***
Холод пронизывает до дрожи — он ласковым котом льнет к ногам, мнет лапками бедра, плавно поднимается выше и поудобнее укладывается внизу живота. В груди же — пожар, огненная сопка, что вот-вот готова взорваться, окатив внутренности потоками лавы. Тело мелко дрожит — оно неповоротливое и непослушное, но Ривай вступает с ним в ожесточенную борьбу. Он напрягает мышцы, терпеливо поднимает дрожащую руку… Но иссякшей силы не хватает — рука безвольно падает на лоб. Глаза режет, под свинцовыми веками — нешуточный пожар, что, зародившись угольком, взрывается мощными брызгами, опаляя слизистую. Во рту — сухость, как у пустынного путника, язык противно прилипает к небу. Дышать трудно — сердце бьется лениво, с неохотой, и Леви, приоткрыв сухие губы, жадно хватает воздух ртом. Чувствительность разгоряченной кожи обострилась до предела — заботливые поглаживания по тыльной стороне ладони взрывают опустошенное сознание, и мысли, повинуясь приказу, прячутся в глубокой темени. Слух еще не вернулся полностью — знакомые звонкие голоса становятся глухими и неразборчивыми, и Риваю кажется, будто его заточили в душном и тесном пластмассовом шаре. Однако постепенно, секунда за секундой, сфера дает пару трещин — сперва они небольшие, поверхностные, но каждое новое слово становится тяжелым камнем, врезавшимся в пластмассу, и вскоре в шар проскальзывают спокойные слова. — Я очень за него испугалась. — Обычно звонкий, но приятный голос сейчас становится глухим и будто блеклым, но Леви, услышав его, чувствует себя чуть более живым, чем прежде. Ривай не может, но чувствует, как остатки сил, с трудом накопленные за тяжелым сном, иссякают — они растворяются в темени комнаты фантомным дымом, живописными завитками разлетаясь по воздуху и впитываясь в стены… И Леви сдается. Напряженные мышцы безвольно расслабляются, отчего тело вновь пробивает мелкой дрожью, веки значительно тяжелеют, разлепить их — непосильная задача. Дрожащие губы приоткрыты, сквозь них в гортань проскальзывает слабый поток студеного воздуха. Сердце истекает кровью — Ривай чувствует ледяное дыхание острого клинка, пронзившего плоть, истерзанная душа вопит и рвется покинуть тело, когда на место мертвенной внутренней пустоши в сознание возвращаются тяжелые воспоминания. О белых кудрях, раскосых карих глазах и о пугающей дыре в груди — там, где когда-то были чувства. О каштановых локонах, о глубоких изумрудных глазах и о странном, невыносимом чувстве, сковывающем грудь тисками всякий раз, стоит теплой улыбке тронуть сердце. Тяжелая голова разрывается на части — стоит только уловить тихое: «Я тоже», она взрывается, окрашивая белоснежные стены брызгами алой крови, и с губ слетает стон — задушенный, болезненный. Знакомый до боли голос звучит совсем рядом — он раздается слишком отчетливо, от него немеет сердце и кровоточит душа. Рука, заботливо оглаживающая тыльную сторону ладони, вздрагивает и на секунду замирает… Однако проходит мгновение, и Ривай чувствует, как чуткие пальцы обхватывают его кисть, бережно сжимая. — Леви?.. — Трепетный бархатистый голос раздается совсем близко, но ответа нет. Ривай не хочет открывать глаза. Не хочет видеть белые кудри, не хочет сталкиваться с ласковым взглядом, не хочет вонзать фантомное копье себе в грудь, но тепло чужой ладони пьянит. В груди, глубоко в разрубленном напополам сердце, просыпаются ленивые чувства — они обессиленно тянутся к душе, заботливо зашивают сквозную рану, обволакивают ее шелковым полотном, и Леви сдается в их плен. Силы на исходе — они иссякают с каждым мгновением, но он открывает тайник — в нем еще теплятся их остатки, что помогают с трудом разлепить свинцовые веки. Пустой, обессиленный взгляд пролетает по комнате: будто впервые изучает белоснежные стены с репликами именитых картин на них, высокий потолок, потертую со временем мебель… Серебристые глаза, из которых пропала сама жизнь, быстро находят аккуратную улыбку. Взгляд путается в каскаде блондинистых волос, аккуратно оглаживает спутавшиеся локоны и по их лабиринту спускается вниз — к карим глазам. Они смотрят трепетно, с безграничным теплом и с легким отголоском искреннего страха, и Ривай, переступив через собственную гордость, чувствует, как этот взгляд стремительно заполняет пустоту в груди. Леви тяжело сглатывает и пролетает языком по пересохшим губам — не помогает. Дышать по-прежнему тяжело: зияющая дыра в