Citoyens charmants

Второй год республики начался так же, как закончился первый. То есть — буйно. И буйство это сотрясало не только стены Конвента и помещения секций, но и Комитет общественного спасения. Вообще-то Барер отнюдь не был самым старшим членом Комитета. Почти все они относились примерно к одной возрастной категории, и только Ленде подходил к поре зрелой мудрости, а Сен-Жюст обитал аккурат на противоположной стороне. Однако временами Барер ощущал себя действительно старшим. Эта ноша не то чтобы тяготила его, но… Хорошо, вот что прикажете делать, когда с самого утра общий зал гудит от перепалки, причем неуместно личной! Конечно, если их не слышать, то Бийо-Варенн и де Сешель являли собой пару спорщиков скорее комическую. Бледный как четвертый всадник апокалипсиса, мрачный как эшафот, Бийо буквально нависал над столом, за которым вальяжно расположился очаровательный Эро и едва не мурлыкал: — Право же, мой дорогой Жак, тебе следует хотя бы раз в неделю осушать бутылочку вина в компании нежной красотки, иначе ты погубишь свое душевное здоровье и захлебнешься желчью. — Благодарю покорно! — прорычал Бийо. — Чтобы с эдакими манерами вернуться к состоянию Комитета общественной погибели? Какого черта, что за бардак! — он хлопнул стопкой разномастных бумаг по столу, отчего дуновение воздуха привело кудри Эро в живописный беспорядок. — До сих пор не разгребем дерьма, которое осталось после твоего Дантона! — Ах, ты скучаешь по своему Дантону? — усмехнулся де Сешель. Все ясно. Опять сцепились из-за нынешнего приятеля одного и бывшего патрона второго, хотя он был только поводом к проявлению разности характеров обоих. Да республика и монархия стояли друг к другу ближе! Барер вздохнул, подошел к спорщикам, приобнял Бийо и забрал у него бумаги: — Ты позволишь? Кажется, это не Дантон, это моя вина… Вот видишь? Мой почерк. Я разберусь. Горячие были деньки в июне, с документами творилась полная неразбериха. Комитет простит мне сей грех? Бийо проворчал почти спокойно: — Это не к спеху. — Absolvo te, милый! — Эро великодушно махнул кружевным платком. Барер удовлетворенно вернулся к своему столу. Эта буря миновала, и в зале воцарилась тишина… он покрутил головой на всякий случай… и обнаружил, что то была обманчивая тишина. Потому что Карно и Сен-Жюст чаще всего грызли друг друга вполголоса. Барер обреченно подошел к столу Карно будто бы поискать нужное ему нечто. К счастью, в бумагах друга он мог рыться беспрепятственно. Карно выговаривал менторским тоном: — Еще раз повторяю. В мое отсутствие никаких резких движений в военной секции. Я оставляю тебе документы в полном порядке, вот инструкции. Никаких эксцессов с генералами. Мы более чем достаточно очистили высший командный состав. — Более чем? — переспросил Сен-Жюст, задирая голову так высоко, что Демулен свихнулся бы, подбирая определение. — Ты полагаешь, более? Следовало оставить кого-нибудь из аристократов или… предателей? — У нас теперь нет ни предателей, ни аристократов, ни квалифицированных военных! — негромко рявкнул Карно. — Тебе напомнить недавнее письмо Робеспьеру, в котором буквально умоляли не дергать генералов к решетке Конвента каждый раз, когда какой-нибудь идиот настрочит очередной донос? Барер едва не взвыл. Господи, Лазар, что ты несешь? Он же самовлюбленный мальчишка, он же примет эти слова на свой счет, на счет своего отношения к Кюстину… — Слишком много забот о самолюбии генералов, Карно, и слишком мало — о безопасности солдат и отечества. — Граждане! — воскликнул Барер прежде, чем придумал, что, собственно, сказать дальше. — Ты чего-то не можешь найти? — вольно или невольно помог ему Карно, оставляя время на фантазию. — Нет-нет, уже не нужно… Прости, я сегодня работал всю ночь, вот и суечусь без толку. Так что я хотел заметить… — и правда, что? — Обстоятельства на фронте столь плачевны, что нам необходимо беречь каждого рядового и командира, но в некоторых случаях мы обязаны проявлять бдительность. Я в военных делах почти