позволит, — ехидно бросает она, едко сощурившись. — Можно? Леви в ответ тяжело вздыхает. — Иди, — неохотно разрешает он и возвращает все свое внимание к книге. — Большое спасибо, — напоследок раздраженно бросает девушка и выходит из спальни, грохотом двери поставив точку в разговоре. Ривай же продолжает читать. Книга, состоящая из очерков о городах, которых не найти на карте, увлекает не на шутку — она цепляет изящным слогом и красочными описаниями, увлекает за собой в вымышленный мир, полный странствий по несуществующим маршрутам, и Леви отдается путешествию с головой. Он читает увлеченно, с желанием, переворачивает страницы одну за другой, постепенно проходит время… Он отвлекается, лишь когда за окном, харáктерно взревев, заводится двигатель машины. Ривай, оторвавшись от книги, вскидывает удивленный взгляд на окно: за ним — черный ягуар, что, простояв на парковке жалкую секунду, тут же срывается с места и на огромной скорости уносится вглубь сада — к воротам. Леви провожает его отстраненным взглядом — он смотрит на то, как авто, входя в повороты на бешеной скорости, ловко лавирует меж витиеватых распутий и вскоре подъезжает к кованной ограде. Лишь когда ворота, натужно скрипнув, разъезжаются в разные стороны, в голову понемногу начинают закрадываться сомнения. Сперва одно, затем второе… Ривай, отложив книгу в сторону, подходит к окну и вглядывается вдаль — ягуар, напоследок блеснув алыми фарами, скрывается за поворотом. Осознание накрывает слишком поздно — тогда, когда догнать ягуар уже не представляется возможным. Оно взрывается в голове стайкой напуганных чувств: легким, поверхностным волнением, тихой паникой, искренним страхом и затем — леденящим душу ужасом. Ривай чувствует, как сердце пропускает удар, после чего, постепенно наращивая темп, принимается биться так сильно, что грудь прошивает болезненным спазмом. Холод подступает из ниоткуда: он, подкравшись со спины, несмело облизывает ступни, затем медленно, но верно поднимается вверх по бедрам — к животу, и вскоре перетекает на грудь, охлаждая бьющееся в агонии сердце. Мысли разбегаются стайкой напуганных тараканов: они расползаются по всему сознанию и тут же теряются, стоит за них ухватиться. Голова становится легкой-легкой, будто накачанной гелием, ноги же наоборот наливаются свинцовой тяжестью, становятся неповоротливыми и непослушными… Ривай подрывается с места — он, захватив с собой телефон, широким шагом выходит из комнаты и, оказавшись в коридоре, срывается на бег. Он быстро спускается по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и вскоре оказывается на парковке. Она полна самых разных машин, однако одно место пустует — именно с него умчался черный ягуар. Времени нет. Леви широким шагом подходит к темно-синему ауди, возле которого стоят, потягивая сигареты, двое широкоплечих мужчин. Их Ривай видит впервые, но ему плевать. Главное — найти, догнать, убедиться в безопасности, отвесить мощный подзатыльник и затем притащить домой силой. Поэтому он без лишних почестей подходит к водителям и вклинивается в сухой диалог. — У кого-то ключи с собой? — Он спрашивает холодно, без церемоний, и мужчины, до этого мирно беседовавшие, переглянувшись, переводят на него удивленные взгляды. — У меня, — говорит один из них, тот, что повыше, с угольным ежиком на голове. — А что? Облегчение накрывает с головой — шумный выдох срывается с бледных губ. Возможно, еще есть шанс. — Нужно догнать Стефанию, — холодно бросает Ривай, однако, наткнувшись на непонимание в блекло-карих глазах, поясняет: — Дочь Дариуса. Она только что уехала на черном ягуаре и теперь может быть в опасности. Этого хватает сполна. Непонимание выветривается из карих глаз, будто его и не было, бледные губы сжимаются в тонкую линию. — Прыгай на пассажирское, — отстраненно бросает водитель и тушит сигарету о капот машины. — Спасибо, — коротко кивает Ривай и, обойдя ауди, торопливо усаживается на переднее сидение. Водителя долго ждать не приходится: пожав руку второму незнакомцу, он огибает машину и усаживается в водительское кресло. Машина уже заведена — двигатель глухо рокочет под капотом, поэтому мужчина не тратит много времени и сразу же трогается с места. — Куда она поехала? — Собрано спрашивает он, выруливая с парковки на дорожку сада, выложенную гравием. — В какой-то бар, — холодно отвечает Леви, пристегиваясь. — В какой именно, не сказала. Знаю только, что он недалеко отсюда, — честно говорит он. Водитель в ответ поднимает на Ривая взгляд — удивленный, чуть неуверенный, и Леви решает уточнить: — Что такое? Незнакомец же неодобрительно качает головой в ответ. — Здесь неподалеку есть только один бар, — неуверенно говорит он, устремляя сосредоточенный взгляд на дорогу. Стоит только ауди приблизиться к воротам, те, натужно скрипнув, разъезжаются в разные стороны, и водитель, не тратя времени, выезжает за границы резиденции. — И что? — Ривай спрашивает холодно, без особого интереса и смотрит на водителя нечитаемым взглядом. Тот же, кинув мимолетный взгляд в сторону пассажира, тяжело вздыхает. — Это живой наркоманский притон, — неуверенно отвечает он, сухо пожав плечами. Все с тихим скрежетом встает на свои места. Сердце, что и без того бьется с болезненной частотой, лишь набирает обороты, его удары гулкие и сильные, будто оно намеревается вот-вот пробить ребра и вырваться на свободу. Холод становится осязаемым: созрев некрупной горошиной где-то глубоко внутри, он постепенно увеличивается и обрастает острыми иглами — они впиваются в легкие, расцарапывают их в кровь, не позволяя вдохнуть полной грудью. К горлу подкатывает тошнотворное чувство, что не получается сглотнуть. Легкая голова постепенно наливается тяжестью: на Леви обрушается мощная волна мыслей, полных воспоминаний, что спустя мгновение охватывает сознание тисками. Тело понемногу холодеет и немеет, все потому что… Ривай знает, что это за клуб. Ему было шестнадцать, когда он впервые очутился там — за чертой резиденции, в пятнадцати минутах езды от города. Тогда, впервые ощутив в руках тяжесть оружия, ему стало дурно — плохо настолько, что хотелось взвыть. Первый выстрел — первая вспышка адской боли, что прошила тело и захватила подсознание тоталитарным контролем. Первая кровь на руках, первый охладевший труп, что лежал в багажнике, пока Кенни вез совсем еще юного племянника обратно в резиденцию, впились в память клыками, высасывая из юного тела жизненные соки. Тогда Ривай сник: он не говорил, не ел и не спал — только лежал в закрытой от посторонних глаз комнатушке и сутками смотрел в потолок пустым, нечитаемым взглядом, ощущая лишь монотонную боль под