груди все еще сквозит, заполнить ее — сверх его сил, поэтому он продолжает отчаянно хватать воздух ртом. Казалось, пустой взгляд вскоре наполняется глубокой печалью, и маска холодности трещит по швам — к глазам подступают непрошенные слезы, но Ривай быстро смаргивает их, не позволяя себе дать слабину. Единственное, что он себе позволяет, — аккуратно и бережно обхватить горячую ладонь дрожащими пальцами и сжать ее посильнее, не позволяя отстраниться ни на миллиметр. — Кгхм… — Стоящая возле кровати Стефания неловко прочищает горло, и Ривай с трудом переводит на нее благодарный взгляд. В ответ девушка кротко улыбается и делает несколько грациозных шагов навстречу. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется она, присаживаясь на край кровати возле Эша и бережно прикладывая ладонь к пылающему лбу. Ривай не хочет отвечать, не хочет смотреть на юную особу, но быстро затыкает эмоциям рот, увидев в глазах девушки искренний, но тщательно подавляемый страх. — Нормально… — Голос пропал — с губ срывается лишь хриплый, глухой шепот, ответом на который служит укорительный взгляд голубых глаз. Гипнотизирующая своей прелестью улыбка пропадает с красивого лица. — Ну, и зачем врать? — С недовольством спрашивает Стеша. Она подозрительно щурится и убирает руку от полыхающего лба. — Я ведь вижу, что ненормально. Ривай ей не отвечает. В голове по-прежнему лишь гулкая пустота и мягкая полумгла, подсвеченная изнутри — в ней не находится ни единого стоящего слова, поэтому Леви лишь пожимает плечами. Он переводит свой взгляд на раскосые карие глаза. В них — глубокое тепло, отдающее приятной терпкостью, фантомно ощущающейся на корне языка. В них — отголоски искреннего беспокойства, немое желание быть ближе, искренность, от которой душу сдавливает тисками. Ривай, зацепившись взглядом за легкую улыбку, понимает: он действительно по ней скучал… Холодность в лице трещит по швам — она взрывается сотнями, тысячами ледяных осколков, что мгновенно тают и стекают на пол, сливаясь с холодом сквозняка. Силы, давно покинувшие бренное тело, словно берутся из ниоткуда, стремительно скапливаясь в плотный ком глубоко в груди и постепенно крепнут, вдыхая в пустой взгляд немного жизни… — Что ты здесь делаешь?.. — Слова срываются с языка тяжело, неповоротливо, каждая произнесенная буква — титаническое усилие, но Ривай с охотой отдает последние силы. Он не хочет слышать свист сквозняка, не хочет слышать мелодичный женский голос — хочет лишь, заглядывая в чужую глубокую и чувственную душу, услышать искренний смех, но его не следует. Уголки пухлых губ, чуть дрогнув, медленно опускаются — улыбка, за которую Ривай готов бороться, исчезает с красивого лица. В янтарных глазах золотыми брызгами взрываются чувства: искреннее удивление и непонимание, страх, глубокая печаль — они стремительно проносятся в момент, и Леви чувствует, как дыра в душе, что едва начала заживать, кинжалом рассекается вновь. — Ты не помнишь?.. — Эш спрашивает аккуратно, без давления, с чуткой осторожностью переплетает их пальцы. В его глазах — лишь искреннее беспокойство, но Ривай не позволяет ему разрастись — отдав последние силы, он сжимает чужую руку так сильно, как может, и заглядывает в глубокие глаза с искренним заверением: «Я в порядке»… Он хочет сказать, хочет убедить, хочет задушить чужую боль в зародыше, но не успевает произнести ни слова — на грудь нежно опускается горячая ладонь. — Ты бредил, — Стеша говорит безжизненным голосом, голубые глаза смотрят с искренним сожалением — так, что душу выворачивает наизнанку. — Просил меня, чтобы я позвала Эша. Говорил что-то о том, что тебе срочно нужно его увидеть и… — Девушка замолкает — мелодичный голос бессильно дрожит на последнем слове, обычно задорный взгляд наполняется глубокой печалью, но Стефания не позволяет увидеть больше — обреченно склонив голову, она отводит глаза в сторону. — И что боишься не успеть сказать ему что-то важное. Риваю казалось, что его сердце теперь невозможно ранить, но только сейчас он понял, насколько сильно ошибался. Каждое слово девушки — меч, раз за разом разрубающий сердце… Проходит жалкое мгновение, и на его месте остается одно лишь кровавой месиво. Ривай устало прикрывает глаза. Полностью обессиленный и выжатый, он не находит в себе смелости вновь столкнуться с искренне заботливым взглядом. Он не готов смотреть в глубокие янтарные глаза, не