Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Утром не по-осеннему яркое солнце проникло сквозь окна, вынуждая Минсока встревоженно проснуться и нахмуриться. Он резко сел и потянулся, разминая спину. Осторожно, чтобы не потревожить раненного папу, повозился, встал с кровати и подошёл к окну. Солнце только-только поднялось, дома было холодно, но по улицам уже бродили лисы, встречая раненых, которые ещё до сих пор продолжали выходить из леса.        Минсок растопил печь, успевшую угаснуть к утру, поставил казан и горшок с водой на огонь и принялся копаться в травах. Он тщательно растёр их в ступке и приложил ладонь к бурчащему животу. Есть хотелось нестерпимо, но сейчас главнее было другое. Нагрев воду и растворив в ней истёртые в порошок травы, Минсок подошёл к кровати снова, чтобы рану папы промыть и перевязать.        — Папа, проснись, — тихо позвал он. Но родитель продолжать тихо лежать. — Папа, — он легко прикоснулся к руке, но потом резко её отдёрнул. Руки Минхёна всегда были тёплыми и ласковыми, а сейчас они были ледяными и чужими. Шаман тяжело вздохнул и открыл глаза.        — Минсок, — едва слышно выдохнул он и посмотрел на сына.        — Ты холодный, — Минсок натянул одеяло повыше. — Я хочу перевязать рану и ещё мне нужно как-то покормить тебя и сходить к Бэкхёну, а потом...        — А где Чонин? — внезапно спросил Минхён. Зелёные глаза папы смотрели на сына ясно и, казалось, видели сжавшегося Минсока насквозь. — Мне приснилось, или ты говорил, что он упал с обрыва, и неизвестно жив он или мёртв?        — Не приснилось, — выдохнул Минсок и протяжно втянул воздух сквозь приоткрытые губы, сдерживая рвущиеся наружу слёзы.        — Верь в себя и в свои силы, — прошептал шаман и устало прикрыл глаза.        Минсок недоумённо посмотрел на папу. Как шаман он мог увидеть то, что ему, простому омеге, было неподвластно? Говорил ли он о том, что силы говорить с духами перейдут к нему? Неужели тем самым он давал ему надежду? Минсок завозился у печи, чтобы приготовить лёгкую похлёбку, которой собирался накормить папу.        Смешал сушеные и свежие коренья, сварил негустую, но ароматную похлёбку, а после добавил масла и соли, Белый Лис отлил юшки в широкогорлую кружку, чтобы удобнее было кормить папу. Папа ел неохотно и совсем немного, Минсок вздохнул и кое-как уговорил его выпить лечебной настойки. А потом поел и сам — несколькими глотками осушил кружку, поскрёб ложкой, собирая разварившиеся коренья, и отправил в рот.        Папа тихо спал, а сердце Минсока колотилось так громко, что он несколько раз подходил к кровати, чтобы проверить, жив ли папа или нет. От одной мысли, что он может уйти к духам, чтобы говорить лицом к лицу, становилось зябко. Он как раз мыл кружку в тазу, когда услышал, как скрипнула дверь. На пороге стоял Сонмин, который вчера помог Минсоку. Увидев молодого омегу, он вытер слёзы, прижав одну ладонь ко рту.        — Минсок, там… Джиун, — тихо сказал он.        — Отец? — Минсок в нетерпении повернул голову. — Где он? Что с ним?        — Он на площади, — Сонмин всхлипнул и отошёл в сторону, освобождая дорогу Минсоку. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему омега смотрел на него так, и почему отец не пришёл домой.        — Отец… — всхлипнул он. — Нет… Почему?        Оглянувшись ещё раз на кровать, где лежал папа, Минсок ринулся на улицу. Солнце только начинало греть воздух, и кусачий холод тут же проник под рубаху, но Белый Лис, не обращая внимания, летел по улице на площадь. Он был готов, он прекрасно понимал, что к чему, но его ноги всё же подкосились, когда он увидел отца. Он упал на колени перед ним и слезящимися глазами внимательно его осмотрел. То ли, чтобы убедиться в том, что отец ушёл к праотцам, то ли, чтобы понять, что произошла ошибка.        