сердцем и ничего кроме. Спустя месяцы отшельничества, полного болезненных мыслей и воспоминаний, он сошел с ума — детское, наивное сознание не справлялось с той болью, обрушившейся на него так внезапно. Именно тогда Леви, впервые ослушавшись приказа, сбежал. Он, угнав машину, помчался к счастливой, свободной смерти — надеясь попасть в аварию, он ехал, не оборачиваясь и не боясь. Однако, стоило серым глазам увидеть машину на встречной полосе, уязвимое сознание охватывал страх — леденящий душу ужас, что укоренялся в сердце с каждой секундой все прочнее. Ривай раз за разом проезжал мимо, откладывая смерть, и так и не решился, вывернув руль, покончить с жизнью. Тогда он, попетляв по извилистым дорогам, набрел на бар на отшибе Рима — на полузаброшенное, разваливающееся на глазах здание, на удивление переполненное людьми. Ривай остановится возле него инстинктивно — какое-то шестое чувство заставило его выйти из машины и пройти в убогое, опасное на вид место. Именно здесь Ривай познакомился с Эшем — низкорослым блондином с пронзительными карими глазами. Приветливый и дружелюбный молодой человек сразу заметил новое лицо в баре — он подошел, снося с ног миролюбивой улыбкой, и завязал ненавязчивый диалог. Он почти не задавал вопросов, вместо этого он открыто и искренне сам рассказывал о многом, часто шутил и сам же смеялся, что сразу привлекло невзрачного, замкнутого подростка. Как выяснилось немногим позже, юноше оказалось двадцать три года, он был родом из небольшой, но дружной техасской семьи, что теперь покоилась на римском некатолическом кладбище. Он увлекался дорогими машинами и сразу же заинтересовался бентли, угнанной Риваем. Тогда, не заподозрив ничего неладного, Леви с легкостью вручил юноше ключи — без задней мысли он позволил Эшу сесть за руль, а сам сел рядом, на пассажирское сидение, и всю дорогу следил, внимательно наблюдал за искренними эмоциями на красивом лице. Тогда в этих глубоких глазах он прочитал все: по-детски наивную радость, искреннее веселье, наслаждение и счастье — теперь Леви готов был раз за разом пригонять все новые автомобили, чтобы увидеть эти эмоции вновь… Тогда он вернулся в резиденцию под раннее утро и с тех пор каждую ночь, тихо пробравшись по служебным коридорам, сбегал, угоняя машины. Каждую ночь без исключения он приезжал к бару и смотрел в глубокие карие глаза. Постепенно Эш открылся, стал делиться чем-то сокровенным — со временем он безоговорочно завоевал доверие юного преступника. И тогда, когда Ривай не ожидал подвоха, произошло страшное. Эш достал шприц. Поначалу Леви держался в стороне — стоял неподалеку, пока Эш, блаженно прикрыв глаза, вводил в вены бурую смесь, пока он, приоткрыв бледные губы, варился в сладостной неге. Однако время шло, и у несмышленого, незрелого мальчишки крепло любопытство. В тот день Ривай убил беременную женщину — жену беглеца, что осмелился, собрав чемоданы, под покровом ночи скрыться за чертой города. Леви готов был лезть на стену. Боль была везде. В голове — тяжелой, точно свинцовый шар, полной жестоких мыслей и воспоминаний. В сердце, переполненном противоречивыми чувствами. В теле — тяжелом и неповоротливом, не слушающемся приказов. В груди, прямо под сердцем, была дыра — огромная зияющая дыра, заполненная горечью и страданиями совсем еще юного мальчишки, и Ривай сдался. Оказавшись рядом с Эшем, он взял шприц в руки. В первый раз было плохо. Сердце, переполненное болью, билось часто-часто, заставляя хватать ртом воздух в надежде вдохнуть. На тело навалилась такая тяжесть, что руки и ноги охладели и онемели, ослабли и перестали слушаться, заставляя замертво упасть на холодный бетонный пол. Кожа зудела: ее хотелось чесать, чесать и чесать, раздирать в клочья, хотелось сорвать ее с костей и отбросить на грязную землю — сделать, что угодно, лишь бы не чувствовать сотню фантомных насекомых, ползающих по телу. К горлу подступила тошнота — она, тугим комом скрутившись внизу живота, с силой вскарабкалась вверх — к горлу, и перекрыла путь кислороду. Зрение тоже подвело: картинка перед глазами стала блеклой, расплывчатой, она безжалостно двоилась, не позволяя сконцентрироваться на чем-то одном… Однако время без устали летело вперед, и следом за мучениями пришло наслаждение — блаженная эйфория, накрывшая тело шелковым одеялом. Внезапно вокруг стало темно и тихо… Спокойствие обволокло сознание мягкой, томной пеленой. В голове совсем не осталось мыслей: ни хороших, ни плохих — они все растворились в забытьи, накатившем тихой, приятной волной. Сердце больше не болело, в груди уже не было зияющей дыры — она заполнилась бурым веществом, отравляющим память. Воспоминания, атаковавшие плотными рядами, отступили — на их место пришла блаженная нега, приятной тяжестью разлившаяся по телу. Стало легко и спокойно… — Приехали, — грубый голос вырывает из мыслей, заставляя в секунду вернуться в холодную реальность — в ту самую, где нет эйфории и нет глубоких карих глаз, полных чувств. — Это — единственный бар, который я здесь знаю, — сухо пожимает плечами водитель. Леви, с силой вырвавшись из водоворота затягивающих мыслей, возвращается из воспоминаний к настоящему. Рассеянный, чуть потерянный взгляд пролетает по знакомому до боли пустырю: по голому асфальту, раскатанному по некрупному холму, по почти развалившемуся зданию, вход в которое теперь завален грудой досок; и в конце цепляется за черный ягуар, припаркованный на обочине. Леви встряхивает головой, отбрасывая воспоминания в сторону — сейчас не время. С трудом вернувшись в холодную, суровую реальность, он собрано кивает. — Спасибо, — благодарно бросает он напоследок и открывает дверь. — Обращайся, — отзывается водитель, легко улыбнувшись, и, стоит Леви выйти из машины, тут же трогается, разворачиваясь. Ривай провожает ауди нечитаемым взглядом. Когда машина скрывается из вида, Леви, окинув взглядом черный ягуар, наконец, вспоминает, зачем он приехал. И пусть мысли по-прежнему пытаются атаковать сознание болезненной волной ностальгии, он, запрещая себе думать о прошлом, широким и уверенным шагом направляется к бару. Это место, намертво отпечатавшееся в сознании, сильно изменилось: блекло-карие стены окончательно развалились — возле них теперь лежит груда обвалившихся кирпичей, шифер на крыше потрескался, а местами и вовсе провалился, раньше горевшая алым вывеска теперь безвольно болтается на одном креплении, опасливо свесившись над заваленным досками входом. Однако Ривай не удивляется — еще восемь лет назад, когда он впервые очутился на пустыре, он понимал, что притон находится в аварийном состоянии — нет ничего удивительного в том, что