готов видеть водопад кудрей, не готов слышать за годы ставший родным голос… Пальцы, обессилев, отпускают чужую ладонь, но Эш не позволяет сдаться так быстро — он лишь сильнее сжимает руку Леви, и этот жест говорит за него. «Я рядом», «я хочу помочь», «нам нужно поговорить». — Леви, все хорошо?.. — Он спрашивает встревоженно, и его чувства, оголившись, просачиваются в бархатистый голос. В нем — искреннее беспокойство, непонятная Риваю паника, глубокая печаль и счастье одновременно. Леви не будет отвечать — он чувствует, что может говорить, но не хочет, потому что… Все отвратительно. В теле — безвольном и тяжелом, в израненной душе, в голове — в хаотично пробегающих мыслях. Но тепло чужой ладони, сжимающей его собственную, чувствуется прекрасно, и Ривай с охотой закрывает глаза на собственную слабость. Желание вновь заглянуть в родные глаза, вступив в ожесточенную баталию с бессилием, быстро побеждает, вырезав все сомнения без остатка, и Леви все же с трудом открывает веки. Безжизненный, пустой взгляд находит то, ради чего стоит жить — легкую, немного болезненную, но искренне нежную улыбку, и дышать становится легче — огромная ледяная глыба, что с силой врезалась в грудную клетку, тает под теплом чужого взгляда. Безвольное тело оживает — у Ривая словно открывается второе дыхание, и он, опомнившись, трепетно сжимает горячую ладонь. — Все хорошо, — он отвечает искренне, потому что в душе — весна, цветущие орхидеи и ласковое солнце, что пронырливыми лучами чужой улыбки греет заледенелую душу. Голос по-прежнему хриплый и тихий, жар в теле распаляется с каждой секундой, и сил хватает только на то, чтобы говорить, но Риваю плевать на физическую оболочку — казалось бы, раньше существенные проблемы становятся забытой мелочью, на которую получается закрыть глаза. Его открытость вознаграждается в самой прекрасной манере: с пухлых губ срывается смех — искренний и глубокий, он затекает в уши сладкой патокой и стремительными теплыми волнами омывает настрадавшееся сердце, отчего то, чуть дрогнув, трепещет… Впервые за долгие годы, что Ривай старательно пытался забыть этот смех, он понимает — ему не нужно ничего, кроме золотых искорок веселья, взорвавшихся в карих глазах. И пусть когда-то ему удалось забыть родной голос, пусть он отрекся от горьких воспоминаний — все это теперь не имеет значения, особенно когда янтарные глаза смотрят на него так чувственно. — Это прекрасно, — Эш улыбается широко и искренне, и Ривай добровольно путается в сетях этой улыбки. Он жадно ловит глазами чужой образ, лишь бы освежить в памяти каждую деталь, забытую с годами… Тем временем Эш, отвернувшись, улыбается Стефании. — Можешь, пожалуйста, нас оставить? — Он дарит девушке легкую улыбку, и Стеша поддается ее волшебному влиянию. Она кивает — охотно и торопливо, и немного резко поднимается с кровати. Напоследок Стефания оглядывается в сторону Ривая и заглядывает в глубокие серые глаза с искренним беспокойством. — Все точно будет в порядке? — спрашивает девушка, и Леви кивает — коротко и с трудом, но позволяет себе на мгновение пропустить в пустой взгляд искреннюю благодарность. — Не беспокойся, — он отвечает так, как чувствует, и вскоре получает вознаграждение — в глубоких голубых глазах секунда за секундой растворяются сомнения — на их месте прочно обосновывается доверие. Стефания улыбается — кротко, но нежно, и, напоследок кивнув, степенным, грациозным шагом выходит из комнаты. Тихий хлопок двери, как точка невозврата — нечто эфемерное, но сильное, сносящее с ног своей безысходностью… Ривай остается с Эшем наедине. Леви не чувствует собственного тела — от долгого бездействия оно затекло, пошевелиться не получается никак, но он сдавливает чужую руку из последних сил. В настрадавшемся сердце — полный сумбур, беспорядочное переплетение глубоких чувств, названия которым Ривай не может подыскать. Они крепнут, постепенно срастаются воедино. Искалеченная душа стремительно заживает под магическим воздействием ласковой улыбки. Леви уверен — вскоре на ней останется лишь блеклый шрам, о котором он сможет забыть. — Я рад снова тебя увидеть, — Эш говорит тихо, с трепетом заглядывая в серые глаза. Ривай не отвечает — он только смотрит, позволив себе ненадолго пропустить в глаза чувства. Он впервые, спустя, кажется, целую вечность отбрасывает приказ дяди держаться отстраненно в сторону — он идет по головам