Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      Утром Минсока разбудило солнце, которое настойчиво лезло к нему в глаза, прорываясь в тонкую щель между вышитыми занавесками. Он отбросил одеяло с лёгким покрывалом и потянулся. Перина была такой мягкой, что открывать глаза совсем не хотелось, но когда рука неожиданно коснулась стены, Минсок открыл глаза и подскочил. Вчера была его свадьба. Вчера его отдали в мужья асаи, и Чонин спал с ним на одной кровати. А сейчас… Минсок огляделся. Действительно, в комнате был только он один. Он прокашлялся и спросил совсем тихо:       — Чонин? — но ему никто не ответил. — Ушёл?       Он пододвинулся на край. Пол как и вчера был устлан травами, которые, будто зачарованные так и не начали увядать. Минсок аккуратно встал с кровати и снова огляделся. Комната, которая ещё вчера в темноте ночи казалась слишком таинственной, теперь в лучах солнца выглядела совсем обычной. Омега потёр лоб, нахмурившись, очелье слишком надавило ему во сне. Он совершенно забыл о нём, лишь ступив на порог чужого дома, который на время станет его, пока Чонина не сменит другой, давая вожаку время, чтобы вырастить малышей.       — Надо было его снять, — тихо пробормотал Минсок, пытаясь распутать сплетённые волосы, как его остановил уже знакомый голос.        — Не стоит, сегодня ночью я сделаю всё сам, — Чонин вошёл в комнату, как всегда бесшумно. Минсок обернулся. В руках у альфы был кувшин с молоком и клугляш ржаной лепёшки, которые Чонин вложил в руки омеги. — Поешь, — и так же бесшумно, словно дикий зверь, альфа покинул комнату, прикрыв за собой дверь.        — Спасибо, — негромко добавил Минсок, уже закрытой двери, надеясь, что муж его всё-таки услышит. Не зная, куда сесть, омега опустился на свой сундук и впился зубами в ещё горячий кругляш. Тёплое молоко из кувшина, которое Минсок поспешил выпить, довольно облизываясь после каждого глотка, казалось таким вкусным.       Когда же с завтраком было покончено, Минсок решил выйти из комнаты, чтобы отнести уже пустой кувшин Чонину и поблагодарить его ещё раз, но как только дверь открылась, на её пороге стоял асаи, уже сменивший одну рубаху на другую. Минсок замер, сглотнув непрошеный комок в горле, но потом нашёл в себе смелость протянуть кувшин прямо в руки альфы.        — Спасибо, я не знаю куда ставить, поэтому отдаю его, — Чонин спокойно принял кувшин в ладони и добавил:        — Сегодня сиди дома, на улицу не выходи. Тебя заберут и проводят к столу.        — Почему я не могу выйти?        — Выйти можешь, это не запрет, а просьба. Так меньше внимания будет. Дом полностью в твоём распоряжении, — Чонин развернулся, и, не прощаясь, удалился. Через несколько мгновений, Минсок услышал, как хлопнула входная дверь.       Омега огляделся и чуть приподнял очелье, чтобы не так сильно сползало на брови. В маленькое окошко светило яркое утреннее солнце, уже успевшее подняться над лесом, и Минсоку хотелось выйти и вдохнуть ещё ненагретого воздуха. Но лисье любопытство пересилило, и омега решил сначала осмотреть дом.       Светлые деревянные стены в лучах солнца делали дом ещё светлее, а немногочисленная деревянная мебель только украшала просторную кухню с большим столом и лавками, покрытыми ткаными дорожками. На стене, в которой было окно, обнаружилось море полок с посудой.       Минсок с любопытством осмотрел висящие с потолка пучки засушенных трав, чей аромат разносился по дому, и полки, заставленные коробочками и редкими баночками с засушенными ягодами и даже маслами. Минсок честно сунул нос в каждую, с удовольствием и интересом принюхиваясь.        «Интересно, а Чонин умеет готовить? Или это Бэкхён кормит троих волков?» — Минсок прикусил губу, рассматривая глубокие и не очень глиняные миски и несколько деревянных ложек. Лисы ели из одного котла или горшка, стуча ложками и стараясь набить брюхо, пока не заскребут по пустому дну. И лишь на праздники полагались тарелки каждому. Но у асаи и тут, судя по всему, было своё виденье.        