он развалился с концами. Поэтому Леви уверенным, твердым шагом направляется на задний двор, где всегда тусовалась стайка безмозглых подростков, предпочитающих коротать время под тяжелыми препаратами. Подойдя чуть ближе к зданию, он слышит голоса. — Тебе оставить? У нас почти закончилось! — Кричит незнакомец. Голос явно мужской: низкий, с легкой хрипотцой, но громкий — он перебивает всех остальных, кто находится на заднем дворе. Аккуратным, тихим шагом Ривай подходит к углу здания и замирает на мгновение, прислушиваясь. — Я пока занят, не видишь? — Намного тише кричит другой парень, следом за его словами пролетает волна хаотичных смешков. — Оставь этой дуре немного. Придет в себя, отдаешь ей остатки. Внезапно, следом за грубым, низким голосом, слышится смех — мелодичный, заливистый. Знакомый смех. — Ты ведь не хочешь, чтобы она подохла от передоза? — Стефания, насмеявшись вдоволь, спрашивает аккуратно и нежно, с заботой. Следом за ее голосом слышится тихий стук каблуков. — Лучше оставь ее в покое. Пусть полежит, придет в себя. Большего Риваю не нужно слышать. Поняв, что дальше прятаться нет смысла, он делает уверенный шаг вперед. В ночной темени, в окружении одного лишь леса и глухих полей, заброшенная детская площадка выглядит жутко — Ривай не знает точно, откуда она тут взялась, но с трудом выкапывает из воспоминаний сомнительную мысль о том, что раньше на месте бара был детский магазин. Заброшенная, неухоженная, обросшая высокими кустами терновника, заваленная грудой мусора, она вызывает отвращение. Несколько лавочек, заржавевшие качели и притащенный со свалки бильярдный стол — вот и все развлечения для «детей». На площадке, помимо него, еще шесть человек. Первый — высокий, худощавый рыжий парень с россыпью веснушек на остром носу, его карие глаза сверкают — они переливаются в свете фонаря, установленного неподалеку. Именно этот парень первым замечает Леви и тут же, не теряя времени, толкает в бок низкорослого шатена — тот оборачивается, сверкнув в темноте голубыми глазами. Оба парня сразу стирают глупые усмешки с лица, в мгновение враждебно настроившись. Третий юноша — полный русоволосый парень, он качается на разваливающихся качелях, обсуждая что-то с четвертым незнакомцем — со взрослым седоволосым мужчиной с пронзительными зелеными глазами. Пятая незнакомая Риваю фигура — совсем еще юная девушка, развалившаяся на бильярдном столе без чувств. Шестую же особу Леви знает — Стефания стоит возле лавочки с бутылкой пива в руках, на красивом лице сияет искренняя улыбка, сражающая своей прелестью. Она не сразу замечает Ривая: улыбаясь незнакомому рыжему парню, она какое-то время полностью увлечена им, однако тот не отвечает ей взаимностью, и Стеша, проследив за его суровым взглядом, переводит глаза на Ривая. Прелестная улыбка, сражающая с ног, мгновенно исчезает с лица. Горящий весельем взгляд тут же тухнет — в голубых глазах остается только потерянность. Из ослабших пальцев выпадает недопитая жестяная банка с пивом — она, с глухим стуком ударившись об асфальт, откатывается в ночную темень. Однако через мгновение Стефания приходит в себя. В голубые глаза тут же возвращается задорный огонек, пухлые губы трогает легкая, томная улыбка. Неспешным, грациозным шагом Стеша направляется к Леви. — Рива-а-ай, — самодовольно протягивает она и, подойдя к Леви вплотную, бережно накрывает его плечо ладонью. — Ты все-таки решил приехать на мой праздник? — Ласково щебечет она, улыбаясь. — Это так трогательно! Я в восторге! Ривай не выдерживает — злость накрывает его с головой, снося все разумные преграды, оставляя за собой лишь бушующий пожар праведного гнева. Не найдя в себе сил сжержаться, он обхватывает тонкое запястье и откидывает руку мерзавки от себя. — Мы едем домой, — холодно бросает он, не терпя возражений, на что легкая, почти неприметная улыбка девушки становится хитрее. Голубые глаза горят — сверкают искренним ленивым весельем. — Ну Рива-а-ай, — обиженно протягивает Стеша, притворно нахмурившись. Она делает небольшой шаг навстречу, оказавшись непозволительно близко, и заглядывает в серые глаза умоляющим взглядом. — Не будь таким занудой! — С притворной горечью восклицает она, всплеснув руками. — Ты посмотри: все мои друзья здесь! Андреа, Марко, Давид, Лоренцо, Федерико… — И Эш. — Стефанию перебивает спокойный, тихий и мелодичный голос, раздавшийся из-за спины. Этот голос низкий, грудной, бархатистый — приятный, от одного его звучания сердце, сжавшись в комок, принимается биться часто-часто — так, будто оно дрожит в сладостном предвкушении. Этот голос отдается ярким, полыхающим отголоском, выбитым татуировкой в глубине подсознания и запомненным навеки. Ривай замирает. Тело, будто залитое бетоном, застывает в одном положении, пошевелиться не получается никак. Леви приказывает себе не стоять на месте: нужно собраться, схватить мерзавку за руку и торопливо вернуться в машину, после чего, не оборачиваясь, покинуть наркоманский притон и забыть о нем навсегда; но что-то неосязаемое останавливает его — какое-то шестое чувство просит, требует подождать еще немного, оно приказывает молчаливо ждать трепетного взгляда глубоких карих глаз, и Ривай не может поступить иначе. Тем временем Эш выходит из-за угла, и мрачную темень рассекает его полуулыбка, полная искреннего счастья. Блондинистые кудри аккуратными локонами спадают на лоб, обрамляют острый овал лица, делают его более выразительным. Карие глаза горят, переливаются в свете придорожного фонаря, белые ресницы вызывающе трепещут. Высокие скулы зарделись, бледная кожа залилась румянцем. — Привет, Леви. — Эш говорит тихо и мягко, смотрит в серые глаза с искренней радостью и улыбается — это обезоруживает, делает обостренные чувства уязвимыми, и Ривай в мгновение теряется, не найдя в себе сил отвести взгляд от раскосых карих глаз. Ривай не чувствует собственного сердца — оно бьется быстро и гулко, ударяется о ребра с такой силой, будто собирается вот-вот вырваться на свободу. Холод, бушевавший в груди жалкое мгновение назад, тает — его растворяет нежное тепло, что трогает охладевшее тело мягкими, обжигающими прикосновениями. Чувства устраивают переполох — истинный переворот против его, Леви, воли. Он чувствует все и сразу: инородную горечь, глубокую обиду, трепещущую радость, искреннее счастье. Он в мгновение теряется, не зная, что ему сказать и как поступить. Мысли разбегаются в разные стороны — они разлетаются, точно напуганные летучие мыши, стоит только потянуться, попытаться ухватиться хотя бы за одну. Тело вдруг оживает — с плеч спадает невыносимая тяжесть, и дышать становится