собственных принципов, и Эш в ответ улыбается легко, в янтарных глазах отражается искреннее счастье, что сносит последние сомненья с ног. — И я… Правда слетает с языка необдуманно, она срывается с губ тяжелым грузом, что Ривай неподъемной ношей таскал все шесть лет, бренно проведенных без малейшей радости… Леви по-прежнему глотает воздух ртом, он дышит отрывисто и резко, но прочно обосновавшаяся в легких боль постепенно отступает, прихватив с собой мертвенный холод. В ответ красивая до безумия улыбка наполняется нежностью, ласковые золотые искорки в янтарных глазах становятся все отчетливее. — Но вчера ты ушел… Ривай сжимает горячую ладонь сильнее — до побелевших костяшек и заглядывает в родные глаза. Леви хочет соврать. Хочет списать вчерашний уход на усталость, хочет заверить в том, что его вчерашнее поведение — одна большая ошибка, но не может. В пустой взгляд против его воли просачивается боль, что грозится вновь протаранить душу, оставив следом лишь ее осколки, но Леви не позволяет этому случиться. Он ловит чужой взгляд, замечает ласковую улыбку, и чувствует, как тотчас же вокруг сердца выстраивается защитный барьер. — Мне было больно тогда и больно сейчас, — он отвечает искренне. Правда дается ему тяжело. Она — неподъемный груз, полный глубокой обиды и горечи, которую не получается сглотнуть. В ответ легкая улыбка, дрогнув, сходит на нет — уголки пухлых губ медленно опускаются, в красивых глазах проскакивает боль, полная немого сожаления и просьб простить. Взгляд Эша вонзает нож в спину, и Ривай уже готов забрать свои слова обратно, но шестое чувство заставляет его продолжить. — Я не понимаю тебя… — С тонких губ срывается тихий шепот, взгляд серебристых глаз наполняется глубокой горечью. Сердце кровоточит в приступе искреннего отчаяния, душа тихо завывает глубоко внутри. — Почему ты потащил меня за собой? Почему позволил уколоться? Почему не остановил?.. Силы, с трудом накопленные с помощью ласкового взгляда, стремительно покидают бренное тело, стоит только зацепиться за болезненную правду и с трудом потащить ее наверх. Но Ривай готов на все, только бы отпустить глубокую обиду, только бы вновь ощутить то безграничное счастье, что он чувствовал раньше. И все же главный вопрос, что обдает тело ледяным дыханием, застревает в глотке куском бетона, и Леви задыхается, отчаянно хватая воздух ртом в надежде вдохнуть… Все тщетно. Дыхание, сбитое к чертям, вынуждает шептать, слова застревают в горле, но Леви продолжает: знает — не спросит сейчас, не спросит никогда: — Тебе было плевать на меня? В ответ искренняя улыбка в мгновение меркнет, потеряв свою жизнерадостность, становится натянутой, глубоко печальной. Широкие брови вымученно сходятся к переносице, во взгляде раскосых глаз тухнут золотые искорки, растворяясь в карей радужке блеклыми завитками. Пальцы, сжимающие ладонь Леви, сдавливают до боли, но Риваю плевать — он смотрит Эшу в глаза, желая услышать правду, и тот чувствует это. Тяжело сглотнув, он опускает обессиленный взгляд. — Я… — Эш начинает глухим шепотом и тут же запинается, не найдя нужных слов. — Скажи мне правду, — Леви просит обессиленно, выставив уязвимые чувства напоказ. — Мне нужно знать… Чуть хриплый шепот, взгляд сквозит терпкой горечью, фантомно ощущающейся на кончике языка, но Риваю плевать — он не хочет прятать от Эша то, что тот готов увидеть, не хочет вновь мучить собственную душу. Леви хочет лишь, отбросив холодность, подарить карим глазам немного счастья, хочет показать: он такой же, как и прежде — все тот же шестнадцатилетний мальчишка, готовый забыть обо всем и бежать, ведомый искренней улыбкой. Но сейчас он лишь потерянно смотрит на Эша, продолжая жадно ловить взглядом каждое его движение. Неожиданно Эш, выпрямив спину, оборачивается в сторону Ривая. Взгляд янтарных глаз по-прежнему пылает. Юноша, бережно заправив белоснежные кудри за уши, расставляет руки по бокам от Леви и склоняется — карие глаза в секунду оказываются так близко, что Ривай теряется. Длинные белые кудри щекочут чувствительную кожу лица, жар чужого дыхания пьянит, ноздри щекочет знакомый запах — гибрид цитруса и морозной свежести… Леви не сразу понимает, что происходит: воспаленное, вымученное жаром сознание сникает, все мысли испаряются из головы стремительно, в момент оставляя за собой лишь пугающую пустоту. Однако проходит секунда, вторая… Пустота заполняется