Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      — Минсок, очнись! Минсок!       Голос папы пробивался сквозь тёмную пелену, пытаясь добраться до омеги и привести его в чувство. В тишине было так спокойно и беспечно, что Минсоку не хотелось оттуда возвращаться, мягкие волны баюкали его, усыпляли, расслабляли, заставляя позабыть обо всём.       В тишине хотелось оставаться подольше, чтобы не слышать никого, чтобы не знать, что в каждом углу селения будут говорить о нём, обсуждая и осуждая. Что теперь и на улицу не выйти, чтобы не услышать шепотки за спиной.       Разве он виноват, что такой необычный? Что глаза у него зелёные, волосы белые, а шерсть в зверином облике, судя по рассказам папы, белее снега? Разве его вина, что Хван, сын вожака, выбрал именно его себе в мужья? Разве он мог предугадать, что всё выйдет так, как случилось? Договор с асаи заключили задолго до его рождения, и не он виноват в том, что Хван перебрал и опорочил всё их поселение нелепой выходкой. И уж тем более он не хотел стать разменной монетой в спорах альф. Пусть он и поглядывал тайком на асаи, это было скорее из интереса, чем из желания сбежать из рода.       В темноте не видно мерцающих глаз асаи, направленных на него, не бугрились мышцы при каждом движении. Никто не смотрел с осуждением и недоверием, не сверкал диким взглядом Хван, с презрением и ненавистью глядя на асаи, да и не смотрел на своего него, как на свою собственность.       Никто не смотрел и не осуждал. Не шептал и не принуждал.       — Сын, приди в себя! — резкий хлопок и лёгкая боль, наконец, вырвали Минсока из пелены беспамятства, и он широко открыл глаза, шумно дыша и прижимая ладонь к щеке.       Отец сверкал глазами и негодующе смотрел на него. Минсок часто-часто заморгал и увидел папу. В груди сжался ком, а к глазам подступили непрошеные слёзы. Всё так внезапно, несправедливо и нечестно по отношению к нему. Ещё и отец рассержен так сильно, будто он провинился, украв у соседа груши.       — Спокойно, мой мальчик. Всё в порядке, — тут же горящей щеки коснулась прохладная ласковая ладонь папы. —       Папа! — Минсок сел на кровати и вцепился в плечи папы, прижимаясь всем телом к нему, как в детстве. В груди бушевал ураган, а в ушах грозным набатом повторялись слова асаи. — Почему? Почему так? Зачем я ему?       — Всё хорошо, мой мальчик. Так даже лучше, мой хороший, — папа ласково перебирал пряди и баюкал единственного сына в объятиях. Он слышал, как трепетало юное сердце, ощущал чужой страх как свой.       — Лучше? О чём ты? — раздался грозный голос отца. Минсок сжался и прикусил губы, чтобы не заплакать. Отец, который воспринимал его как товар, почему-то смотрел зло и что-то себе думал, отчего Минсоку становилось душно и страшно. — Я никогда не хотел, чтобы мой сын попал к асаи, и вот пожалуйста. Гнусный Хван, мерзкий мальчишка! — альфа злобно хлопнул по столу, стоявшему недалеко от кровати, заставляя Минсока вздрогнуть в руках папы. — И ты тоже хорош! Зачем ты вообще полез к столу вожака? — отец в гневе посмотрел на сына, который сжался в комок при громком вскрике. Хотя следом уже более тихим, ломким голосом раздалось отчаянное: — Неужели ничего нельзя сделать?       Минсок закусил губу и прикрыл глаза — его мнения никто не спрашивал ни тогда, когда отец сговаривался с Хваном, ни сейчас. Но испуганный голос старшего альфы сейчас заставил Минсока лишь тихонько улыбнуться. Сорвалась удачная сделка, и отчасти омега был счастлив, хоть и напуган до беспамятства. Папа внимательно посмотрел на мужа, сверкая зелёными глазами:       — Что именно ты имеешь в виду?       — Минхён — ты же шаман! Ты можешь изменить судьбу сына! — альфа не желал мириться с волей вожака и чужака, смотря на мужа с надеждой, теперь уже стоя перед ним на коленях.       — Во-первых, — довольно резко ответил Минхён, глядя на мужа, — я шаман, я лишь слушаю духов предков и передаю их волю, а не меняю судьбы, как ты мог подумать. Я не чародей и не небожитель, чтобы изменить решение асаи. Ты знаешь, что асаи хранят ваш род уже давно, они отдают жизни за ваше спокойствие и требуют взамен плату. И не нам им мешать. Даже боги не заставят свернуть асаи с пути. Тебе ли не знать?       Минсок шумно втянул воздух, глядя то на отца, то на папу и обдумывая происходящее. Здесь было что-то, чего он не знал и о чём не догадывался. И самое грустное, что ему вряд ли кто-то расскажет вообще. Отец сник, широкие плечи опустились и глаза потускнели, а у папы, напротив, разгорелись, будто подсвеченные изнутри.       — Во-вторых, — продолжил Минхён, — я вернулся в деревню не для того, чтобы влиять на что-то, а чтобы отметить, как и все, праздник урожая, а после успокоить сына, который упал без чувств, перенервничав от ваших разборок, — папа снова погладил Минсока по голове и вновь ласково обхватил за плечи. — Мальчик мой, посмотри на меня.       Минсок медленно поднял зелёные глаза, в которых стояли слёзы, глядя на папу сквозь пелену. Было до одури страшно, но он лишь кусал губы, пытаясь сдержаться, ведь слезами горю не поможешь, да и отец частенько шикал на него, даже маленького, чтобы зря слёзы не ронял. Срабатывало редко, чаще они наоборот лились нескончаемым потоком и лишь слова папы могли высушить слёзы.       — Джиун, выйди, — шаман повернул голову к мужу, указывая на дверь. Он поглаживал спину сына, ощущая телом чужую дрожь.       — Что? Зачем? — альфа, уже поднявшийся с колен, замер в изумлении. Его муж всегда отличался своеобразным характером, по его мнению, не положенным омегам.       — Потому что мне нужно сказать кое-что сыну, — Минхён вновь указал глазами на дверь и многозначительно приподнял бровь.       — У-у-у, белый лис, — зло фыркнул альфа, развернулся и, громко топая, выскочил за дверь, громко приложив ею о притолоку. Да так, что горшки на полках жалобно звякнули.       Минсок улыбнулся: «белым лисом» отец всегда называл папу, когда чувствовал его власть. Власть над его душой, сердцем и желаниями. Когда-то рыжий лис был настолько пленён юным шаманом, что осмелился выкрасть совсем не сопротивляющегося чужака. И даже сейчас Минхён мог лишь одним взглядом зелёных глаз поставить на место мужа, забывающего обо всём в гневе. Может, поэтому отец так стремился показать свою власть над зеленоглазым сыном, так похожим на любимого, но своенравного омегу.       — Твой отец как всегда, — папа закатил глаза, показывая, насколько же его супруг постоянен и предсказуем. Но после вмиг посерьёзнел и перевёл глаза на сына. — Минсок, мой любимый сын. Я задержался на празднике непривычно долго, потому что духи шепнули мне, что в ночь великого праздника что-то должно случиться. И они как всегда мне не солгали. Они часто говорят, просто надо уметь слушать, а это дано не всем.       Минсок вздохнул и вновь прижался к папе, который многому его учил, но юный омега поступи таинственных духов так и не услышал. Травы, грибы, коренья, ягоды, их названия, время заготовки и способы применения Минсок запомнил и часто использовал на практике, но вот лёгкий перезвон, сопровождающий путешествующих в миру духов, он так и не слышал, как ни старался.       — Знаешь, что самое любопытное? Я не чувствую опасности или тревоги за тебя. Это странно… — Минхён вновь прикоснулся к волосам сына, легко поглаживая их. — Поэтому Минсок, будь верен себе и своим чувствам. И всё будет хорошо. А если духи нашепчут мне что-то, я сразу же сообщу тебе, — омега подмигнул сыну и улыбнулся, звеня широкими дутыми серьгами из меди.       — Папа! Что ты такое говоришь? Как мне быть спокойным? — Минсок отпрянул в испуге от Минхёна и вовсе вскочил с кровати. — Уже завтра начнётся подготовка! Как я могу войти в дом к асаи? Зачем я ему? Я не хочу! Я вообще замуж не хочу! А меня никто даже не спрашивает! Если омега, то твой удел — очаг и дети?! Кто это придумал?! — Минсок говорил и говорил, лишь бы не слышать о том, что ему нужно смириться, а потом вновь сник и сдался, признаваясь: — Я боюсь, папа. Очень боюсь.        Минхён подошёл ближе, потрепал его по волосам и улыбнулся. В улыбке скользнула тень грусти, и Минсок прищурился, пытаясь отгадать настроение папы и его мысли. Он умел вот так запросто успокоиться и заставить задуматься над происходящим, отвлекаясь от нервов и споров.       — Все боятся перед свадьбой. Любой может сникнуть от неизвестности предстоящей судьбы. Твой отец и вовсе меня украл, думаешь, мне страшно не было? — Минхён тепло улыбнулся, подошёл впритык и прижал к себе дрожащего совсем юного сына, кутая в новых объятиях.       — Но ты знал, что так будет, — тихо возразил Минсок, потихоньку успокаиваясь и переставая дрожать.       — Я знал, что такое может произойти, но это не значит, что мне не было страшно. Духи — они лишь подсказывают, но путь выбираешь ты сам, сам решаешь, прислушиваться к их советам или же нет. Они не щит и не указ, они лишь помощники. И не всегда добрые, как ты знаешь, — Минхён по-доброму усмехнулся. — А сейчас…       Омега развёл руками и прищурился. Минсок, зная все особенности своего папы, выбрался из объятий и присел на кровать, ровно напротив приземлился и Минхён. Папа точно что-то знал, но вот говорить об этом явно не собирался. Как всегда. Или мог сказать так, что можно голову сломать, ведь тогда кажется, что незнание не такое пугающее и гнетущее, как непонимание сказанных шаманом слов.       — Папа! Я знаю, этот взгляд. Пожалуйста, подари мне мудрость, как шаман.       Минхён на миг прикрыл глаза, скрывая за тёмными ресницами зелёные глаза, но мгновение спустя вновь распахнул, тут же пристально вглядываясь в лицо сына. Минсок расплылся в улыбке, предвкушая секреты. Ведь о них именно так папа и рассказывал. И, глядя в расширившиеся, спустя мгновение уменьшающиеся под действием света зрачки, Минсок знал, что сейчас ему откроется очередная тайна.       Папа рассказывал о духах и небожителях, о богах и героях, о простых прекрасных и умных омегах и храбрых и смелых альфах, о добре и зле, о шёпоте трав и пении ветра. Минсок обожал эти дни, когда, сбегая от присмотра отца, сидел рядом с ним на окраине леса, чутко вслушиваясь в шорохи и голос папы. Минсоку отчаянно захотелось опять стать босоногим сорванцом и носиться по лесу, не зная печалей. Ему вовсе не хотелось вступать в пору и становится суженым, а после и мужем альфе. Учитывая, что большинство отличалось крайне приземлёнными взглядами в отношении омег.       — Духи направили меня к тебе, чтобы приободрить, а не раскрыть какую-то тайну асаи, — тихо проговорил Минхён, вздыхая и пряча взгляд за взмахами ресниц. — Я уже успел отойти далеко от селения, когда духи рассказали мне о том, что Хван может навлечь беду на нас всех, но самое страшное — на тебя. Он юный глупец, не понимающий, где стоит остановить свои порывы. Я поспешил обратно и успел вовремя, чтобы узнать новости, от которых стало легче дышать. Я рад, что ты не суженый Хвану. И я рад, что нож асаи не обагрён кровью лисов.       — Почему ты рад, что я ему не суженый? — Минсок удивился. Он смотрел в зелёные глаза папы и видел в них отражение самого себя. Растрёпанного, напуганного, но с любопытством заглядывающего за завесу тайны. — Ты же сам говорил, что принесёт мне счастье альфа в чёрном цвете.       — Но ведь Чонин тоже чёрный, не забывай, — папа в очередной раз погладил сына по голове.       Минсок замер, разглядывая во все глаза папу. Перед ним сидел сейчас не обычный омега, не просто папа, перед ним сидел шаман в накидке из птичьих перьев, в ушах звенели серьги, тяжело покачиваясь при каждом движении, кисти унизаны браслетами из камней и костей, плетёными обручами из трав и тонкой лозы. Перед ним был непокорный представитель народа белых лисов, который с гордостью и печалью смотрел в глаза собственному сыну.       — Он… моя судьба? — тихо спросил Минсок, хмуря брови. Страх уходил, оставляя по себе лишь опасения, ведь неизвестно, что из рассказов об асаи правда, а что вымысел. Что случится, когда лис станет мужем волку?       — Кто знает? Сейчас мы уже ничего не можем сделать. Если асаи уйдут, наша деревня может погибнуть. Даже если бы я сказал тебе не идти за него замуж и сбежать, вожак возьмёт своё. Асаи никогда не упускают своих омег. Единственные, кто может отобрать у них омег, — это болезнь и смерть. Больше они не уступят никому, даже разъярённым росомахам и мудрым медведям. Ложись спать Минсок, а тебе спою колыбельную, как в детстве.       Минсок, обескураженный словами папы, позволил себя уложить и укрыть тёплым одеялом, слушая, как и в детстве, ласковую песню о звёздах, далёком синем небе и одинокой луне, что служила молодому волку вместо солнца и была его единственной любовью: Когда Бог создавал волков, он смотрел на дальние звёзды, Он придумал долгую ночь и клинок ущербной луны, И дрожала тревогой тьма, пахли сталью и снегом грёзы, И огромный пушистый зверь шёл по лезвию тишины. Спи, малыш, свернись в клубок, Ты не будешь одинок. За тобой следит с небес Древний мудрый волк.       Минсок спал, а Минхён всё пел, гладил волосы сына и думал о своём, о побеге в года давней молодости, о замужестве, о шёпоте духов и нескольких неудачах, что предшествовали рождению маленького лисёнка, так похожего на него, с глазами, словно юная трава, пробивающаяся из-под снега, волосами, будто снег, и непростой судьбой, которую Минхён видел в отражении заговорённой воды.       Он не смел вмешиваться в планы богов, не мог защитить своего единственного сына от того, что предстояло. Минхён прекрасно понимал, что судьба неизбежно приведёт к тому, от чего убегаешь, и просто переливал свою любовь в каждое прикосновение и каждое слово, чтобы не потерять драгоценных мгновений отведённой им всем жизни. Тёмная ночка, по лесу гуляя, Видит в овраге серую стаю. Цепью в забеге голодные волки, Знают они все опушки и тропки. Бегают дружно по краю поляны, Ловко обходят силки и капканы. Филин свидетель ночного пробега, Здесь не помеха падения снега. Рядом дух дикий над стаей витает, Магия бега волков закаляет, Без передышки — путь их бесконечный, Будь он короткий, а может и вечный. Стая ночная сейчас в ожиданье, С полной луной состоится свиданье, Тайной наполнено это светило, Верность свою им оно подарило.       Минхён, понимая, что сын давно заснул, некоторое время продолжал поглаживать его по волосам, не забыв вынуть из кармана припрятанную там ранее веточку вербены и положить в изголовье кровати. Со вздохом он прикрыл глаза и покачал головой. Что бы он ни сказал, что бы ни посоветовал, что бы не подсказал сыну, всё приведёт к тому, к чему шло задолго до его рождения. Боги вышивали их жизни на полотне судьбы так, как было им угодно.       — Минхён, — раздалось громкое из другой комнаты.       — Тише ты, сын спит, — Минхён оставил напоследок поцелуй на лбу сына и поспешил выйти, пока его неугомонный муж не пришёл сам, нарушая и так хрупкий сон Минсока.