Если лисы предпочитали деревянные тарелки, с редкой резьбой по краю, то посуда асаи была более яркой, разнообразной. Роспись на глиняных тарелках простая и непритязательная, но Минсок всё равно проследил пальцем изогнутые светлые и тёмные линии, снующие по ободку шустрыми змеями. А когда на дне одной из глубоких тарелок, больше похожих на горшок, омега обнаружил солнце с гнутыми лучами, он и вовсе застыл, любуясь необычными для него рисунками. Ещё раз скользнув пальцем по росписи, Минсок хихикнул в кулак, представляя Чонина за гончарным кругом, перепачканного в глине, который сам изготавливал посуду для себя и своей стаи. Этот образ категорически отличался от молчаливого и опасного альфы.        Ещё раз бросив взгляд на посуду, Минсок отбросил мысль о готовке. Чонин ему ничего не говорил, да и вечером снова будет накрыт стол на улице, пусть уже не такой большой, как вчера. Обернувшись, омега увидел широкую лестницу, ведущую наверх, но туда Минсок подняться не решился. Слишком тёмным показался ему второй этаж. Да и лисы строили дома невысокие и одноэтажные, лишь под руководством первых пришедших в селение асаи, ставших защитниками, на окраине выросли два двухэтажных дома. Минсок потянул носом, принюхиваясь. У них под крышей хранили сено и травы, и если подняться по шаткой стремянке, можно было ощутить их тяжёлый запах. У асаи пахло лишь пряными травами и совсем немного полынной горечью.        Не зная, чем себя занять, Минсок снова вернулся в комнату, где в том самом сундуке, на котором вчера Чонин омыл ему ноги, лежали все его вещи и приданое, которое он готовил под строгим присмотром отца и редкими советами папы. Опрокинув тяжёлую крышку, омега вытянул белую тонкую ткань, которую отец выкупил у заморских купцов на одной из ярмарок. Ткань была настолько невесомой и прозрачной, что на одежду не годилась, поэтому отец отдал её на радость сыну, позволяя делать, всё что пожелает.        Минсок раскроил из неё рубаху и давно начал вышивать на ткани некрупные цветы шалфея, лаванды и левкоя по подолу, оставалось вышить два цветка, но он никак не мог к ним вернуться, а тут ещё и перипетии последних дней, не дающих покоя его сердцу. Цвета ниток выбрал приятные — лавандовый, фиолетовый, сиреневый. Нежные и необычно яркие. Но вот, что потом предстояло сделать с этой рубахой, Минсок пока не представлял. Тончайшая, прозрачная ткань явно не подходила для повседневной носки. На мгновение мелькнула мысль о том, что в таком наряде только альф соблазнять, но лишь Минсок прижал руки к вспыхнувшим щекам, успокаивая себя и свои мысли.       Ещё раз придирчиво осмотрев рубаху, Минсок снова заглянул в сундук. Такой ткани ещё оставался большой отрез, с которым он не знал, что делать и несколько маленьких, подходящих на платки. Задумавшись на мгновение, он решил вышить платки для родителей с переплетёнными по уголкам цветами.       Покрутив в руках небольшие куски ткани, Минсок задумался о платке и для мужа. Но не будет ли платок с вышитыми на нём травами таким странным для асаи? Как говорил их знахарь и травник: «Трава шалфей укрепляет нервы, успокаивает руки дрожащие, лютая лихорадка — и та перед нею сразу отступает. Она дана природой нам, спасительница и утешительница». Да и лаванду тоже можно было вышить, ведь она облегчала тяжесть жизни и служила для услаждения души, усмиряла гнев и созидала покой и уют в доме, восстанавливая силы.        На переплетении этих двух цветов Минсок и решил остановиться. Хотя одна лишь мысль о том, что он будет вышивать не просто для мифического неизвестного суженого, а для вполне конкретного альфы, отдавалась покалыванием в кончиках пальцев. А подходил ли такой подарок, он мог бы спросить и у Бэкхёна, если не сегодня, так завтра.        