чувствами. Болью, обидой, недосказанностью, легким удивлением, глубоким страхом… Ривай теряется в их переплетении, и все же карие глаза подсказывают верный путь. — Ты дорог мне… — Шепот срывается с губ бесконтрольно, Леви и сам до конца не осознает, что именно он сказал, но чувствует одно лишь облегчение — правда, застрявшая в глотке, слетает с языка, даруя блаженное спокойствие, что Ривай уже было отчаялся найти. Эш склоняется чуть ближе, и Леви закрывает глаза. В который раз он наступает на собственное сердце, раздавливает его, отчего в груди словно что-то лопается, однако Леви не обращает на это внимания. Поднеся ладонь к пухлым губам, он останавливает Эша. Происходящее для Ривая отвратительно. Он не открывает глаза — знает, что стоит только увидеть золотые брызги в янтарной радужке, как последние шаткие стены здравого смысла распадутся на куски. Поэтому он так и лежит, зажмурившись, прижимая руку к пухлым губам. — Нет, — Ривай старается говорить твердо, и все же хриплый голос чуть дрожит. Едва зажившее сердце вновь кровоточит, зияющая дыра в душе, что едва успела затянуться, разрывается вновь. — Мы не можем. В ответ с пухлых губ срывается выдох — шумный, горячий. Леви зажмуривается лишь сильнее. Тем временем Эш отстраняется, и Ривай с шумным выдохом облегчения накрывает ладонью глаза. — Почему?.. — Эш спрашивает потерянно, пытается взять Леви за руку, но тот сжимает пальцы в кулак, не позволяя. — Эй… — Эш шепчет глухо, хочет сказать что-то важное, но Ривай не позволяет этому случиться. — Это неважно, — холодно обрывает Леви и аккуратно высвобождает руку из плена чужих пальцев. — Просто уйди. — Ривай не может, но чувствует, как сердце разрывается на части — оно, точно динамит, взрывается и размазывается по грудной клетке кровавыми ошметками. — Пожалуйста… — Тихий шепот все же срывается с бледных губ. Леви понимает, что нужно выпроводить Эша, обрубить все концы и не позволить новой встречи случиться. Нужно забыть об этих двух мучительных днях, нужно вернуться в Америку, встретить Эрена — единственного человека, которого он хочет видеть рядом, несмотря ни на что. Нужно схватить его за руку, даже если сам юноша будет против, нужно притянуть его к себе и обнять так крепко, чтобы не осталось возможности вырваться. Нужно, забыв о привычке держаться холодно, шептать о том, насколько Эрен прекрасен, нужно признаться, нужно сказать правду, глядя в искренние и глубокие изумрудные глаза. Нужно раз и на всегда забыть обо всех правилах и отдаться слепым чувствам, нужно рассказать все и принять решение Эрена, каким бы болезненным оно ни было — юноша этого заслуживает. Нужно оставить прошлое в прошлом — покинуть Рим, забыть огромный особняк и всех его обитателей, забыть заброшенный клуб и тяжелый путь от зависимости к выздоровлению, забыть раскосые карие глаза и оставить все чувства в прошлом. Впервые за многие годы Ривай осознает — он любил Эша. Но это было раньше. До искренних изумрудных глаз, до нелепых, но теплых разговоров ни о чем, до первого поцелуя и первой ночи, полной искренних чувств. Сейчас же нужно смотреть в будущее. Нужно раз и навсегда отречься от того, что случилось много лет назад и, обрубив все канаты, шагнуть в новый день, в котором его ждут каштановые кудри и заботливый взгляд зеленых глаз. Теперь он понимает это. Силы, что, казалось, покинули бренное тело целую вечность назад, легким сквозняком возвращаются обратно, и Ривай вдруг понимает, что нужно сказать. — Ты дорог мне, — он повторяет куда тверже, и пусть голос все еще хриплый и слабый, слова звучат убедительно. — Но я люблю другого человека. И ради него я должен вычеркнуть тебя из своей жизни. Прости. Леви просто говорит искренне, именно то, что теплится глубоко в сердце, впервые за долгие годы не стыдясь своих чувств. Осознание приходит неожиданно сильной волной: оно разносит мысли в щепки — они взрываются в голове, подобно сотне фейерверков, что освещают темный путь домой — к изумрудным глазам и нежной улыбке. Ривай готов на все: перечеркнуть всю свою жизнь, забыть о старой болезненной любви, воевать с кем угодно за собственную свободу и за возможность просто быть рядом с тем, с кем он чувствует себя особенным. С тем, кого он искренне любит. И это дарует прилив душевных сил, с помощью которых, Леви уверен, у него получится обречь искреннее счастье. Убрав руку от лица, он с трудом разлепляет веки и, зацепившись за искреннее удивление в глазах напротив, позволяет себе улыбку — совсем короткую и легкую, которая спустя мгновение растворяется в ночной темноте. — Прощай, — бросает Ривай напоследок, и Эш, игнорируя накатившие к глазам слезы, ласково улыбается в ответ. — Прощай, — соглашается он и, отвернувшись, выходит из комнаты.***