легче. Чувствительность обостряется — она достигает своего пика… Ривай выдыхает — шумно, со странным, неизвестным ему чувством. — Привет, — потерянно бросает он, и Эш отвечает ему улыбкой — легкой и искренней. Он переводит спокойный взгляд на Стефанию. — Привет, Стеша, — приветливо здоровается он, добродушно улыбаясь, и, подойдя к девушке, приобнимает ее — Стефания обнимает его в ответ. Ривай же наблюдает за ними со стороны, так и не найдя в себе сил пошевелиться. — Привет, дорогой, — ласково щебечет Стеша и, забыв о Леви, нежно улыбается Эшу. — Как я давно тебя не видела! Рассказывай, как у тебя дела? Эш в ответ улыбается чуть шире, в его глазах плещется искреннее тепло. — Все хорошо, — мягко отвечает он и, пройдя вглубь заброшенной площадки, присаживается на полуразвалившиеся качели. — Что насчет тебя? — Ласково интересуется он, чуть склонив голову. Ривай же, застыв, не может оторвать взгляда от живых и искренних карих глаз. — Все прекрасно, — ласково улыбается Стеша и, аккуратно взяв Леви под руку, делает несколько шагов навстречу. — Я вижу, ты уже знаком с Риваем, — лукаво улыбается она и с любопытством заглядывает в глубокие серые глаза, однако Леви не обращает на нее внимания: прикрывшись оборонительным холодом, он потерянно смотрит в раскосые карие глаза, в которых лишь искреннее тепло и ласка. Леви только стоит и наблюдает — пристально и внимательно, так, будто он надеется найти в карих глазах нечто важное — хоть что-то, что поможет чуть приглушить боль, охватившую сердце. Однако цепкий взгляд не находит ничего, кроме безудержной нежности и тепла. Эш тем временем, переведя любопытный взгляд на Ривая, смотрит на старого знакомого с искренней, подлинной лаской. — Да, знакомы, — степенно кивает он и улыбается — искренне, с нежностью. Не отрывая ласкового взгляда от серых глаз, он продолжает: — Раньше были в одной компании. Верно, Леви? — Он спрашивает аккуратно, без давления, не стирая с лица добродушной улыбки, и Ривай чувствует, как его сердце мгновенно тает. Он впервые не знает, что ему ответить. Леви прекрасно осознает ситуацию: нужно, забыв о вежливости, ответить грубо и резко, предотвратить глупые вопросы, схватить Стефанию за руку и утащить от притона так далеко, как только удастся, однако чувства протестуют — они просят, требуют подойти ближе, обнять, прильнуть к широкой груди и говорить, говорить, говорить пока во рту не пересохнет; и Ривай, потерявшись, молчит. Стеша тем временем, лукаво усмехнувшись, заглядывает в глубокие серые глаза. Она ничего не говорит и только смотрит — пронзительно, с едкой хитрецой во взгляде, пока Леви никак не может вернуться в реальность. Впервые спустя долгие годы перед ним — раскосые карие глаза. Он может смотреть, может прочесть в них все — от легкой грусти до искреннего тепла, может подойти и дотронуться — несмело, но с искренним, неподдельным желанием. Может заговорить, может, забыв о холодности, спрашивать обо всем, что только взбредет в голову, может схватить за руку, затолкать в машину и увезти так далеко, как только можно… Но он лишь стоит, смотря в глубокие карие глаза холодным взглядом. Стефания, кажется, все понимает — в едком взгляде голубых глаз мелькает осознание, и девушка, легко улыбаясь, мельком подмигивает Риваю. — Ну что, все еще хочешь уйти? — Лукаво интересуется она. Нет. Леви не хочет. Он хочет, подойдя к Эшу, аккуратно взять за руку, хочет увести его подальше от толпы, хочет обхватить пальцами тонкое запястье, потянуть на себя, увлечь юношу в крепкие, теплые объятья, хочет, забыв о формальностях, искренне спросить, что происходило с ним все те годы, что они не виделись… Однако обстоятельства вынуждают, обхватив тонкое предплечье Стефании, аккуратно увлечь ее за собой. — Пойдем. — Слово срывается с языка сухо и нервно. Риваю приходится, наступив на горло собственным чувствам, задушить их в зародыше и, переступая через себя, аккуратно забрать девушку. — Нам нужно домой, — холодно бросает он и, не терпя возражений, утягивает Стефанию за собой. — Но… — Стеша пытается возразить, однако Леви пресекает споры холодным, нечитаемым взглядом. Стоит только девушке заглянуть в глубокие серые глаза, как она сразу же растерянно замолкает — наткнувшись в них на одну лишь глухую, старательно подавляемую боль, она сникает и перестает сопротивляться. Стефания пристыженно опускает глаза. — Пока, ребята, — опечаленно прощается она и, бросив грустный взгляд в сторону собравшейся компании, машет им напоследок. — Было очень круто с вами увидеться! Юноши в ответ смотрят на Ривая гневно, с озлобленностью и затем, переведя взгляд на сникшую Стефанию, машут ей в ответ. «Пока», — вразнобой прощаются они и, мгновенно забыв о подруге, тут же переключаются на разговоры с собеседником. Леви же даже не удостаивает их взглядом — с трудом оторвавшись от искренних карих глаз, он, развернувшись, аккуратно увлекает Стешу следом за собой — на парковку. Сердце все еще бьется заполошно, гулко, каждый его удар — новая вспышка глубокой боли в груди, новая вспышка агонии, охватившей все сознание Ривая. Тело по-прежнему тяжелое и непослушное — переставлять ноги удается с трудом, и Леви даже не пытается это скрыть. Взгляд становится потерянным — он в мгновение теряет прежнюю холодность, становясь уязвимым. Картинка перед глазами мутнеет, становится блеклой, чуть сероватой. Мыслей в голове не остается — на их месте обосновывается, пуская мощные корни, пустота — блаженная и пугающая одновременно, вызывающая лишь безудержный холод и ничего более. Ривай идет медленно, неторопливо, с трудом переставляя ноги — Стефания понуро плетется за ним. Горящий взгляд голубых глаз в мгновение тухнет, становится пустым, ехидная улыбка пропадает с лица, будто ее и не было — от былого запала не остается и следа. Леви и Стефания доходят до машины в тишине — сохраняя молчание, Ривай позволяет Стеше открыть машину и, распахнув дверь пассажирского сидения, помогает девушке аккуратно сесть в автомобиль. Тяжелым, усталым шагом он огибает машину и уже собирается опуститься на водительское сидение, как его внезапно окликают: — Леви! Грудной, мелодичный голос отдает волной боли, окатившей тело, и тяжелой усталостью, однако Ривай, сам не зная зачем, все же оборачивается. Холодный взгляд тут же цепляется за глубокие карие глаза. Однако Эш знает, что нужно смотреть глубже, и он смотрит — внимательно, изучающе… Пухлые губы по-прежнему растянуты в легкой, искренней улыбке. Юноша неторопливо подходит чуть ближе и останавливается неподалеку от авто. Леви же закрывает дверцу машины — он боится, не желает делить раскосые карие глаза с кем-то еще, и поэтому