Расправив нитки и прикинув, какого размера будут переплетённые травы, он натянул ткань между небольшими пяльцами — очередным подарком отца, и приступил к работе. Минсок медленно делал стежок за стежком, внимательно глядя на работу и следя, чтобы та не собиралась или не было затяжек. Вышивание помогало ему успокаивать свои волнения, а ещё помогало не замечать быстрый ход времени.        Он вышивал долго, а когда закончил, не мог оторвать взгляда от простых, но ровных стежков, от которых оживали цветы. Очнулся Минсок тогда, когда в дверь комнаты постучали. Следом она тихонько отворилась, и на пороге показался его папа. Минсок огляделся, оказывается, на улице почти наступил вечер.        — Минсок, в спальню к вам я войти не смею, поэтому пойдём на кухню, — Минхён поманил сына к себе, прикрывая дверь. Минсок, быстро отложив пяльцы, выскочил к папе, тут же крепко обнимая его.        — Как ты, мой мальчик? — тихо спросил папа, подводя сына к скамье.        — Хорошо, — Минсон обнял папу снова. — Он меня не тронул совсем. А зачем ты здесь?        — Мне нужно тебя переплести, так сказал Бэкхён, — Минхён недоумённо пожал плечами. — Не знаю зачем, мне волчьи обряды неведомы, но волосы нужно сплести в одну косу. Повернись ко мне спиной. Скоро уже пойдём ко второму застолью.        Минсок вздохнул и повиновался. Папа нежными и привычными прикосновениями быстро переплёл волосы, не забыв поправить очелье. Минсок вновь прикоснулся к нему. За два дня оно ему надоело и хотелось избавиться от тяжёлого украшения. Уж сегодня-то он точно не забудет об этом и снимет на ночь. Хотя от одной мысли о ночи, Минсока бросило в дрожь.        — Кажется, всё, — Минхён погладил сына по голове. — Не бойся, твой муж тебя уважает.        — Почему ты так решил? — Минсок хватил папу за руку, даже несмотря на то, что свадебный день был вторым, а не первым, волнение продолжало биться в сердце лиса.        — Я ведь шаман, и всё чувствую, но не могу объяснить почему, — Минхён вновь пожал плечами. — Духи шепчут что-то, но разобрать не удаётся. Здесь нечто большее, чем… — папа потрепал сына по плечу. — Прости меня, мой мальчик, я не знаю. Как только их голоса станут более внятными, я обязательно скажу тебе.        Минсок удивлённо посмотрел на родителя. Он знал, что папа его любит, но увлечённый шаманскими обрядами и обычаями, он иногда, казалось забывал о существовании сына. А сейчас он впервые понял, как иногда ошибался в собственных суждениях.        — Папа... — Минсок крепко обнял Минхёна.        — Ну что ты, — папа подарил свои объятия Минсоку. — Не бойся ничего. Ты — мой любимый единственный сын, который стал взрослым. Даже если ты уйдёшь в чужой дом, я всегда приду к тебе на помощь, — напоследок проведя мягко по волосам сына шаман отстранился и потянул его за руку на выход. — Даже если это вопреки законам лисов и… — шаман умолк.        Минсок встревожено посмотрел на папу, но тот лишь широко улыбнулся и подмигнул ему. Минсок вздохнул и не торопясь пошёл за шаманом. Сегодня папа был сам на себя не похож, говорил такими же загадками, как и когда озвучивал голоса предков, и Минсоку ничего не оставалось, как запоминать туманные слова, чтобы со временем их расшифровать.        Небольшой стол, стоящий во дворе, уже был накрыт разными блюдами, которых вчера Минсок точно не видел на застолье. Чонин стоял во главе, рядом с ним на скамье пустовало место, застелённое шкурой барана. Папа провёл Минсока к асаи и, напоследок легонько сжав руку сыну, отошёл к своему месту рядом с мужем и вождём.        