ничего не смыслю, но если Сен-Жюсту понадобиться вторая голова, стороннее мнение, то, — Барер мысленно зажмурился, надеясь, что рассчитал все верно, — то Робеспьер не откажет ему в дружеском совете. Карно отвернулся, пряча улыбку. Сен-Жюст не стал холоднее. Уже хорошо. Они обменялись еще несколькими фразами, и Сен-Жюст ушел, забрав записки Карно для ознакомления. Сам же Карно сел к столу и принялся чертить на черновике свои любимые геометрические задачи. Барер убедился, что их не услышат, и зашептал: — Я тебя умоляю, Лазар, ну не дергай ты мальчишку. Мы за ним присмотрим, обещаю. — В каком мы положении, Бертран? Тулон в руках англичан, Лион у мятежников, я уезжаю на фронт — и оставляю военную секцию всей республики в руках ребенка! — Талантливого ребенка, не отрицай. Но я тебя понимаю. Не волнуйся понапрасну, тебе хватит скоро тревог на фронте, — Барер, изрядно утомившийся после двух акций примирения, бездумно ляпнул: — Что это за формулы? Лучше бы он этого не делал. Карно иногда отдыхал или успокаивался, приводя мысли в порядок математикой, но его математика была несколько сложнее того, что Барер помнил со времен ученичества. Сейчас теоремы, с которыми развлекался его друг, оказались чересчур сложными, а Карно вдобавок объяснял их на птичьем языке. — Лазар, погоди. Я зря спросил. С твоей чертовщиной тебе надо к Приёру. — Не Приёр сегодня выгораживал передо мной капризного ребенка, а вчера — напыщенного педанта, — с абсолютно серьезным видом возразил Карно. Только умные глаза его зловредно смеялись. Барер застонал. Ну конечно, накануне он мирил их с Робеспьером, а теперь этот негодник взял реванш! Хотя… — Лазар, ты что, ревнуешь? — Я?! — Ревнуешь-ревнуешь, — Барер расплылся в мстительной улыбке. — Брось, мой дорогой. Сколь бы гениальными ни были некоторые наши коллеги, но я — живой человек. И не променяю дружбу с не менее гениальным, но тоже вполне живым человеком на эти ходячие принципы. — Ловлю на слове, — важно кивнул Карно. — Тогда ты заслужил приличное объяснение моей чертовщины. Хочешь? Барер тоскливо оглянулся. В общий зал постепенно подходили остальные члены Комитета, а значит, скоро начнется совещание. — За обедом, договорились? Но до совещания это произошло снова. Причем громче двух предыдущих случаев, потому что Колло д’Эрбуа не ссорился тихо в принципе, а Робеспьер в последние дни истерил по любому поводу. — Твоя бы воля, дорогой Жан-Мари, и ты бы превзошел своими патриотическими усилиями «бешеных», — с убийственной вежливостью говорил Робеспьер. — Пылая истинной любовью к санкюлотам, ты не просто ввел бы максимум на товары первой необходимости, но и раздал бы их беднякам совершенно бесплатно! Только вот незадача, мой добросердечный коллега. Мы нуждаемся в поддержке буржуазии, если не хотим проиграть войну и бросить удовлетворенных твоей заботой, сытых и счастливых санкюлотов на австрийские штыки и под огонь английских орудий. — Конечно, лучше мы бросим их под огонь голодными, разутыми, раздетыми и для полноты картины немытыми! — громыхал Колло, сотрясая окна голосом, а воздух — профессиональной жестикуляцией. — Только если тебе плевать на них, подумай о своей шкуре! Прежде санкюлоты поднимут на пики нас! К счастью, Робеспьер задохнулся от возмущения и дернул ворот рубашки, готовясь ответить. Барер его опередил, успев при этом захватить стакан воды, и аккуратно влез между коллегами. — Жан-Мари, прошу тебя, не будь эгоистом. Не только ты в любой час дня и ночи готов пожертвовать своей жизнью ради народа. Максимильен, — Барер протянул ему стакан, — смею тебя заверить, никто из нас не желает перехода от всеобщего максимума к разгрому складов и к анархии. Мы не позволим враждебные нам правительства упрекнуть нас в том, что не контролируем ситуацию в республике. Не-поз-во-лим, — повторил он и ткнул Колло в бок, пока Робеспьер судорожно глотал воду. — Ну, граждане? Ленде идет, кажется, у него первый доклад! Ясный, размеренный, даже местами излишне подробный отчет Ленде поначалу