Джиун был очень красивым, каким и был всегда. Рыжие волосы совсем не спутались, пухлые губы по-прежнему были розового цвета, длинные рыжие пушистые ресницы закрывали глаза, и Минсоку казалось, что его отец просто спит. Иллюзию рушила лишь рваная рана от зубов на шее.        — Отец, отец, — омега коснулся его плеча, наивно, совершенно по-детски веря в чудо. — Отец, проснись.        Но альфа не слышал тихого голоса своего сына. Он лежал недвижно среди павших в битве с росомахами. На его глазах смерть успела оставить поцелуи, закрыв их навечно. Минсок уткнулся лбом в плечо отца и дал волю слезам. Он оплакивал и его, и потерянного Чонина, и всех односельцев, сложивших головы.        — Минсок, — рядом появился Хван. Он поднял омегу с колен и прижал к себе, Минсок лишь надрывно ревел, не отталкивая альфу и не понимая, кто его обнимает. — Иди домой, мы принесём Джиуна к вам.        Минсок ещё некоторое время постоял, не слыша и не понимая ничего вокруг, хлюпая носом и до жжения вытирая текущие ручьём слёзы, но когда он наконец почувствовал запах альфы, то отшатнулся, сверкая зелёными глазами и ринулся назад к папе от испуга, что простоял в объятиях чужого альфы на виду у всех. Едва он переступил порог, как кинулся к кровати и вновь упал на колени, хватаясь за руку шамана.        — Папа, папа... — плакал Минсок, сжимая руку Минхёна. — Там отец на площади.        — Джиун, — прошептал шаман и открыл глаза. Минсок увидел в них слёзы, которые медленно скатывались по бледным щекам. Но ему показалось, что он видит не удивление, а лишь окончательное принятие, словно папа уже всё знал наперёд. — Мой муж…        — Папа, — Минсок опустил голову на кровать, а Минхёк поднялся с громким стоном, хватаясь одной рукой за перевязанную рану. — Что ты хочешь? Папа!        Но шаман вцепившись в руку сына и сжимая её до синяков упрямо поднялся с кровати и, покачиваясь, встал на ноги. Минсок, не обращая внимания на боль в руке и плече, наплевав на расползающиеся красные пятна на своей рубахе, обхватил папу за пояс, перенося весь его весь на себя. Папа почему-то казался лёгким, словно пушинка. Казалось, открой сквозняком окна, папу подхватит ветер и унесёт.        — Джиун, — просипел шаман, смотря вперёд.        Входная дверь отворилась, впуская четырёх альф, что несли главу их семьи. Минсок громко шмыгнул носом, и уткнулся носом в плечо папы. Новые слёзы снова полились из глаз будто весенний ручей, прорвавший полотно льдов. Альфы во главе с Хваном положили Джиуна на лавку и, откланявшись, удалились. Хван скользнул взглядом по раненому шаману, и хотел что-то сказать Минсоку, но потом также развернулся и вышел.        — Джиун, — снова просипел Минхён. Казалось, из последних сил, он развернулся и завалился на кровать, едва не утягивая Минсока за собой. Минсок снова поднял папу, который не сводил глаз с мужа, и подвёл его к скамье. Не обращая внимания на рану, что едва не открылась от резких движений, шаман потянулся к лицу мужа и коснулся холодной кожи щеки. Он встал на колени перед лавкой, вынудив Минсока отступить на шаг, когда его плечо больше не требовалось. — Джиун…        Минсок прикрыл глаза, не в силах двинуться с места. Слёзы катились и катились, ок жмурился до пятен под веками, снова распахивал глаза, но тут же жмурился снова, он не хотел видеть, как его папа тянется к любимому альфе, как касается его холодной кожи и как горько плачет, хоть и не кричит от боли, как другие омеги. Минсока охватил жуткий страх от того, что он может так же касаться Чонина, чтобы навечно остаться одиноким. Он качнул головой, выкидывая эти мысли.        