Старый вождь Лисов первым поднял кружку и опустошил её. Следом и остальные гости повторили за главным альфой в поселении. Чонин подал Минсоку его кружку из тонкой глины, которая буквально запела оттого, что асаи легонько стукнул по ней своей, а потом глотнул напитка. Омега принюхался: кажется, это была настойка из яблок, а не медовой хмель, что подавали вчера всем присутствующим.        Минсок осторожно сделал глоток и поспешно отставил кружку. Вчера они тоже сделали по глотку, но ни он, ни Чонин больше не пили хмельного. Минсок огляделся и незаметно вылил настойку под стол, шепча слова обращения к богам земли и даруя им золотистые капли яблочного алкоголя.        — За молодых! — Чанёль снова поднялся из-за стола и стоя опустошил новую кружку.       Бэкхён отхлебнул напитка из обычной кружки лисов, незатейливо похожей на маленький бочонок с ручкой, а потом зашептал что-то присевшему мужу на ухо. Чанёль бросил нечитаемый взгляд на омегу и широко улыбнулся, закусывая губу. Альфа прищурил глаза, бросая хитрые взгляды на своего мужа, а потом наклонился и что-то ответил Бэкхёну. Омега из рода Рысей весь обратился в слух, а после повернулся и звонко чмокнул мужа в щёку. Наблюдавший за ними Минсок поспешно опустил глаза в пустую кружку. Слишком уж смущающими казались все действия этой пары.        Тем временем, выпивка лилась рекой, а гости уже вовсю громко шумели и требовали музыкантов завести весёлую песню. И только когда Сехун махнул рукой, те заиграли более разбитную мелодию, от которой душа хотела пуститься в пляс, что, в прочем, и сделали гости. Следом за ними из-за стола вылез и Бэкхён. Он посмотрел на Чанёля, кивая в сторону танцующих. Альфа молчаливо помялся, но потом закатив глаза, всё же встал и протянул руку мужу, затягивая в гущу толпы.        — Если ты хочешь, то мы тоже можем пойти танцевать, — услышал рядом Минсок. Омега повернулся к Чонину, тот снова улыбался лишь одними глазами, смотря на него с теплотой во взгляде.        — А можно? — спросил Минсок неуверенно.        — Почему нет? — Чонин пожал плечами. — Это наш с тобой праздник. А ты не деревянный идол, чтобы сидеть к этой скамье, как приклеенный смолой.        — Нет, я не хочу, — бросил омега и наполнил свою кружку яблочным компотом, услужливо поданным Сехуном, и следом глотнул. Сладкий напиток побежал по горлу, отвлекая от неловкого вопроса. На самом деле ему очень хотелось так же смеяться, как Бэкхён, который кружился с Чанёлем, заставляя своего альфу улыбаться, но он боялся, что лисы, и так слишком внимательно наблюдавшие за ним, ещё больше разнесут разных сплетен, если он пойдёт в общий круг и станет танцевать с Чонином.        — Хорошо, как хочешь, — кивнул муж и сжал его ладонь в своей, будто успокаивая и поддерживая.        Минсок потёр кончик носа свободной рукой и попытался расслабиться. Солнце уже полностью закатилось, зажглись костры, и он понимал, что скоро они вновь пойдут в спальню, как только на небе покажется луна, вот только сердце уже не билось так тревожно, как в первую ночь.        Чуть прикрыв глаза, Минсок глубоко вздохнул и сосредоточился лишь на себе. Когда пропали все звуки и остался лишь слышен стук собственного сердца, когда омега осознал, что рука, сжимающая его ладонь, ему совсем не противна, только тогда он понял, что противный липкий страх, наконец, отступил, на его место пришло лишь волнение. Конечно, ещё рано было говорить о том, что боязнь асаи полностью исчезла, и Минсок понимал, что она могла вернуться в любой момент. Но сейчас, он чувствовал лишь тёплую сильную руку, что иногда гладила его тонкие пальцы, придавая смелости. Может быть стоит рискнуть?        — Давай станцуем, — тихо попросил Минсок, и Чонин кивнул, не выпуская его пальцев из руки.        