Макото: Рождённый под знаменем Честности

      Зима, 1865 год.       — Ничего себе! Какой тяжёлый!       — Раз-два, поднимаем!       Окита посмеялся и обернулся:       — Господин Яманами, поможете?       Кэйскэ с улыбкой поправил очки.       — Ну вы и налепили!       Общими усилиями в несколько рук вылепленный снежный ком всё же удалось поднять, и снеговик, над которым так старались Окита и соседские дети, наконец был готов.       — Какие мы молодцы, да? — Соджи потрепал ребят по волосам.       — Мы бы не справились без главного помощника! — Девочка попыталась поднять Канэёси, но, не удержав трёхлетнего мальчика, рухнула вместе с ним с снег.       — Не ушиблись? — Окита помог им подняться.       — Всё в порядке, Соджиро!       Яманами вздохнул.       Соджиро…       Давно не было слышно этого имени. Но, как говорил сам Соджи, не назовись он Соджиро, вряд ли бы дети вот так просто играли бы с ним. Глядя на Соджи, Яманами вспоминал его ещё ребёнком, мальчиком, у которого не было беззаботного детства. Мальчиком, что вместо игрушки держал в руках меч.       — Ух, ну и холодно, — Окита потёр замёрзшие ладони и дыхнул на них, стараясь согреться. Его голос вывел Яманами из забытья.       — Я отведу их по домам, — первый командир посмотрел на мужчину. Дети прижимались к нему, а почётное место на руках Соджи занимал Канэёси.       Яманами улыбнулся, однако стоило весёлой компании уйти, улыбка сошла с его лица. Мужчину тревожили некоторые мысли, и он всё никак не находил себе места.       — А мы ещё поиграем? — Спрашивал Канэёси, ступая рядом с Окитой и держа его за руку.       — Не сегодня, милый, замёрзнешь, — хихикал Соджи, — простудишься. А я не хочу, чтобы ты болел, — и он покашлял в кулак не то наигранно, не то по-настоящему.       — Я не боюсь простуды!       Окита потрепал сына по волосам.       — Ты у меня молодец, настоящий воин, поэтому, может, согреешь своего папу?       — А ты замёрз? Тогда пойдём скорее! — Канэёси потянул родителя.       Хиджиката выдохнул дым и отложил трубку. Полдня он просидел в одной позе в ожидании вдохновения, однако оно не захотело посетить мужчину. Тошидзо покосился на абсолютно чистый лист бумаги, затем перевёл взгляд на улицу и вздохнул. Ничего не оставалось, кроме как наблюдать за Соджи и Канэёси.       — Что вас тревожит?       Мужчина вздрогнул. Обычно он не реагировал так бурно на появление третьего командира, но в этот раз так погрузился в раздумья, что не почувствовал чужого присутствия.       — А от тебя ничего не скроешь, да? — Хиджиката усмехнулся.       Уголки губ Сайто чуть приподнялись в улыбке. И впрямь, его взгляд словно в душу проникал, и порой даже Тошидзо ощущал дискомфорт, находясь рядом с Хаджимэ.       — Вы волнуетесь о сыне.       — О его будущем.       — Несмотря на ваши слова, вы вовсе не желаете, чтобы Канэёси становился воином.       Хиджиката промолчал, ведь сказать было нечего. Хаджимэ вытащил из него всё сам. Для основного состава Шинсэнгуми давно уже не являлся секретом чудный дар Сайто сидеть будущее, однако никто не мог добиться от третьего командира хоть какого-нибудь предсказания. Говорить людям о том, что их ждёт в жизни, не входило в принципы Сайто. Потому Хиджиката, как бы сильно ни хотел узнать будущее сына, не заикнулся о предсказании.       Сайто загляделся на падающий снег. Он сделал шаг вперёд и вытянул руку. Снежинки упали на ладонь и мгновенно растаяли.       — Макото, — только и произнёс он.       Хиджиката встрепенулся.       — Что?       — Ваш сын рождён под этим бравым знаменем. Какой бы путь он ни выбрал, в его сердце всегда будет гореть пламя справедливости. Я дам вам лишь один совет: не принимайте решения за него. — В глазах Сайто мелькнула искра печали. — Не делайте того, о чём можете пожалеть, — и, поклонившись, Хиджикате, он удалился.       Тошидзо закрыл лицо рукой и тяжело выдохнул.       «— Человеческая жизнь для тебя хоть что-нибудь значит?!»       Яманами вздрогнул и помотал головой. Слова, сказанные Хиджикате в порыве гнева, звучали в мыслях так же громко, как тогда.       «— Я тебе не какая-нибудь пешка!»       