дал Бареру долгожданную передышку, но потом стало немного скучно, а после и впрямь рабочей ночи от скуки тянуло в сон. К сожалению, Карно присоединился к совещанию последним и занял место на противоположном конце стола. Справа от Барера сидел Робеспьер, совершенно спокойный, но с явными признаками нездоровья на лице. Его дергать — себе дороже, да и совестно. А слева… Вот кстати слева! Барер в числе прочего разбирался в последние дни с проектами образования и сейчас вспомнил неоконченную дискуссию с Сен-Жюстом. Он осторожно написал на клочке бумаги пару фраз и тронул Сен-Жюста за руку, привлекая его внимание. Дальше совещание пошло чуть бодрее. Размеренного Ленде сменил ленивый де Сешель, а на клочке бумаги разворачивалась оживленная беседа о способах работы с книгами. После очередного заявления Сен-Жюста Барер едва не прыснул. Господи, ну какой же наивно самонадеянный ребенок! «Не нужно мучить учащихся выписками. Если они хотят запомнить — пусть прочитают поразившее их место два или три раза»*. Антуан… Ну не все обладают твоей феноменальной памятью! Впрочем, что-то в этом есть. Идиллию нарушил очередной внезапный спор о Лионе. Город еще находился в руках мятежников, а члены Комитета уже делили шкуру неубитого медведя. Впрочем, не зря. Они слишком часто вынуждены бежать следом за революцией — или контрреволюцией — так хоть изредка надо играть на опережение. Опять уперлись в Кутона, которого отправили разбираться на месте. Вообще-то Бареру эта идея понравилась с самого начала. Кутон, даром что паралитик в механическом кресле, мыслил порой живее самых здоровых молодчиков. Он умен, рассудителен, однако принимает решения быстрее Робеспьера. И все-таки что-то скребло, не давало покоя… — Кутон чересчур мягок! — на повышенных тонах объяснял Колло, вскочив с места и добавляя к речевой экспрессии пластическую. — За голову одного только Шалье должно требовать расплаты, а сколько республиканцев погибает там каждый день?! Нужно послать кого-то еще! — Уж не тебя ли? — осведомился Робеспьер, побивая собственные рекорды по язвительности. — В столь сложной ситуации необходимо сначала думать и только потом размахивать руками. Не наоборот. Робеспьер. Робеспьер, у тебя жар или переутомление. Что ты творишь! Не существует бывших актеров! Да самолюбие Колло раскормлено больше, чем необъятные телеса Гаргантюа! Барер плюнул на тактику со стратегией и просто кинул в Колло бумажкой. Тот сначала опешил, тряхнул своей гривой, как остановленная на всем скаку лошадь, но потом все понял правильно. Сейчас неуместно отпускать грубые шутки о размахивании теми конечностями, кои у Кутона парализованы. … До конца рабочего дня Комитет вспыхивал еще трижды, но, к счастью, незначительно. И все же Барер посчитал, что имеет полное официальное, моральное и физическое право не задерживаться сегодня на службе отечеству долее необходимого. Уходя, краем уха он услышал Робеспьера и Сен-Жюста. Последний убеждал: — Максимильен, я уверен, что Карно быстро вернется с победой. Сразу после этого я лично хочу съездить в армию. Ты же видишь, на местах не справляются! — Справятся, Антуан. Ты нужен здесь. Твой доклад в Конвенте… — После доклада. — Ты так уверен, что твой доклад стабилизирует положение в Париже? Ты нужен здесь! Барер замер, сделав вид, что раздумывает, не взять ли документы на дом. Скосил глаза. Сен-Жюст почти улыбался: — Хорошо, Максимильен, посмотрим, что будет. Ну хоть эти два ходячих принципа способны разобраться самостоятельно! Мысль о том, чтобы мирить Робеспьера и Сен-Жюста, показалась Бареру настолько самоубийственной, что он пообещал себе больше никогда к ней не возвращаться. Дома Барер упал совершенно без сил и без каких-либо занимательных желаний. Хотелось только одного: пить вино, валяться и жалеть себя. Чем он и занялся в компании томика Рабле. Нет, ну в самом деле! Почему бывали дни, когда он по какой-то смешной, молча принятой на себя обязанности мирил и успокаивал это сумасшедшее, буйное, желчное сборище