Они станцевали всего один танец, где не менялись партнёрами под звуки весёлой мелодии, но стояли лицом друг от друга в разные стороны. Минсок почти лежал на руке Чонина, когда по движению танца следовало отклониться назад, но он чувствовал уверенность в том, что Чонин удержит, даже если он покачнётся и вдруг соберётся упасть.        На секунду оказываясь друг к другу лицом, Минсок или Чонин вновь ныряли один у другого под рукой, не размыкая пальцев, и становились близко, касаясь боком, скрещивали руки друг у друга за головами и на проигрыше едва не касались носами, когда танец требовал движения головой.        Минсок ощущал, как жар ползёт по его лицу и шее, спускаясь на грудь, каждый раз, когда Чонин едва не касался носом его носа. Иногда даже казалось, что на дне глаз альфы вспыхивали огоньки горящих в специальных ёмкостях костров, согревающих гостей осенней ночью.        — А вот теперь мы уходим. Пусть веселятся, — сказал Чонин и потянул мужа за руку, уводя Минсока из круга танцующих. Омега огляделся, на их уход обратил внимание лишь вожак, Сехун и папа с отцом. Остальные лихо отплясывали и не заметили удаляющихся молодых.        Когда они снова оказались в знакомой спальне, Чонин подвёл Минсока к кровати и посадил, после молчаливо снял с него сапожки из тонкого сафьяна и поставил их возле кровати. Затем альфа отошёл к небольшому сундуку, который вчера Минсок не заметил: тёмный резной короб ютился рядом с его большим и красивым, оставив тем самым омегу в неизвестности. Минсок покраснел и потеребил завязку от своих штанов. Сейчас, видимо, и начнётся всё то, чего он страшился.       Но Чонин подошёл к мужу и взял его руки в свои, опускаясь перед ним на колени. Он заглянул Минсоку в глаза, и омега в свете лучины заметил, что смотрит Чонин с бесконечным спокойствием, но что-то на дне его глаз пугало куда больше, чем страшные сказки.        — Минсок, сегодня я сделаю так, что никакой альфа на тебя не посмотрит вновь, понимая, что ты принадлежишь к роду асаи.        Хотелось сказать, что Чонин может ничего и не делать, ведь и так вся деревня в курсе, кому он принадлежит теперь, но Минсок промолчал. Они действительно не знали обрядов асаи, хоть те жили не первый год рядом. Но это была первая свадьба, которую гуляли в селении. И он был первым омегой, которого не увели на запад через чёрный лес. Кто знает, может, спустя несколько месяцев ему придётся навсегда покинуть селение, забыть о прошлом и учиться новым обычаям. Ему уже пора учиться новому, потому что он принадлежал теперь навечно роду чёрных волков, которых боятся даже дикие росомахи.        Легко огладив косточки на щиколотках, а потом и на запястьях омеги, Чонин сжал пальцы на его руках, глядя в глаза. Он неспешно привстал на коленях, становясь одного роста с Минсоком, и коснулся горячими губами его лба. Минсок вздрогнул и замер, когда Чонин достал из-за голенища высокого шнурованного сапога изящный нож.        Омега успел только сглотнуть, ощущая холодные, липкие объятия страха. Странное чувство, будто пиявка, высасывало из него всё, оставляя лишь ползущий по венам ужас грядущего. У него онемели кончики пальцев, как тогда, когда он сдуру полез в болото доставать увязшего козлёнка, и его облепили пиявки. И лишь папа смог избавиться от них, когда испуганный Минсок прибежал к нему. Даже ноги стремительно остывали от страха, и ему пришлось поджать пальцы, хотя больше всего на свете хотелось оказаться дома у домашнего очага, но Чонин отстранился от его лба и вновь заглянул в глаза, спокойным и ровным голосом произнеся:        — Не бойся, Минсок.        Чонин одним ловким движением взмахнул ножом, и в голове Минсока зазвенело медным билом, когда голова стала лёгкая-лёгкая, а глаза наполнились слезами. Он уже подумал, что вот так и выглядит смерть: сначала страшно, а потом легко-легко, но Чонин лишь улыбнулся и показал Минсоку отрезанную косу:        — Теперь ты свободен от прежней жизни, — добавил альфа и осторожно снял с головы Минсока очелье. — И ни один альфа не посмеет тронуть тебя, зная, что отныне ты — асаи.        