Тяжело дыша, Минсок отвернулся, принёс невысокий табурет и с трудом поднял папу с колен, чтобы помочь усесться на принесённый табурет, что он поставил у скамьи, чтобы папа ко всему не застудился. Минхён не мог говорить, но его зелёные глаза, что смотрели в сторону мужа, говорили о многом. Минсок на мгновение подумал, что сейчас бы вопреки традициям, стоило положить родителей в постель. Но мысль казалась совершенно зловещей и ужасной. Мёртвые не должны лежать в постели с живыми.        Минсок, понимая, что ещё чуть-чуть и он просто упадёт в обморок, отошёл к печи, собирая в ступку лечебные травы, чтобы снова сменить папе повязку. Работа немного отвлекала, но зудящие, словно комарьё мысли, всё равно душили его. Когда он вновь вернулся к родителям с горячей водой в небольшой миске и чистой тканью, папа сидел, уткнувшись лицом в грудь отца, и сжимал в руках широкую ладонь Джиуна.        Папа плакал тихо, и Минсок вновь подумал о потерявших мужей, которые голосили на всю улицу, выдирая сердце из груди своей безысходностью и отчаянием. Минсок аккуратно отмочил ткань на ране, промыл её, морщась от неприятно пожелтевших рваных краёв раны и отмечая резкий запах. Он присыпал рану всё так же нешевелящегося папы истолчёнными травами и приложил чистую ткань.        — Минсок, иди к асаи, — прошептал Минхён. — Со мной будет всё хорошо.        — Но ты толком не поел. Пап, я хочу помочь.        Он промолчал о том, что не хочет, чтобы папа оставался наедине с отцом, потому что холодное отрешённое лицо альфы всё меньше походило на его родителя. Отец был живым, а лежащий на скамье мертвец был просто до ужаса похож на него. Минсок, не глядя, отстирывал ткань в тазу с водой, и старался, чтобы голос не дрожал, выдавая новую порцию слёз, рвущихся с ресниц. Папа будто постарел на десять лет, сидя возле отца. И волосы словно стали не белоснежными, а пепельно-серыми, присыпанными сединой. Шаман лишь едва покачал головой.        — Я сам подготовлю отца, когда потребуется, я позову, — просипел он. — Иди… ты там нужнее, — едва различил Минсок.        Не подчиниться воле шамана в селении не мог никто, даже вождь. Покойный ныне вождь. Никто не перечил шаману, никто не мог идти ему наперекор, потому что шаман всегда оказывался прав. Развесив ткань сушиться у печи, Минсок шмыгнул носом и провёл рукой по волосам папы. Так не хотелось уходить, когда здесь он был явно нужнее, не только чтобы подготовить отца к путешествию к предкам, но и побыть рядом с папой, подставить своё плечо, обнять, украдкой утирая слёзы. Но шаман повернулся к нему, глядя тусклыми глазами, и кивнул на дверь.        — Я только схожу, переоденусь и помогу Бэкхёну, а потом мы обязательно поедим, тебе нужны силы, — сказал Минсок.        Он и вправду хотел чуть освежиться, не думать о ранах папы, о смерти отца и о Чонине. Он хотел вздохнуть полной грудью, которая сейчас, казалось, была перетянута тугими ремнями, и перестать плакать. Небольшой глоток осеннего воздуха как раз мог ему помочь не дышать одной болью и страхами, отвлекая красками. Накинув на плечи папин плащ, он вышел на улицу и тут же столкнулся с Сонмином, который только покачал головой и прошёл мимо.        Стылый воздух холодил щёки и оседал по-зимнему холодным киселём в лёгких. Минсок сам не понял, как и когда очутился у края обрыва, глядя на быструю реку с острыми зубами расколотых камней, щерящихся в зверином оскале. Он тронул дерево, на котором остался след когтей и нахмурился. Когда они искали асаи, дорога казалась такой длинной, а теперь он и не заметил, как преодолел тот путь, что отнял тогда столько времени.        