с непомерными амбициями, которое считалось правительством! Какого черта его собственные амбиции затащили его в Конвент, а потом и в Комитет! Теперь эти амбиции вынуждали его балансировать, следить за согласием в Комитете, чтобы самому удержаться на плаву и обделывать свои собственные дела. А еще — Барер наполнил опустевший бокал и подивился нежной сентиментальной мысли — а еще к этому примешивалось нелепое чувство привязанности к республике. Но ах, как славно было бы жить не здесь, а блаженствовать где-нибудь в Телемском аббатстве и следовать единственному принципу: «Делай что хочешь!»** … Утро встретило его легкой головной болью. Все-таки вчера перепил. А сегодня выступать в Конвенте. А потом разбирать корреспонденцию. А потом… Ну что за несправедливая жизнь! Наскоро позавтракав хлебом, сыром и глотком вина, Барер припудрил усталое лицо и отправился в Комитет, не переставая себя жалеть. Несмотря на вечер с вином и Рабле, он пришел первым. Именно пришел первым, потому что Сен-Жюст и Карно, кажется, не уходили, а если судить по кругам под глазами, то и не спали. Барер осторожно осмотрел общий зал, но следов боя или хотя бы склоки не обнаружил. Оба начальника военной секции сидели вполне мирно за столом. За его, Барера, столом. Они читали его корреспонденцию и делали из нее выписки. Вернее, они ее почти полностью проработали, оставалось несколько писем. — Устал от своих бумажек, решил отдохнуть на твоих, — объяснил Карно, явно на ходу сочиняя повод, чтобы избавить друга от смущения. Сен-Жюста в подобной деликатности никто упрекнуть не мог, и он молча вскрыл очередную печать. Барер сел рядом. От греха подальше — не издавая ни звука. От двери послышался замогильный голос Бийо-Варенна: — Граждане, что я нашел! На этот раз Сен-Жюст промолчать не сумел: — Пропавшие при Дантоне деньги? — Увы, нет, — Бийо радостно подхватил шпильку бывшему патрону. — Моя находка поскромнее — обнаружил у себя остатки кофе. На утро хватит, а если повезет, то растянем и на вечернее совещание. Барер энергично закивал. Опять же, на всякий случай, ничего не комментируя. Затопили камин, поставили греть воду. Входили и выходили курьеры, секретари. Расселись по своим местам и зашуршали бумагами Ленде с Приёром. Принесли записку от Сент-Андре. Распевая сомнительного содержания песню своим великолепно поставленным голосом, в общий зал ввалился Колло д’Эрбуа. Судя по его жизнерадостной роже, сегодня именно он собирался создавать дружественную атмосферу в Комитете. Барер от такой догадки икнул. Хотя… Наверное, если козла очень хорошо воспитать, то он сумеет посторожить капусту. Впрочем, сценический экспромт Колло никого не взбесил, а вовсе даже наоборот. Или они оживились от запаха кофе? Робеспьер явился чуть менее бледный, чем вчера, но по-прежнему принципиально суровый. — Пахнет заговором, граждане? — Заговором? — в ужасе переспросил Бийо. — Ну да. Вы сговорились выпить весь кофе без меня. Барер вспомнил о добровольно принятых на себя обязанностях. — Максимильен! Мы же знаем, что ты не опаздываешь, как раз к твоему приходу! — Льстец, — фыркнул Робеспьер — и достал из кармана апельсин. — Барер, ты же сегодня говоришь в Конвенте? Держи, говорят, апельсины способствуют расцвету ораторского искусства. На миг Бареру стало стыдно. Или даже не на миг. И не на два. Он спрятал это непривычное чувство под веселой маской: — Хочу верить, Максимильен, что мои ораторские способности всегда при мне, — и он почистил щедрый оранжевый дар с тем, чтобы разделить его на всех. От кофе, невнятных уколов совести и дележки апельсина Барера отвлек беспечный голос Эро де Сешеля. — Я что-то пропустил, граждане? О да, этот не станет тратить время на изящные благодарности. Однако Барер не нашел в себе сил, чтобы рассердиться на солнечный эгоизм красавчика Эро. По крайней мере, сейчас. — Разве что чуть не остался без апельсина, — ответил он, протягивая де Сешелю самую маленькую дольку. Ладно, в конце концов, у них не такой уж кошмарный Комитет.