Их с Тошидзо конфликт всё нарастал, а присутствие в Шинсэнгуми Ито Каситаро будто ещё больше нагнетало раздор. С каждым днём, с каждой минутой Кэйскэ становилось всё тяжелее находиться в отряде. Его с Хиджикатой принципы уже давно разошлись, а значит, тому, кто более не несёт пользы для Шинсэнгуми, здесь не место.       И Яманами решился на отчаянный шаг.       «— Для достижения результата я пойду на всё.       — Что ж, ты умеешь добиваться своего…       — Боюсь только, что я сам не буду рад этому результату. А давай…»       На следующий день Яманами Кэйскэ исчез.       Внезапная пропажа начальника штаба подняла на уши всё командование. Вывод напрашивался один — дезертирство, наказание за которое — смерть. И только Тодо Хэйскэ наотрез отказывался верить, что господин Яманами мог поступить так. Он упорно пытался убедить товарищей, что Кэйскэ обязательно вернётся, не сегодня, так завтра, но вернётся, однако меч уже был вынут из ножен.       — Я поеду за ним, — вызвался Окита. — Куда бы господин Яманами ни направился, я найду его и верну.       Яманами остановился в Оцу. Внутренний голос говорил, что за ним уже послали, а потом торопиться не стоит.       И правда, вскоре послышался цокот копыт, и Яманами увидел Окиту.       — Так значит, послали тебя, — мужчина улыбнулся.       — Я сам вызвался вернуть вас, — сказал Соджи. — Ну же, поспешим. Вам предстоит ещё многое сделать для Шинсэнгуми.       — Соджи…       — Вам прекрасно известно, что, несмотря на всю его холодность, господин Хиджиката нуждается в вас! Все в отряде вас любят, но вы всё-таки решили… — Окита с досадой сжал поводья. — Мы что-нибудь придумаем, и вы будете жить! Я лично за вас поручусь! Пусть вас понизят в должности, но вы хотя бы будете…       — Соджи! — Первый командир замолк и тяжело сглотнул. — Достаточно. Спасибо тебе. И прости…       Соджи закрыл лицо рукой. По его щекам потекли слёзы.       Встречали Яманами крепкими объятиями. У всех был один вопрос: почему? Почему он так поступил?       — Зачем, господин Яманами? — Уткнувшись в плечо Саннана, рыдал Хэйскэ. — Зачем же вы так?..       — Прости меня, — мужчина виновато улыбался, гладя юношу по голове. Сейчас они оба понимали, что своим проступком Яманами раз и навсегда перечеркнул их совместные мечты. Хэйскэ ещё долго не отпускал мужчину, в глубине души надеясь, что к нему всё же отнесутся снисходительно, однако сердце подсказывало, что видятся они в последний раз.       Кондо был глубоко разочарован. Предательство можно было ожидать от кого угодно, но никак не от Саннана. Хиджиката смотрел строго. По его взгляду Яманами понимал — пощады не будет. Шинсэнгуми не прощает беглецов. Бывший начальник штаба склонил голову:       — Прошу как можно скорее сообщить всем, что Яманами Кэйскэ, заместитель главнокомандующего Шинсэнгуми, за дезертирство готовится совершить сэппуку.       После этих слов Хиджиката, схватив меч, сорвался с места. Он был в такой ярости, что, казалось, сейчас перед присутствующими стоит настоящий демон. Тошидзо протянул меч товарищу:       — В этом мече заключена душа воина, которым ты когда-то был. Будь же воином до конца и умри достойно!       — Прости, Хиджиката, — произнёс Кэйскэ со слабой улыбкой на губах, — я не смог… У меня не вышло…       Глаза командира в ужасе расширились.       «— А давай, Яманами, ты будешь моей верёвкой?       — «Верёвкой»?       — Верёвкой правильности! Или нет… Верёвкой человечности! Я хочу попросить тебя, чтобы ты своей правильностью, если вдруг я начну идти куда-то не туда, дёрнул бы меня и возвратил на верный путь.»       Хиджикате оставалось лишь наблюдать, как умирает некогда близкий друг. Неужели то, чего они, простые крестьяне, жаждали всем сердцем и душой, оказалось столь нестерпимой ношей?.. Собственный меч стал для Яманами слишком тяжёл, и он больше не мог оставаться обузой для Шинсэнгуми.       — Пожалуйста, будь его кайсяку, Соджи.       Окита вознёс меч. Выражение его лица было хладнокровным, каждое действие — твёрдым и уверенным. Нужно было как можно скорее прекратить мучения Яманами, и юноша без колебаний взмахнул катаной.       Яманами Кэйскэ умер 23-го февраля первого года периода Кэйо в возрасте тридцати трёх лет.