Минсок осторожно присел и выглянул за край. Грохот реки ещё громче ударил по ушам, но шум собственной крови заглушил его: на одной из колючек вырванного поваленного, но всё ещё какими-то невообразимыми силами державшегося корнями за землю дерева, обнаружился клок чёрной шерсти, и Минсок потянулся к нему, удерживаясь за тонкий ствол молодого деревца. Рана садняще пекла, но омега уткнулся носом в шерсть и глубоко вздохнул знакомый запах Чонина.        Он до рези в глазах всматривался вниз, надеясь отыскать следы, но ничего больше не заметил. Внутри копошилось что-то холодное и колючее, Минсок прижал ладони к лицу и глухо зарыдал, так и не выпустив клочка шерсти из рук. На негнущихся ногах он поспешил обратно в селение. Был же где-то спуск к реке, и он его отыщет, только не сейчас. Сейчас он и без того сильно отвлёкся, даже не задумываясь о том, куда идёт.        Минсок, опустив голову, брёл по улицам селения, которые сейчас были наполнены либо стонами раненых, либо плачем по убитым. Когда почти вся деревня осталась позади, Минсок с облегчением вздохнул и окинул тоскливым взглядом дом, в который всего три дня назад его ввёл Чонин, стучаться ему пришлось в соседние двери. Потому что в пустом доме было страшно. Всё пахло Чонином, и мысли так или иначе возвращались к нему, и Минсок сорвался бы обратно в гущу леса, чтобы искать его следы, но сейчас он нужен был здесь. Взмыленный Бэкхён открыл дверь быстро и громко ахнул:        — Великое солнце, Минсок! Ты почему снова не следишь за раной? Заходи быстро! Мне и этих двух детей хватает ещё ты! — он быстро втянул Минсока внутрь и усадил на скамью.        Белый лис огляделся: Бэкхён проворно бегал от тёплой печки к большому столу, возле которого сидел Минсок, следил за отварами из трав, и успевал помешивать какую-то еду в чугунке, иногда пробуя её на вкус.        — Раздевайся давай. Альфы не увидят, не стесняйся, чего я там не видел, — Бэкхён быстро помог стянуть с плеча рубаху Минсока и приложил чистую тряпку к покрытой засохшей кровью ране, аккуратно промокая. — Ну вроде бы не так страшно выглядит, но всё же лучше бы ты не напрягал руку.        — Я ненадолго, — выдавил Минсок. Дом Бэкхёна дышал жизнью, а вот от его родного так и несло смертью. — Я переодеться, да тебе помочь с ранеными.        — Я и сам справляюсь, — улыбнулся Бэкхён, но потом улыбка также исчезла с его лица. — Ты слишком бледен. Что случилось?        — Отец… он… он…        — Ну, поплачь, — понятливо вздохнул Бэкхён и обнял его, а Минсок, не сдерживая слёз, уткнулся ему лбом в плечо, содрогаясь от рыданий. Омега из рода Рысей молча гладил его по голове и спине, и Минсок потихоньку стал успокаиваться, будто выплакав все слёзы. — Тебе, может, лучше подготовить твоего отца в последний путь? Помочь?        — Нет, даже меня папа отослал. Лучше я помогу тебе, он сказал, что позовёт.        — Наверное, он прав. Тебе нужно отвлечься. А ещё поесть, чтобы поддержать силы. У меня как раз завтрак готов почти, — Бэкхён улыбнулся.        Минсок поднял глаза на него и глубоко вздохнул, сдерживая слёзы. Он не верил улыбке Бэкхёна: осунувшееся лицо с залёгшими под глазами глубокими тенями и заострившимися чертами вовсе не говорили о том, что Бэкхён справляется. Он и сам был на грани. Но держал в себе, зная о горе Минсока до того, как он пришёл к нему и намочил своими слезами расшитую рубаху едва ли не полностью.        — Я посмотрю на раны Чанёля и Сехуна, — устало отозвался Минсок, спрятал перевязанное плечо под рубахой и затянул шнуровку, сводя края.        — Они капризничают, как дети малые, — Бэкхён недовольно поставил руки в боки, бросая взгляд в сторону спальни, где лежал Чанёль, а потом в сторону другой комнаты, где, видимо, находился Сехун, — так что через недели две будут на ногах.        — Но я всё же взгляну, мне так самому будет спокойнее, — Минсок поднялся со скамьи и направился в комнату к Сехуну.        