Эрен стоит рядом с аэропортом имени Джона Кеннеди с букетом роз в руках и с глупой улыбкой, намертво приклеившейся в губам. Он неловко переминается с ноги на ногу в напряженном ожидании. Казалось бы, прошло всего три дня — совсем крохотный промежуток в масштабе жизни, который не заслуживает должного внимания! И все же Эрену кажется, прошла целая вечность, за которую он сумел полностью перекроить свой внутренний мир: поменять жизненные приоритеты, найти новый смысл, убедиться в своей дурости и наладить разваливающуюся по кусочкам жизнь — за эти жалкие три дня он сумел сделать то, к чему опасался прикасаться все восемнадцать лет, и это дарует блаженное спокойствие. Три дня — всего лишь семьдесят два часа, четыре тысячи триста двадцать минут, за которые он успел многое обдумать. Он не ходил на работу, не посещал учебу (за что ему скорее всего влетит, но он знает: улыбка ни на секунду не сойдет с его лица) — сутками валялся на кровати и пялил в зеркало, надеясь найти ответ в отражении в мгновение опустевшей души. Он раз за разом прокручивал в голове страшную правду. «То есть свое имя он назвал, а про фальшивый паспорт речь не зашла?» «Что, если я скажу тебе, что Леви два года сидел на героине?» «Я убил человека». Слова звучали в голове блеклыми отголосками чужих голосов, безжалостно атакуя сознание. Страх, о котором, казалось, удалось забыть навсегда, устроил внезапное рандеву — он галантно, не прячась ни на секунду, подошел на расстояние вытянутой руки и, склонив голову в приветствии, тут же ударил ножом застывшую от ужаса плоть. Следом за страхом пришел холод: они, обсудив что-то взглядами, синхронно ударили по голове, выдавив из разодранного в приступе кашля горла тихий, болезненный выдох. И лишь затем джентльмены уступили свое место даме — оглушительной боли, что охватила каждую частичку тела, каждый, даже самый потаенный, уголок души и прочно укоренилась в сознании, пустив в нем массивные корни. Эрен поначалу (по собственной глупости) пытался с ней бороться: глубоко и размеренно дышал, успокаивая бьющееся в агонии сердце, пил таблетки, ходил на пробежки… Все без толку. Боль, не отступая ни на минуту, с яростью встречала атаки на нее, лишь подпитываясь выпитыми лекарствами, и разрасталась сотнями маленьких игл… Однако когда Эрен уже было собирался сдаться, в баталию вступали чувства. Глубокая обида и разочарование, смешавшись с искренней любовью в одно целое, развели нешуточную борьбу. Час от часу, день ото дня душевная боль отступала все дальше, пока полностью не сдала позиции, подняв белый флаг. Подлинное счастье и детская радость победили, и следом за ними не осталось сомнений. Да, Леви многое скрывал, да, правда оказалась чуть более ужасающей, чем Эрен думал, да, самый близкий человек в его жизни вонзил нож в спину — это все не имеет значения. Главное, что Ривай открылся — доверился, рассказав самую страшную тайну, решился вновь пропустить через себя весь тот ужас, что он уже прочувствовал однажды, отняв жизнь у маленького ребенка. И пусть другие люди осудили бы Леви за его откровения, пусть они бы не стали даже слушать дальнейшие объяснения, Эрен решил не торопиться — он взял небольшую передышку, навел в мыслях идеальный порядок и лишь затем принял решение. Ему важна жизнь Ривая, важны его чувства и эмоции, но его прошлое стало третьим лишним, и Эрен с готовностью закрыл на него глаза. То, что случилось, уже не изменить, главное — выбранный путь и искреннее раскаяние, что не позволит Риваю вновь опуститься на самое дно. Остальное не имеет значения. Эрен, забывшись в мыслях, ненадолго выпадает из реальности, но она ревностно дает о себе знать родным голосом. — Эрен?.. Знакомый голос раздается совсем рядом — так близко, что Эрен слышит каждую его нотку, каждый перелив спокойной интонации. Он слышит глухой отголосок приятного аромата духов, заполнивший легкие, чувствует тепло чужой ладони, накрывшей его собственную и рассеянно поднимает глаза. Перед ним — Ривай… Нет, не Ривай. Перед ним — Леви в забавном пуховике