Citoyens charmants

Этот вечер не приносит Робеспьеру облегчения. Безжалостное солнце давно уже скрылось, но воздух по-прежнему горячий, душный. Из миссии вернулся брат, но им столько надо обсудить по делу, что разговор двух родных людей кажется суше, чем листья каштанов, пожухлые от жары. Еще эта ссора с сестрой… Почти что ссора с Сен-Жюстом накануне праздника Верховного Существа… Грустные, потускневшие глаза Элеоноры, которая, кажется, потеряла всякую надежду на скромное счастье — и не сказать чтобы зря. Странно жаловаться на какие-то личные мелкие неприятности этим страшным летом второго года Республики. Собственно, Робеспьер и не жалуется. Он продолжает спокойно расспрашивать Огюстена о его миссии. Но все же любая политика однажды заканчивается, и они оба нехотя заговаривают о Шарлотте. Максимильену неловко. Освободился от сестры, отправил ее с младшим братом — но можно подумать, тому в армии легче! Однако мимолетно брошенный на Огюстена взгляд несколько меняет мрачное настроение Максима. Брат сидит на краю стола, жестикулируя, возмущается Шарлоттой, хотя собой он тоже не слишком доволен, а на пухлых его щеках играет подозрительный румянец. Максимильену некстати становится весело. Он снимает очки и будто бы равнодушно замечает: — Пожалуй, бедная сестра на этот раз в своих подозрениях зашла слишком далеко. Подумать только, вообразила себе, что ты и жена твоего коллеги! Ведь не мог же ты чуть ли не на глазах у законного супруга с мадам Рикор… Огюстен очень внимательно изучает простую чернильницу будто творение Бенвенуто Челлини. — Бонбон? — Видишь ли, милый брат… Все эти поездки в армию так утомительны, опасность близко, забот по горло… — Да, ты подробно писал мне об этом. А Сен-Жюст рассказывал. Кстати, я не припомню, чтобы он позволял себе некоторые вольности в Страсбурге, — Максим самым строгим тоном выговаривает Огюстену и с трудом удерживается от улыбки. Ну ни капли же раскаяния на этой очаровательной мордашке! Вот, полюбуйтесь, еще и хохочет. — Что тебя развеселило, позволь узнать? — Ах, Максим, да твой добродетельный суровый Сен-Жюст спустился прямо с неба! Справедливо ли требовать от нас, созданий земных и грешных, поведения, приличествующего ангелам? Это он может находить отраду исключительно в общественном благе. А мне, представь, подавай еще и личное. — Осторожнее, Бонбон, — Максимильен старательно хмурится. — Страсти земные привели Дантона ко второму браку, который не лучшим образом сказался на его политических представлениях. Огюстен беззаботно улыбается и пожимает плечами: — Так я ни на ком и не женюсь. Максим не выдерживает, роняет голову на руки и тихо смеется. Вот что прикажете делать с этим наглецом? — Смейся-смейся! У нас там, между прочим, на каждом шагу угроза для жизни! И что же, мне, совсем юному и полному сил, погибать, не познав любви? Меня могли убить еще в Тулоне, жестокий ты человек! — Поделом тебе, — теперь очередь Максимильена пожимать плечами. — И ты бы обо мне не пожалел? — А должен был? Вот в этих письмах, — указывает на небольшую стопку в самом дальнем углу стола, отделенную от остальных бумаг словно бы невидимой ядовитой стеной, — мне регулярно и любезно напоминают о моем бессердечии. — Тогда! — Огюстен вскакивает, быстро осматривает комнату, срывает с кровати цветастое покрывало и заворачивается в него с головой. — Тогда я пришел бы к тебе ужасным призраком — терзать твою совесть! — Нашел чем пугать. После снов о Демуленах. — Я не сон, я вот! — брат обнимает его за плечи, заворачивая в покрывало, и зловеще говорит на ухо: — Бу! — Ну что ты за мальчишка! — Максимильен блаженствует в родных объятиях. Ему впервые за долгие недели становится легче. Огюстен возвращается на стол, все еще наряженный цветастым привидением, и демонстративно скрещивает на груди руки: — Мальчишка-привидение. Обиженное. Тебе меня не жаль и ты меня не любишь. — Люблю, — Максим встает, подходит к брату и протягивает ему маленькую вазочку. — Конфет у меня нет, зато есть орехи. Я прощен? — Почти пралине, — важно кивает Бонбон. — Ты почти прощен. Почти, — и он без предупреждения стаскивает со старшего брата парик. В дверь стучат. — Можно? — спрашивает Элеонора. Испуганное «нет» Максимильена заглушает радостный вопль «да-а-а!» его младшего кошмара. Выражение лица Элеоноры неописуемо. Она очень, очень старается сохранить присущую ей строгость и деликатность. Но глаза ее округляются, когда она смотрит на депутата Конвента, завернутого в цветастое покрывало. А потом на губах расцветает какая-то совершенно новая, удивленная и восхищенная улыбка, когда она смотрит на члена Комитета общественного спасения… она впервые видит его без парика, вот так неприлично, с растрепанными волосами! Которые — невероятно — ей нравятся… — Простите, — Элеонора становится вновь собранной. — Я подумала, что Бонбон захочет с дороги кофе… — Захочет-захочет! Даже будучи привидением, я не могу устоять перед твоим кофе, дорогая, — Огюстен забирает у девушки поднос и дружески целует ей руку. — Благодарю за твою трогательную заботу! — Всегда рада. Я вас оставлю, — и Элеонора, бросив красноречивый взгляд на растерянного Максимильена, уходит. Робеспьер-старший приходит в себя и набрасывается на брата: — Негодник! Осрамил меня перед… — … перед невестой? Заметь, не я тут один молод и естественным образом нуждаюсь в женской нежности. — Бонбон! — Да-да, знаю, до свадьбы ты ни за что, а свадьбы в ближайшее время не предвидится, потому что… — он ставит поднос на стол, боком подходит к Максимильену и совсем уж неприлично толкает его в плечо. — Но ведь поцелуй украдкой никак не отразится на репутации добродетельной особы! — Ты демон-искуситель. — Хм… Интересно, с привидения до демона — это ты меня повысил в чине или понизил? — Снимай свой наряд, исчадие ада, и давай пить кофе, — ворчит Максим. Поцелуй — это, конечно, чересчур. Но разговор? Искренний, открытый, не намеками и с недомолвками… Почему бы и нет? Поневоле он представляет себе чуткие пальцы Элеоноры, которыми она задумчиво ласкала свои кисти для рисования. Что если бы эти пальцы коснулись хоть раз его волос?