тщательно огораживает личное пространство. Эш тем временем подходит слишком близко. Приблизившись на расстояние вытянутой руки, мужчина с теплом заглядывает в глубокие серые глаза. Какое-то время он ничего не говорит и просто смотрит — пронзительно и ласково… Спустя мгновение пухлые губы вновь трогает искренняя улыбка, и Ривай, точно голодный волк, впивается в нее взглядом. — Ты действительно вот так просто уедешь? — Эш спрашивает мягко, с любопытством заглядывая в серые глаза. — Мы даже не поговорим? Юноша задает вопросы аккуратно: он не давит и не настаивает на ответе — лишь, позволяя себе чуть больше, только интересуется. В раскосых глазах — искренняя нежность, в мелодичном голосе — снисходительное тепло, и Ривай на мгновение позволяет себе потеряться в нем, отринув здравый смысл… Леви, отогнав назойливые мысли, возвращает своему взгляду привычную холодность и смотрит на Эша строго. — Да, уеду, — отрешенно отвечает он, пресекая дальнейшие вопросы на корню. — И нам совершенно точно не о чем говорить. Он отвечает не искренне — глубоко внутри, прямо под сердцем, бушуют чувства: они не просто просят — требуют задержаться еще на мгновение, настаивают, отбросив холодность, сделать шаг навстречу, обнять и больше не отпускать никогда, и все же Ривай находит в себе силы заткнуть им рты. Он снова и снова напоминает себе о суровой реальности — о воспоминаниях, полных боли. О том, что именно Эш, оказавшись самым близким человеком, толкнул его в марево бурой смерти, о том, сколько боли пришлось пережить после, о том, что жизнь без раскосых карих глаз существует — она бьет ключом и игнорировать ее бессмысленно; и это помогает. Взгляд серебристых глаз леденеет. Эш же в ответ все также улыбается — ласково, но уже чуть виновато. Карие глаза по-прежнему смотрят нежно и тепло. Мужчина делает несмелый шаг навстречу. — Может, ты приедешь как-нибудь? — Он спрашивает аккуратно, с осторожностью, не давит и не настаивает. — Выпьем, поболтаем, вспомним прошлое… — Эш неуверенно пожимает плечами, поначалу несмелая улыбка становится чуть более открытой, и Ривай, наступив себе на горло, понимает — это топит его заледеневшую душу. Сердце, что и без того билось в остервенело, бешено, постепенно наращивает темп — оно дрожит, стучит так сильно, что грудную клетку сводит болезненным спазмом. Тело в мгновение наполняется странной легкостью, будто его накачали гелием — руки и ноги становятся ватными, непослушными. Кожа становится чувствительной — прикосновения одежды к ней неприятны, болезненны. Мысли, переполнявшие сознании, улетучиваются, не оставив и следа. В груди, глубоко под сердцем, вязкой патокой разливается тепло — искренняя нежность, что поглощает, топит уязвимое сознание, обволакивает его прочной пеленой и усыпляет бдительность, заставляет уверенно шагнуть навстречу собственным чувствам… Однако Ривай, в шаге от того, чтобы, забыв о приличиях, подойти чуть ближе и обнять, останавливает себя, напоминая об ужасной правде, полной боли и страданий. Усмирив разбушевавшиеся чувства, он мечет в сторону Эша холодный нечитаемый взгляд. — Нет, я не приду, — уверенно отвечает он и открывает дверцу машины. — Addio, — напоследок бросает Ривай и, не желая больше ничего слышать, садится на водительское сидение. Он забирает ключи из рук подопечной, игнорируя ее взволнованные взгляды. Не обращая на встревоженную девушку внимания, он заводит машину и тут же трогается. В эту ночь он не спит, все вспоминая о раскосых глазах и об их искренности.Capitolo 17.1: Benvenuti in Italia! (Глава 17.1: Добро пожаловать в Италию!)
29 октября 2023 г. в 15:51
Самолет рассекает воздух клинком. Облака остаются за бортом, делятся на части, распадаются пушистыми завитками и растворяются в воздухе. За иллюминатором — рассветное солнце и глубокая синева небосвода, от красоты которого хочется плакать. Вокруг — лишь чистое небо, глядя на которое чувствуешь безграничную свободу и ничего более. Однако иллюзия растворяется в воздухе фантомной дымкой, стоит только спуститься с трапа и ступить на холодный асфальт.
Италия встречает холодным северным ветром, снегопадом и недружелюбной, понурой толпой — Ривай окидывает ее мимолетным взглядом и выходит из аэропорта, не оборачиваясь. По правую руку идет Кенни — он лениво пинает ногами камушек, на тонких губах по обыкновению сияет ехидная усмешка. Дядя идет неторопливо, со статно расправленными плечами и гордо приподнятым подбородком. Скучающий взгляд пролетает по знакомым улицам — он загорается интересом при виде вывесок любимых баров, но вскоре тухнет, сменяясь скепсисом.
Проходя мимо очередной забегаловки, Кенни замедляет шаг и вскоре останавливается. Леви останавливается следом за ним.
— Может, зайдем? — Дядя предлагает, прекрасно зная ответ, и все же скучающий взгляд на мгновение загорается игривым огоньком.
Ривай оценивает заведение презренным взглядом. Время едва перевалило за полдень, а в баре уже собралась кучка пьяниц: они разбрелись по всей забегаловке и теперь сидят компаниями со стаканами пива в руках. Из-за закрытой двери раздается мерзкий гортанный смех и приглушенные крики.
Ривай отворачивается от бара.
— Нас ждут, — холодно бросает он и, не дожидаясь дяди, идет дальше.
Кенни же еще на секунду задерживается возле любимого заведения. Ленивый взгляд окидывает пьяную толпу, проскальзывает по кегам с пивом и по сотне стеклянных бутылок на баре… С тяжелым вздохом Кенни направляется следом за племянником.
Пушистые снежинки, сорвавшись с туч, то и дело норовят попасть в глаза — они оседают на чернильных волосах и складываются в витиеватые узоры. Танцуя вальс, они кружатся в воздухе, чтобы в следующее мгновение упасть на тротуар и тут же растаять. Ледяной ветер пробирает до дрожи: он ловко проскальзывает под пальто и робкими прикосновениями охлаждает разгоряченное тело. Ривай инстинктивно пытается отгородиться от него рукой, но от этого мало толку — становится лишь холоднее.
Леви сразу же замечает нужную машину — матовый черный мерседес, возле которого стоит широкоплечий мужчина с приветственной табличкой. Вычитав на ней свое имя, Ривай оборачивается к Кенни и, поймав краем глаза холодный взгляд, указывает рукой на автомобиль — дядя сухо кивает в ответ.
Они подходят к авто в спокойной тишине, каждый в своих мыслях. Водитель, ожидающий возле аэропорта, не роняет ни слова — без лишних почестей он молча открывает заднюю дверь и отходит в сторону, позволяя сесть. Ривай благодарно кивает, Кенни же не обращает на незнакомца внимания — с тяжелым вздохом он нагибается и садится в машину. Леви садится следом, и водитель тут же закрывает за ним дверь.