Минсок тихо вошёл в комнату и так же тихо притворил за собой дверь. Молодой альфа всё ещё тяжело дышал во сне. Минсок склонился над ним и осторожно открыл доступ к ранам, заглядывая под повязки и понимая, что всё возможное они с Бэкхёном сделали. Остальное лежит на альфе. Травы помогали, хоть Сехун и выглядел словно белое полотно, потом он беспокойно завозился и открыл глаза, глядя на него в упор.        — Как себя чувствуешь? — спросил Минсок, осторожно возвращая повязки на место. Сехун пронзительно на него посмотрел, но внезапно улыбнулся.        — Лучше.        Минсок выдавил улыбку и из себя, не ответить альфе не мог, слишком уж искренне выглядел младший из асаи. Он никогда не смотрел на него так долго, как сейчас, стараясь выявить отзвуки лихорадки, в которой они отыскали его. Резкие черты альфы не говорили о том, что жар вернётся, и Минсок внезапно понял, что Сехун очень красив, и от этого сделалось совсем неловко. Он спешно опустил глаза, но как только альфа заговорил, вновь поднял.        — Чувствую себя слишком слабым, — альфа, всё ещё улыбаясь, прикрыл глаза, но вдруг резко распахнул. — Ты же не будешь кормить меня кашей, как Бэкхён?        — Не буду, — отмахнулся Минсок, снова не удержав губы, растянувшиеся в новой улыбке, когда он заметил тарелку с размазанной по ней кашей. — Ты уже ел, как я вижу.        — Хорошо, — асаи кивнул и прикрыл глаза. — Бэкхён вкусно готовит, но вот каши у него плохие. Только, ему не говори.        — Не буду, — прошептал Минсок и вышел за дверь. — Скоро вернусь, нужно раны обработать.        Минсок повозился с поиском необходимых трав и ступки, всё же в доме Бэкхёна всё стояло иначе, чем привычно, и принялся толочь травы. Заглянув в горшок с кипящей водой, Минсок зачерпнул оттуда кипятка и плеснул в глубокую миску, накрывая её полотенцем. Посчитав до двух сотен, омега выставил миску на лавку за порогом, чтобы вода быстрее остыла, и сам остался, глядя на облетающую листву, ведущую скорый приход зимы. В груди стыло что-то привычно тёплое, а теперь замерзающее. И Минсок не был уверен, что это нечто можно отогреть, что оно пробудится к весне, как цветы и деревья. Будто внутри у него пепелище, которое не восстановить, не отстроить. Легче найти новое место и возвести дом, чем возиться с обгоревшим остовом былой жизни.        Нельзя было сказать, что был избалован родителями или вниманием других, но не в ночь, когда стонал под своим мужем, он стал окончательно взрослым. А сегодня. Сегодня окончательно и бесповоротно детство скрылось за углом, оставив его в страхе и смятении пытаться разбираться, как жить дальше. Когда умирали другие, он понимал, что это круговорот жизни, и это нормально. Но к смерти родных готов он не был. Ни к смерти Джуна на его руках, ни к смерти отца. Он даже к ранам папы и исчезновению Чонина не был готов.        Остудив воду, Минсок направился в комнату Сехуна и своими действиями разбудил альфу. Он долго возился с ранами, тщательно вычищая деревянной лопаточкой скопившийся порошок от трав, чтобы не вызвал нагноения, промывал тоже тщательно и долго, лишь потом удовлетворившись, присыпал травами и вновь наложил повязки.        Сехун с лёгкой улыбкой следил за его действиями, и Минсоку сделалось неуютно. Потому что альфа смотрел слишком пытливо и серьёзно, вызывая мурашки по телу от столь пристального внимания. Альфы всегда засматривались на него, но из-за остриженных волос он всё ещё ощущал себя не в своей тарелке, а тут ещё и альфа смотрел так, будто пытался прочитать душу. Минсок передёрнул плечами и поджал губы, когда альфа начал принюхиваться к нему и с вопросом посмотрел на него, щуря глаза:        — Ты в лесу был. Зачем?        — Не знаю, — пожал плечами Минсок, складывая в миску окровавленную ткань, чтобы отмокала, прежде чем он возьмётся отстирать и выварить. — Я шёл сюда, а обнаружил себя над оврагом.        — Что-то нашёл? — Сехун смотрел слишком пристально, и Минсок неохотно кивнул, тяжело вздыхая.        — Только клочок чёрной шерсти.        — Не отчаивайся, — сказал Сехун, кладя дрожащую руку поверх ладони Минсока. — Чонин не из тех, кто так легко продаст свою жизнь. И уж точно не из тех, кого какие-то росомахи остановят.        — Так почему же он не возвращается?        Сехун поджал губы и отвёл глаза. Попытка успокоить Минсока провалилась, но даже за это омега был благодарен. Пусть слова альфы могли быть и пустыми, но пока есть надежда, будет верить в то, что Чонин вернётся, или же он сам отыщет его, затерянным где-то в лесу. Обязательно отыщет, они обязательно вернутся в дом, и всё будет, как прежде. Почти как прежде.        Омеги из рода Рысей на кухне не обнаружилось, зато его голос слышался из другой комнаты, в которой, судя по всему, находился Чанёль. Минсок помялся немного у входа, но он должен был удостовериться, что с асаи всё хорошо, и он может спокойно оставить их на Бэкхёна и удалиться домой. Следуя на голос, Минсок замер возле открытой двери, где на кровати сидел Бэкхён с воинственным видом, но нежным голосом, уговаривая мужа взять в рот хотя бы ложку каши.        — Бэкхён, я не хочу кашу, — морщился Чанёль.        — Только попробуй сказать, что она ужасная, и я тебя ударю ложкой в лоб, так и знай! — пригрозил Бэкхён. — Открой рот!        — Да не хочу я.        Альфа снова отказывался, но его муж проворно затолкал ему в рот ложку с уже остывшей кашей. Минсок тихонько хихикнул, оставаясь незамеченным. Чанёль хмурил брови, шипя от подсохших царапин по лицу, но при это живо отмахивался от ложки, что снова приготовил для него муж.        — Не упрямься, — грозно проговорил Бэкхён. — Иначе… — наклонившись и понизив голос, он что-то сказал Чанёлю. Тот бросил на омегу недовольный взгляд, но потом послушно открыл рот.        Минсок, понимая, что лучше им не мешать, прошёл обратно на кухню и сел на лавку. Нужно было дождаться Бэкхёна, а потом уже переодеться, да идти домой к папе и…отцу. Минсок рвано выдохнул, заморгав сухими припухшими от прежних слёз глазами. Внутри что-то жглось, будто выпавший из печи уголёк.        — Вот же ж упрямец, — проворчал вернувшийся Бэкхён, ставя пустую тарелку на стол. — Ну ничего, у меня сил хватит с ним справиться! И младший тоже хорош. Ну что плохого в моей каше? Между прочим, меня папа её варить учил. Большие дети! А ты что смотришь, ешь давай! Я должен понять, плохая моя каша или нет, — сощурился Бэкхён и быстро наполнил миску для Минсока. — Ешь! Попробуй и скажешь, плохая она или не очень.        Бэкхён поставил перед новым другом тарелку, отбирая миску с бинтами и принимаясь за стирку. Минсок пожал плечами и взялся за ложку. Каша была жёлтой по цвету из пшенной развареной крупы. Чуть сладкая, но в меру, а ещё она была очень вкусной. Белый Лис, пробуя ложку за ложкой, сам не понял, когда успел покончить с целой миской, что ему поставил Бэкхён. Но теперь желудок довольно урчал, а омега из рода Рысей напротив растянул губы в улыбке.        — Вкусно, — Минсок облизнул ложку и отставил тарелку. Он не понял, что могло не нравится асаи, но на его вкус каша была не просто сносной, а именно вкусной.        — Вот и я говорю, а эти неженки вредничают. Не альфы — а одна морока, — Бэкхён устало засмеялся, встряхнул лоскуты ткани и сгрузил их в горшок, чтобы прокипятить, а потом присел на лавку.        — Бэкхён, я посмотрел раны альф и всё же пойду переоденусь. Теперь я спокоен за асаи.        — Идём, я помогу, — кивнул Бэкхён. — Ну что? Ты свою рану видел вообще? Как ты руку поднимешь?        — Скажи честно, ты не только из-за раны со мной собрался.        