болотного цвета и в спортивных штанах, с нелепо заколотыми невидимками волосами. Серебристые глаза смотрят открыто и чувственно, в них — ни единого намека на былую холодность, их взгляд — оголенные, уязвимые чувства, которые Леви на этот раз даже не пытается скрыть. Высокие скулы и кончик острого носа чуть покраснели, и теперь морозный румянец ярко контрастирует с бледными губами, которые тронула легкая, искренне нежная улыбка, от одного вида которой бренная жизнь обретает смысл просыпаться по утрам. Эрен впервые за три дня чувствует собственное сердце, его удары вновь глухие и четкие — спокойные. На улице бушует зима: с блекло-серых туч спускаются пронырливые снежинки, по переполненным улицам проносится ледяной ветер, но Эрен не чувствует холода — рядом с человеком, за которого он готов отдать свою жизнь, становится жарко, и юноша, тяжело сглотнув, свободной рукой отодвигает ворот свитера. Впервые за три дня он искренне осознает, насколько успел соскучиться. Забывшись в нескончаемом потоке мыслей, он полностью ушел в себя, ничего не ел и почти не спал, затерявшись в глубинах воспаленного сознания, он не замечал, как проходит время. Час, другой… Дни текли непрерывной вереницей — Эрен не считал их, и лишь теперь, когда возможность заглянуть в серебристые глаза становится реальной, он чувствует отголосок пережитого одиночества. Он понимает, насколько глупа была его жизнь до появления в ней заботливого взгляда и теплых разговоров ни о чем, насколько бесполезным было его пустое существование в мире. Сейчас, когда его руку сжимает теплая ладонь, он осознает, как ему не хватало этого тепла: как тяжело было просыпаться по утрам и не слышать «доброе утро», как одиноко было завтракать, общаясь только с полузасохшим кактусом, как больно было убираться, не слыша надоедливых советов под руку… К горлу подкатывает тошнотворное чувство, к глазам подступают слезы облегчения, Эрен чувствует безграничное тепло и искреннюю нежность, что заставляет, небрежно обхватив сильное предплечье, дернуть Леви в свою сторону и сжать его в крепких объятьях. Рядом он — человек, ради которого Эрен готов идти по головам собственных принципов, ради которого он переворачивает собственную жизнь с ног на голову и не сомневается в принятых решениях ни на секунду. Леви здесь, совсем рядом, и он обнимает так сильно, будто боится, что Эрен вот-вот оттолкнет его, но этого не случается. Юноша лишь, зажмурившись и сморгнув настырные слезы, прижимает Ривая все крепче в немом заверении: «Я никуда не уйду»… Леви роняет чемодан — тот с глухим стуком ударяется об асфальт, но никто не обращает на это внимания. — Я могу сказать тебе кое-что важное?.. — Эрен спрашивает тихим, сбивчивым шепотом, шестое чувство требует говорить быстро и открыто, ни на секунду не сомневаясь в приготовленных заранее словах. Он, склонившись, зарывается носом в чернильные волосы и глубоко вдыхает родной запах крапивного шампуня. Ривай не отвечает — лишь шумно выдыхает в плечо и запоздало кивает, сжимая Эрена в руках лишь крепче. — Мне важно, что случилось в твоем прошлом, но я никогда не стану судить тебя за твои поступки, — юноша шепчет быстро и шумно, склонившись к уху Леви. Ривай в ответ вздрагивает — едва ощутимо, но Эрен чувствует легкую дрожь по телу, для него она становится панацеей — тем самым единственным, что он желает чувствовать каждый день. — Я хочу знать о тебе все, хочу, чтобы мы доверяли друг другу без остатка, но я не стану давить на тебя, если… — Он запинается на полуслове. Мысли вдруг спутываются в бесконечный клубок, который не получается размотать. И когда Эрен уже готов сдаться, замолкнув, на помощь приходят его чувства. Они наводят на стоящие слова, и он шепотом продолжает: — Если ты не захочешь говорить. Я пойму и не стану осуждать, правда, я буду рядом в любом случае и… — Нет, — Ривай глухо шепчет в плечо, и Эрен даже сквозь толстую ткань пальто чувствует тепло чужого дыхания. Он вздрагивает, готовый начать спорить, но Леви уверенно продолжает: — Больше никаких недосказанностей. Я расскажу все, о чем ты захочешь знать, и вопросов не остается. Эрен выдыхает — шумно и пораженно. Он и не пытается спрятать слабость, накрывшую тело: кости превращаются в желе, мышцы расслабляются, повиснув ненужными тряпками, колени подгибаются, но Эрен вопреки всему обнимает Леви лишь крепче. С окаменевшего сердца кусками бетона