Ривай окидывает салон взглядом: мимолетно оглядывает матовую приборную панель с серебристыми вставками, горящий алым дисплей на магнитоле и черные кожаные кресла — лишь в конце холодный взгляд цепляется за знакомую фигуру, сидящую на переднем сидении.
— Дариус! — Кенни приветствует начальника, как старого друга, — с веселой непосредственностью, растянув тонкие губы в отвратительной усмешке. — Давно не виделись! Есть, что рассказать?
Закклай не отвечает ему. Он выглядит, точно гипсовый бюст — такой же идеальный и напряженный: седые брови сведены к переносице, отчего на лбу виднеются ряды глубоких морщин, серо-зеленые глаза смотрят вперед пронзительно, с прищуром, кожа вокруг них собралась гусиными лапками, тонкие губы плотно сжаты, линия челюсти напряжена. На мужчине по обыкновению костюм — простой до банальности, но элегантный и эффектный: темно-серые пиджак и брюки идеально подчеркивают преимущества фигуры и скрывают ее недостатки, глубокий, благородный цвет оттеняет бледную кожу, отчего та кажется фарфоровой. Черная бабочка на шее, точно вишенка на торте, завершает образ, делает его дорогим и выразительным.
Ривай, пробежавшись по костюму оценивающим взглядом, отворачивается к окну без лишних приветствий. Внутри — ворох эмоций. Потерянность, страх, злость, отвращение — все проносится в голове так стремительно, что Леви теряется, не сумев разобраться в собственных чувствах. Все, чего ему так хочется сейчас — выйти из машины и вдохнуть полную грудь морозного воздуха. Хочется закрыть глаза, подставить лицо падающим снежинкам и не думать ни о чем, наслаждаясь блаженным спокойствием. Хочется сдурить: выпрыгнуть из машины, не спрашивая разрешения, убежать от охранника — ручного пса Закклая, что вечно крутится возле его ног, — влететь в аэропорт, купить билет на первый рейс до Нью-Йорка, и бежать, не оглядываясь… Однако желания остаются только в голове. На деле же Ривай пристегивается и продолжает холодно рассматривать приклеившиеся к окну снежинки.
Тем временем незнакомец, обойдя машину, садится на водительское сидение и поворачивает ключ в зажигании — авто, харáктерно взревев, заводится. Не тратя времени, водитель трогается с места.
— Ривай, — Дариус говорит тихо, спокойный взгляд цепляется за отражение в зеркале заднего вида. Леви поднимает на него глаза неспешно, с неохотой и смотрит в ответ холодно, не скрывая презрения.
— Дариус, — приветственно кивает он.
Закклай степенно кивает в ответ.
— Тебя давно не было в Италии. — Дариус говорит сдержано и неторопливо, что лишь настораживает. — Успел соскучиться по Риму?
Ривай отворачивается, устремив холодный взгляд на пейзаж за стеклом. За окном — знакомый до боли город: узкие улочки, устеленные рельефной тротуарной плиткой, старинные дома и новостройки, унылые прохожие. Аккуратные, подстриженные деревья и кустарники радуют глаз — они припорошены мелкими снежинками, беспрестанно падающими с серых облаков; знакомые рестораны и бары привлекают к себе внимание яркими вывесками — Ривай провожает их нечитаемым взглядом.
Леви не скучал по Риму. Ему нравится город: старинный и архаичный, он выглядит красиво, благородно, вот только воспоминания, осевшие в сознании мерзким осадком, придают эффектному виду едкий привкус.
С губ срывается выдох — тихий и печальный.
— Да, — Леви лжет, не задумываясь, прекрасно осознавая, какой ответ от него ожидают услышать. Пустой взгляд направлен в никуда.
Закклай же, получив согласие, усмехается — слегка, едва заметно.
— Что ж, я рад, — степенно отвечает он и после ненадолго задумывается. Седые брови сходятся к переносице, серо-зеленые глаза с прищуром смотрят на пролетающие за окном улицы.
В салоне повисает тишина, отдающая немым напряжением. Кенни, поднеся руку к лицу, безучастно разглядывает свои ногти, Леви, устремив взгляд в никуда, наслаждается тихой ностальгией, Закклай наблюдает за пролетающими за окном улочками — каждый занят собственными мыслями, и все же накал, повиснув в воздухе, не дает покоя.
Проходит чуть меньше минуты, проведенной в гнетущем молчании, прежде чем Дариус усмехается — легко и непринужденно.
— Скажи мне, Ривай, — он начинает тихо, с интригой, — ты хотел бы показать Рим тому парнишке?
Ривай не может, но чувствует, как в голове в мгновение становится пусто. Холодный ветер остается за дверцей машины, но Леви чувствует его порывы — они пробираются под одежду постепенно, но настойчиво, проникают под кожу и мимолетными прикосновениями остужают разгоряченное тело. Сердце, замерев на мгновение, в секунду набирает обороты и принимается биться в груди с болезненной частотой — его удары пульсирующей болью отдаются в висках.
Спокойный взгляд серо-зеленых глаз находит отражение в зеркале заднего вида и, зацепившись за холод в серебристых глазах, тут же загорается нешуточным огнем.
— Кажется… Эрену. Верно?..
Полный напускной холодности взгляд мечется в сторону зеркала заднего вида. Поймав в нем отражение чужих глаз, он загорается гневом — искренним и пылким, без доли сдержанности. Бледные губы сжимаются в тонкую линию, черные брови сходятся к переносице, острая линия челюсти напрягается.
— Он здесь ни при чем, — холодный ответ срывается с губ чеканной монетой, но резкие слова через мгновение растворяются в тишине, теряя свой гневный запал. Следом за ними остается лишь гнетущее, напряженное молчание.
Закклай — омерзительный, но чертовски умный человек, ему не требуется прилагать усилия, чтобы заметить злобу, что таят за собой серые глаза, но он, точно вампир, всасывает гнев и лишь подпитывается им. Поначалу легкая, неприметная усмешка становится чуть более явной.
— Конечно, он не при чем, — Дариус тихо усмехается и вновь переводит скучающий взгляд на пейзаж за окном. — Я просто спросил, ни к чему так нервничать.
«Нет, ты не просто спросил», — страшная правда проносится в голове Ривая гневным ультиматумом. — «Ты лишь пытаешься меня запугать».
Нечитаемый взгляд серых глаз, еще на мгновение задержавшись на отражении человеческого отродья, пролетает по салону и вновь утопает в переплетении старинных улочек. Гнев, охвативший сознание ошеломительной волной, отступает так же быстро, как и наступил — вслед за ним остается лишь отвращение, от которого к горлу подкатывает тошнота. Ривай пытается успокоиться: рассеянным взглядом зацепившись за снежинку, приклеившуюся к окну, он глубоко дышит и думает о родном доме, об Эрене, об их совместных планах…
Не помогает. Тошнота не отступает ни на секунду.
— Знаете, беседа как-то не клеится. Предлагаю сбавить градус, — Кенни говорит внезапно и громко, не стирая с лица омерзительной усмешки. — Дариус, лучше расскажи о деле. Цирк совсем скоро, а нам до сих пор не известны подробности!