Альфа убрал косу в мешочек с начертанными на нём защитными рунами и осторожно вытер большими пальцами скатившиеся из глаз мужа слезинки. У лисов обрезанные волосы считались признаком позора и надругательства, и Минсок невольно всхлипнул, бросив взгляд на тканевый мешочек.        — И мне никогда нельзя будет отрастить волосы? — голос предательски задрожал, и омега поджал губы, стараясь не расплакаться.        — До некоторых пор, прежней длины — нет, — покачал головой Чонин.        — Все будут смеяться надо мной, — Минсок поднял блестящие глаза на мужа, и ещё одна слеза скатилась по щеке, но и её стёр альфа.        — Никто не посмеет смеяться над моим мужем, — улыбнулся Чонин и вновь поцеловал Минсока в лоб. — Отдыхай, завтра третий день. Тебе понадобятся силы, — сказал асаи и, легко перебравшись через омегу, лёг с правой стороны.        Хотелось спросить, а зачем ему силы, но Минсок лишь не спеша лёг и вновь натянул на себя тонкое покрывало с одеялом. Обрезание косы подействовало на него удручающе, и вспыхнувшая было радость во время танца погасла под ушатом холодной воды реальности. Как ему в таком виде выходить среди лисов? Он не жизнерадостный Бэкхён, которому всё нипочём, а лисы обязательно осудят и не раз обсудят его короткие волосы.        В комнате вновь повисла тишина. Чуть повозившись, омега перевернулся на правый бок и тут же замер. В пламени лучины, горящей у изголовья его рассматривали внимательные тёмные глаза, и казалось, что они делали это настолько осторожно, будто боясь причинить вред. Минсок чувствовал насколько муж жаждет прикоснуться к нему хотя бы пальцем, но он не смел сдерживаемый традициями своего народа. Всё, что на данный момент оставалось асаи — это аккуратно касаться взглядом и лежать рядом.        — Я… — начал Минсок, но замолк, так как тёмные глаза округлились, с интересом слушая омегу. — Нет, ничего.        А потом асаи одним плавным движением пододвинулся к омеге, будто вновь пытаясь соприкоснуться с ним носами, как это было вчера или сегодня во время танца. Но Минсок лишь ощутил, как Чонин взял его руку и оставил лёгкий поцелуй на тыльной стороне ладони.        — Ты позволишь мне себя обнять? — раздался следом вопрос.        — Почему ты спрашиваешь?        — Традиции асаи отличаются от ваших, поэтому я спрашиваю, — чуть нахмурился Чонин. — Мы уважаем своих, — сделав акцент на этом слове, произнёс альфа, — омег, и никогда ничего не делаем против их воли.        Минсок, так и не найдя ни одной причины, чтобы возразить, лишь кивнул. В тот же миг его обняли, и омега замер, прислушиваясь к ощущениям. Он чувствовал волнение, нервозность, а ещё тепло, которое мог ему подарить лишь папа, когда баюкал или прижимал к своей груди. Минсок чувствовал, как рука Чонин скользит по его спине робко поглаживая, как в его макушку невесомо дышат, и как его собственные руки сами скользят по груди альфы, а потом обнимают сильное тело.        — Когда волосы начнут отрастать, их нужно будет срезать каждый раз, если они будут такими длинными, как были? — робко спросил Минсок, не в силах отогнать страх перед выходом на улицу.        — Да, пока ты не выносишь и не родишь первенца, волосы следует держать короткими, чтобы злые духи не вцепились в тебя.        — А потом?        — А потом можешь косу хоть вокруг головы заложить, — улыбнулся Чонин и коснулся-таки кончиком носа холодного носа Минсока. — Спи.        Ещё обуреваемый сомнениями и страхами, омега всё же попытался расслабиться, слушая чужое мерное сердцебиение и ощущая горячие руки у себя на спине. Он медленно согревался и будто превращался в плавленый воск, а после так и провалился в сон, согреваемый горячим телом и крепкими объятиями.