отваливается оболочка, полная фальшивой холодности, и оно, наконец сбросив балласт, продолжает биться с непривычной легкостью. В мыслях — полный сумбур, но Эрен не пугается. Он знает — ему потребуется совсем немного времени и серебристые глаза рядом, чтобы навести порядок в голове, — остальное не имеет смысла. Он наслаждается объятьями, вдыхает родной запах и закрывает глаза. — Я люблю тебя… — Шепот — ничто по сравнению с гулом мегаполиса, но для Эрена тихие слова, что громкий крик — оглушающий, необходимый… Эти слова желанны и прекрасны — они с легкостью пронзают сердце, проникнув в кровь, вскоре взрываются в голове и разлетаются в разные стороны, отпечатываясь клеймом в самых потаенных уголках сознания. Они легкой дрожью пролетают по телу, оставляя за собой лишь согревающее тепло. Эти слова прелестны, как самые чувственные стихи — они заживляют совсем новые сквозные раны и растворяют в приятной мгле уже зарубцевавшиеся шрамы. Они желанны, как искреннее счастье — их хочется слышать вновь и вновь, каждый раз отдаваясь разбушевавшимся чувствам с головой. Они жестоки, как сама боль — они без раздумий выворачивают сердце наизнанку и заставляют один на один столкнуться с глубокой любовью. Они священны — они мощным пламенем озаряют мертвенную темень в груди, даруют силы, что были на исходе, вдыхают в бренное тело саму жизнь… Любовь распирает Эрена: она везде — и внутри, и снаружи, сладкой патокой заливается в грудную клетку и постепенно нагревается, обдавая сжавшиеся в комок внутренности теплом. Она же треплет волосы ледяным ветром, подгоняя едва сорвавшиеся с туч снежинки. Она всеобъемлющая, она — сладостный бальзам, заботливо обволакивающий измученную душу, и Эрен с охотой отдается ей с головой. Он понимает: нужно на мгновение забыть о чувствах и вернуться в холодную реальность, но намеренно избегает этого, и опоминается слишком поздно. К тому моменту, как он приходит в себя, мгновение молчания стремительно разрастается в минуты, и Эрен не готов простить себе это кощунство. — Я тоже люблю тебя, — на лицо вновь просится глупая улыбка, но на сей раз Эрен ей не препятствует. Закрыв глаза, он вдыхает родной запах и улыбается — широко и искренне. На какое-то время между ними повисает тишина — не неловкая, не напряженная, а легкая, необходимая. По трассам с гулким шорохом проносятся автомобили, люди, встречающиеся в аэропорту со своими близкими, радостно смеются и громко переговариваются о чем-то, и они вслушиваются в монотонный гул мегаполиса… Может, проходит пара секунд, может, несколько минут — Эрен не придает времени значения, однако вскоре он слышит тихий всхлип, и оборонительная холодность вновь ограждает сердце защитным барьером. Не позволив себе ни минуты промедления, Эрен уверенно высвобождается из заманчивого плена объятий и делает шаг назад, заглядывая в серые глаза. В них — безграничное тепло и легкое удивление, и Эрен с облегчением выдыхает, не увидев в них слез. — Боже, ты меня напугал, — искренне смеется он и неловко запускает пятерню в каштановые кудри. — Я подумал, ты плачешь. В ответ в глазах напротив проскальзывают нотки осознания, уголки тонких губ слегка дергаются, и Эрен замирает в ожидании… Но улыбки не следует. Ривай лишь опускает взгляд и бережно подхватывает его ладонь. — Нет, ничего такого, — уверенно отвечает он и вновь поднимает взгляд, всматриваясь в изумрудные глаза. — Я просто болею. Не обращай внимания, — он легко пожимает плечами, будто не сказал ничего важного, и в ответ в зеленых глазах взрывается шквал негодования. — В смысле «я просто болею»? — Эрен переспрашивает, пародируя голос Ривая, и устало закатывает глаза, но, столкнувшись с непониманием в чужом взгляде, хмурится. — Ты должен был сказать сразу! Мы бы не стояли на холоде! — С искренним недовольством вскрикивает он, на что Леви лишь тяжело вздыхает. — Не ори, — устало одергивает он и поднимает чемодан с асфальта, — я в порядке. Просто небольшая температура. — «Просто небольшая температура», — снова пародирует Эрен и, перехватив чужую ладонь поудобнее, широким шагом направляется в сторону такси, припаркованных возле аэропорта. — Пошли быстрее. Не нужно испытывать свое здоровье на прочность. В ответ Леви лишь пожимает плечами и, убедившись в том, что никто их не видит, позволяет себе кроткую улыбку. — Как скажешь, — вздыхает он и твердым шагом направляется за любимым человеком.