У Ривая начинает болеть голова. Боль подкрадывается исподтишка: сперва она робко касается висков, затем, осмелев, переползает на затылок и после охватывает лоб. Она, раскинув сети, охватывает голову мерзким, монотонным гулом, от которого холодеют пальцы рук и немеют ступни.
Холодный взгляд мечется в сторону зеркала заднего вида — в нем все то же отражение омерзительного чудовища. На хорошо знакомое лицо набегает тень: брови сходятся к переносице, губы сжимаются в тонкую линию, взгляд серо-зеленых глаз наполняется необъяснимой тяжестью.
Несколько мгновений проходят в молчании — тишину нарушают лишь гул машин, проносящихся мимо, и рокот двигателя. Однако проходит пара секунд, и Дариус вздыхает — тяжело, с усталостью.
— В этом нет необходимости. Тебе не понадобятся никакие подробности, — Закклай отвечает спокойно, с пугающей холодностью. — Твоя задача — запугать. С остальным я справлюсь сам.
Ривай не хочет уточнять — говорить с чудовищем нет никакого желания, и все же ситуация вынуждает его заткнуть ненависть за пояс.
— «Твоя»? — Он переспрашивает холодно, без толики интереса, на что Дариус усмехается — легко, едва заметно.
— Для тебя у меня будет особое поручение, — он отвечает с охотой, будто с самого начала ждал этого вопроса. — Я озвучу его немногим позже.
Вопросов не остается — их место занимает отвращение, с которым становится все сложнее бороться. Оно зарождается глубоко внутри — скручивается тугим комом внизу живота и медленно, но неумолимо разрастается едкими иглами. Они царапают желудок, раздирают внутренности в ничто, оставляя за собой лишь кровавое месиво и тошноту, подавить которую не представляется возможным.
От одной лишь мысли о том, каким может быть «особое поручение», внутри, глубоко под сердцем, холодеет. Что на этот раз придумала безжалостная мразь?.. Шантаж? Насилие? Убийство?.. Какой на этот раз будет проверка на верность?.. Остается лишь надеяться — в тайне молиться, чтобы от очередной безумной идеи не осталось кровавого следа.
Нечитаемый взгляд, еще на секунду задержавшись на омерзительном отродье, лениво перемещается на пейзаж за стеклом. За окном — хорошо знакомые улочки. Здесь Ривай впервые напился до беспамятства, здесь же подрался с безмозглым хамом, что осмелился оскорбить девушку во всеуслышание. Здесь он угнал мотоцикл. Здесь он познакомился с Фарланом — с любимым другом, что теперь покоится на римском некатолическом кладбище.
Проезжая улицу за улицей, Леви вспоминает все больше. Ностальгия подкатывает тяжелым комом — она встревает поперек горла булыжником, мешая вдохнуть полной грудью. Ривай сглатывает в надежде избавиться от него — все без толку. Воспоминания по-прежнему атакуют вымотанное сознание.
Так и не высвободившись из их вязкого плена, Леви проводит всю дорогу за тяжелыми мыслями, оставляющими за собой лишь едкий, омерзительный осадок.
Дорога пролетает незаметно — кажется, проходит пара минут, на деле же — чуть больше получаса, когда машина подъезжает к массивным кованым воротам. Стоит мерседесу оказаться в поле зрения охраны, ручные псы Закклая реагируют быстро — створки ворот тут же разъезжаются в разные стороны, пропуская машину во двор резиденции.
Ривай никогда не понимал пафоса, массивной стеной возведенного вокруг Закклая. Все в нем, от мелочей до значимых вещей, веяло богатой гордыней: золотые запонки, дорогие часы, костюмы, пошитые именитыми дизайнерами специально для него, элитные авто, которых у Дариуса скопилась целая коллекция, и в конце — собственная резиденция, масштабы которой могли смело конкурировать с площадью поместья английской королевы. Выстроенная за чертой Рима, она поражала не только своими размерами, но и вычурностью. Приезжих встречала массивная кованая ограда несколько метров в высоту с остро заточенными пиками. Пройдя чуть вглубь, гости сталкивались с искусно подстриженным, ухоженным садом, что ведет к возводимому годами замку, отсылающему к эпохе классицизма. Первое, что бросалось в глаза — массивная мраморная лестница, ведущая к двери, окружаемой рядами колонн и вензелями. Следом приезжие замечали сам дворец — огромный, выстроенный из белого камня, с высокими башнями по бокам. Внутри их ожидал богатый до дурости интерьер, полный белизны и украшений, оставляющий за собой мерзкое ощущение гордыни владельца — ничего большего Ривай никогда не испытывал, глядя на золотые подсвечники и резные спинки кресел, окрашенные все тем же золотом. Поэтому, едва приблизившись к знакомому до боли замку, Леви не чувствует ничего, кроме усилившегося приступа тошноты.
Авто проезжает вглубь резиденции — ворота тут же задвигаются, не пропуская во двор посторонних зевак. Машина неспешно едет по выстеленной гравием дороге, огибает по кругу крупный сад и вскоре подъезжает к парковке в нескольких метрах от замка. Водитель паркуется быстро и умело — проходит не больше минуты, когда машина останавливается на свободном месте, и мотор глохнет.
Ривай не спешит выходить: он знает — так не принято в этих краях, поэтому остается на месте. Тем временем водитель, резво выпрыгнув из машины, быстро огибает ее и сперва открывает дверь Закклаю — тот выходит с гордо расправленными плечами и приподнятым подбородком. Лишь затем водитель подходит к задней двери и открывает ее. Первым из авто выходит Кенни, следом за ним выходит Ривай.
Оказавшись на улице, он первым делом вдыхает — глубоко, степенно. Он вбирает полную грудь морозного воздуха и, прикрыв глаза, наслаждается тем, как холод иглами впивается в легкие… Снежинки снова падают на красивое лицо, промозглый ветер пробирает до костей, но Риваю все равно — он продолжает стоять, прикрыв глаза, и наслаждаться глотками свежего воздуха. Лишь когда дядя, пройдя мимо, толкает племянника в бок, тот открывает глаза. Кенни ничего не говорит — только смотрит, но смотрит выразительно, с претензией, и Ривай понимает его без слов. Решив не спорить, он направляется вслед за Дариусом и дядей.
Закклай идет во главе процессии, следом за ним идут подчиненные. Мужчина поднимается по мраморной лестнице неспешно, с ленивой грацией, в каждом его движении — неохота и вялая гордыня, в серо-зеленых глазах — сплошное презрение. Поднявшись к двери, он одаривает швейцара безразличным взглядом и, не оборачиваясь, заходит в дворец. Кенни заходит следом за ним без раздумий, а вот Ривай останавливается, не решаясь сделать шаг вперед. Остановившись возле открытой двери, он пустым взглядом смотрит на порог и дышит — глубоко, размеренно… Затем прикрывает глаза.
Воспоминания, что, казалось, чуть ослабили свои тиски, наступают с новой силой, и Ривай сдается в их плен, не решившись бороться.
Вот оно — живое, богато украшенное воплощение ада. Его личная каторга, от которой невозможно скрыться. Огромный замок, что за своими белоснежными стенами скрывает задушенные крики и море крови, пролитой в таком же белоснежном подвале. Обитель боли и зла, прикрывающаяся золотыми вензелями.
Вот она — личная боль Леви, бетонная груда болезненных воспоминаний, убежать от которых не хватит сил — они наступают медленно, но неумолимо, утягивая за собой в болотную топь. Здесь он впервые воткнул в вену шприц, полный бурой смерти. Здесь он впервые примерил смокинг, готовясь к похоронам любимых друзей. Здесь же впервые рыдал, задыхаясь, после убийства девочки — маленького ангела, спустившегося на землю за мучительными страданиями…
— Солнце мое, — дядя окликает тихо и сурово, хриплый голос лишь распаляет отвращение. — Давай ты помедитируешь чуть позже? Сейчас не самый подходящий момент.
Ривай вздыхает — тяжело, с усталостью. С неохотой он открывает глаза.
Дариус уже ушел вглубь замка — наверняка направился в свою комнату. Кенни же стоит совсем рядом. На тонких губах застыла все та же нервная, омерзительная усмешка, блекло-серые глаза смотрят с равнодушием и злостью одновременно. Дядя стоит, скрестив руки на груди — вся его поза пышет недовольством, что помогает немного прийти в себя. Мотнув головой, Ривай пытается выкинуть из головы мысли, переполненные воспоминаниями — все тщетно. И все же он, заткнув болезненную ностальгию за пояс, заставляет себя сделать шаг вперед.
С тупой болью в сердце и с дырой в груди он перешагивает через порог.
Вместительный холл встречает красным ковром, уводящим на лестницу на второй этаж, белизной стен и сотней золотых украшений. Стоит Леви чуть пройти вглубь, к нему тут же подбегает служанка — несчастная дама лет сорока, что даже не поднимает глаз. Она, не смотря на прибывших гостей, шустро помогает снять пальто и торопливо убегает в гардеробную комнату — Леви провожает ссутулившуюся женщину печальным взглядом.
Разуваться не нужно, поэтому Ривай прямо так, в испачканных в дорожной грязи туфлях, ступает на красный ковер. Стараясь не обращать внимания на мокрые следы, остающиеся за ним, он направляется по лестнице вверх — к своей личной комнате. Почему-то он уверен: несмотря на долгие месяцы отсутствия, гостевая комната до сих пор принадлежит ему — Закклай всегда знал, что он вернется, понимал, что у Ривая не будет другого выбора, поэтому наверняка оставил его спальню пустовать.
Леви поднимается по ступенькам неторопливо, грациозно, Кенни идет по правую руку от него, позади спешно плетутся лакеи с их чемоданами.
Поднявшись на второй этаж, Ривай сворачивает налево, и пусть коридоры в замке спутанные, с бесконечным множеством хитроумных переплетений, Леви помнит дорогу наизусть — слишком много лет он прожил в пафосном, но бестолковом замке. Поэтому он твердо идет в нужном направлении к гостевым комнатам.
При виде знакомой массивной двери, выпиленной из дуба, Ривая бросает в дрожь, но он, скрепя сердце, делает к ней несколько широких шагов. Лишь оказавшись возле порога, он останавливается и прикрывает глаза, не прекращая попыток побороть приступ тошноты. Он стоит секунду, вторую… Слышит, как дядя направляется вглубь коридора — он уходит к своей комнате и, не мешкая, заходит в нее, напоследок хлопнув дверью.
Леви же по-прежнему стоит на месте. Для него переступить порог — то же, что принять тиранию и будущие годы мучений, поэтому он застывает, так и не найдя в себе решимости зайти в комнату.
Здесь все началось. Именно сюда, в эту гостевую спальню, его привез Кенни, забрав осиротевшего мальчишку из детского дома. Именно здесь Ривай прожил шестнадцать лет, полных тоталитарного контроля, боли и унижений, скрыться от которых не позволял безжалостный диктатор. Именно здесь он впервые улыбнулся, здесь же впервые заплакал — именно в этой маленькой, узкой комнатушке он запер все свои чувства на замок, а после намеренно потерял ключ. Заходить туда не хочется, и все же время идет. Напряженная линия плеч и шея ноют, свинцовые веки смыкаются сами по себе — усталость наваливается на плечи многотонным грузом, который никогда не удастся скинуть. Поэтому Ривай, вдохнув поглубже и уловив в воздухе последние нотки свободы, открывает глаза… Запретив себе вспоминать, он открывает дверь.
Маленькая, узкая комнатушка встречает знакомым холодом и полутьмой. Леви окидывает ленивым взглядом светлые стены, украшенные золотыми безделушками, смотрит в широкое окно. За ним — бушующая зима, снегопад и ледяной ветер, что прорывается в спальню из приоткрытой форточки и оседает на полу ледяным сквозняком. Холодный взгляд пролетает по книжному стеллажу, заполненному старинными фолиантами, по пустующему платяному шкафу, по небольшому рабочему столу и по узкой кровати, стоящей в углу… Все в этой комнате — оголенные воспоминания, стереть которые Ривай пытался месяцами — все тщетно. Сейчас они, налетев оголтелой стаей саранчи, атакуют уставшее сознание и заставляют раз за разом одергивать себя, запрещая погружаться в раздумья.
С тяжелым вздохом Леви принимает свой чемодан из рук лакея, благодарит слугу кротким кивком и закрывает дверь в комнату, оставаясь наедине с собой. Недолго думая, он подходит к шкафу и принимается разбирать вещи: он аккуратно достает каждую из чемодана, расправляет каждую мелкую складочку, и затем вешает одежду на плечики. После, разобравшись с вещами, он разувается, относит обувь ко входу в комнату и, не найдя в себе сил, падает на кровать навзничь.
Он утомленно прикрывает глаза.
Усталость накатывает мощной, сокрушительной волной медленно, но неумолимо. Сперва она действует робко, с опаской: исподтишка подкрадывается со спины и охватывает голову мерзкой монотонной болью — несильной, но безумно выматывающей. Затем она охватывает напряженные мышцы — те бессильно дрожат, требуя немедленного расслабления. После, расправившись с телом, она атакует сознание — внезапно и стремительно, не давая ни шанса на побег. Там, где раньше были осознанные мысли и воспоминания, теперь остается одна лишь пустота — нужная, но пугающая. Она охватывает сознание прочной пеленой, застилает глаза и приказывает провалиться в сон немедля. Ривай повинуется. Расслабившись, он откидывается на подушку и, прикрыв глаза, не думает ни о чем…
Гибкий, мягкий матрац идеально прогибается под телом, мягкая подушка и шелковое покрывало обволакивают, ласкают чувствительную кожу, морозный сквозняк, вырывающийся из приоткрытого окна, приятно холодит кончики пальцев.
Проходит минута, вторая… Дыхание постепенно выравнивается, становится спокойным и глубоким. Леви засыпает.