Бэкхён вздохнул и поднялся, беря с лавки тёплую накидку и приобнимая Минсока. Мелочь, а стало теплее и спокойнее, хотя в голове по-прежнему было гулко и пусто от страха и переживаний. Минсока откровенно мутило, но потом странное ощущение сменялось относительным спокойствием, чтобы вновь накрыть с головой отчаянием.        Дом асаи, который совсем недавно стал домом и Минсока, встретил их тишиной и ощутимым запахом трав. А ещё отчётливо пахло Чонином. Так отчётливо, что в груди словно зажёгся костёр. Минсок покачнулся, и Бэкхён придержал его за локоть. Он участливо остался ждать его у порога спальни, присев на скамью. Минсок поспешил к сундуку, у которого так и замер.        На краю постели лежала рубаха Чонина, которую он скинул с себя, перед тем, как опустить Минсока на кровать. Омега осторожно коснулся её, поднимая. Казалось, она только что была снята с асаи и до сих пор хранила его тепло. Минсок вжался лицом в неё и простонал. Сердце глухо стучало о рёбра, а слёзы будто уже закончились, только рваное дыхание выдавало в нём все чувства, что накрыли его с головой, будто бурный поток.        Встряхнув головой, он насколько мог быстро отыскал сменную рубаху и вышел из спальни, прикрывая дверь и не решаясь прикоснуться к сухим травам, рассыпанным по постели. Бэкхён помог переодеться и забрал рубаху Минсока.        — Я постираю. И не смотри на меня так. У тебя других дел по горло. И…Минсок, это твой дом, — Бэкхён поймал омегу на пороге. — Ты должен жить здесь. Я понимаю, что не сейчас, но потом, когда всё пройдёт, когда станет легче. Ты должен жить здесь.        — Я понимаю, Бэкхён, но пока это слишком тяжело, — Минсок наклонил голову, опираясь лбом в плечо омеги. — Бэкхён, мне страшно…как я буду здесь один, если… А что если… он ни метки мне не оставил, ни надежды на ребёнка…        Бэкхён лишь вздохнул и погладил Минсока по голове, приглаживая торчащие белые волосы. Они оба не решались начать разговор про Чонина, не решались что-то предположить. Ещё было слишком рано. Страх и отчаяние Минсока обволакивало его, и Бэкхён считал себя предателем. Потому что его муж был жив.        — Я пойду, — сказал Минсок, отстраняясь и выходя за дверь. Бэкхён выскочил за ним. — Спасибо ещё раз, что помог.        — Минсок, приходи к нам, когда будет слишком тяжело. Ты — теперь часть нашей семьи.        Белый Лис растянул губы в едва заметной улыбке, и, помахав на прощание, двинулся к себе домой, не дожидаясь, когда папа пошлёт за ним. Бэкхён тоже направился к себе домой. Возле порога отчего дома обнаружился Хван, который кутался в тёплую накидку, и сразу же подскочил, когда увидел Минсока.        — Где ты был?        — Хван, — Минсок серьёзно посмотрел на альфу. Он выглядел не лучшим образом и казался куда старше, чем был на самом деле. — Что ты от меня хочешь услышать?        — Зачем тебе ходить снова к асаи? — прошипел Хван, подходя ближе.        — Потому что мой муж — асаи.        — Минсок, — Хван снова сделал шаг ближе к омеге и взял его холодные руки в свои. — Не нужно больше этого притворства. Он взял тебя силой, теперь ты снова мой, и …        — Ещё слово, — злобно выдавил из себя Минсок, сверкая зелёными глазами, — и я прогоню тебя отсюда поганой метлой.        Омега вырвал ладони из едва тёплых рук альфы и устремился домой. В нём клокотало столько всего, что казалось, ещё немного, и плеснёт наружу чем-то совершенно необузданным. Ему в нос тут же ударил тяжёлый и душный запах трав, как только он открыл дверь. Хван и не думая останавливаться, влетел за ним, всё же намереваясь заслужить расположение омеги.        — Минсок, послушай, — повторял негромко альфа, следуя за омегой в дом. — Послушай, я не хотел…        Но Минсок даже не поворачиваясь, подошёл к папе, который тяжело дышал, всё также сидя на табурете у тела отца. Он помог послушно спокойному папе перебраться на постель и накрыл его сверху не только тонким стёганным одеялом, но и шерстяным тяжёлым. Потом подбросил дров в печь, словно не замечая Хвана.        — Минсок, — снова проговорил Хван, стараясь не смотреть мёртвое тело Джиуна на скамье у окна.        — Хван, — захрипел папа, резко открывая глаза и смотря прямо на молодого альфу. — Послушай меня…оставь в покое Минсока и займись лучше обязанностями вождя, — Хван замер, пугаясь неожиданно грубого и хриплого голоса шамана. — Иди, — снова прохрипел шаман и замолк, продолжая сверлить альфу взглядом.        Минсок, не глядя на побледневшего Хвана, взялся за травы и долил воды в котелок, в котором оставил воду, уходя, и та едва не выкипела полностью. Он думал сейчас только о травах, да ещё о полотне, что высохло у печи и не хранило никаких запахов, кроме травяных. Хван всё ещё стоял в комнате, мялся и не желал уходить.        — Шаман, но…        — Забудь, — шаман слабо тряхнул рукой, отгоняя Хвана прочь и, окончательно выбившись из сил, прикрыл глаза.        Хван бросил недовольный взгляд на шамана, потом перевёл его на Минсока, что продолжал игнорировать альфу. Он поставил разогреваться похлёбку, в этот раз намереваясь покормить папу нормально, а потом заняться приготовлениями, хотя не был уверен, что знает, что нужно делать. Хван, покачав головой, направился на выход.        — Знай, Минсок, что в один день, ты будешь моим, — бросил он и вышел за дверь, громко хлопая напоследок.        — Ни живым, ни мёртвым меня не получишь, — кинул ему вслед Минсок и вернулся к папе и отцу.        Шаман ел неохотно, но к радости Минсока всё предложенное осилил, а потом уснул, и он не стал его тревожить. Тихо выйдя из дома, он отправился к Сонмину за советом и со старшим омегой провозился с подготовкой к завтрашней церемонии до вечера. Перевязав раны папы и оставив на столе зажжённую свечу, Минсок лёг на край папиной кровати и долго не мог закрыть глаз, глядя на освещённое неверным пламенем свечи лицо отца.        Сон вышел зыбким и нечётким, как размазанный пейзаж под действием туманной дымки. Папа во сне хрипло звал мужа по имени, и Минсок сквозь сон вытирал слёзы, катящиеся из глаз, чтобы вновь забыться тревожным сном. Потому что он в своём сне тоже звал своего мужа, своего чёрного асаи, что нежданно и негаданно стал частью его жизни.        Хоронили Джиуна на следующий день вместе со всеми павшими. Минсок с едва держащимся на ногах шаманом стояли возле могилы, едва ли что-то понимая от болезненных ощущений, растерянно смотрели на падающие листья, которые начали облетать с деревьев, оставляя лишь голые стволы и предзнаменуя скорую зиму. Минсок положил ветку прибитых холодом бархатцев в холодные руки Джуна, а потом вернулся к папе, которого в это время поддержал Сонмин. На отцовскую могилу они положили белоснежных хризантем.        Минсок вытирал слёзы одной рукой, второй придерживая вмиг похудевшего папу за пояс. Он за последние два дня, кажется, стал ещё тоньше и меньше, чем был. Будто таял дымкой над водой. т этой мысли у Минсока сводило дыхание. Казалось, словно половина шамана ушла вслед за мужем. Как только последний ком земли опустился на горку, Минсок тихо сказал:        — Идём домой, папа.        Минхён чуть кивнул головой, но сделал шаг к могиле. Шаман, казалось, вместе со смертью любимого мужа потерял себя. Его глаза были тусклыми и неживыми, словно сделанными из мутного стекла с примесями. Такие бусины делал местный мастер, пытаясь подражать умениям южных мастеров, чьи изделия привозили заезжие купцы.        — Джиун… — просипел шаман, наклоняясь вперёд и касаясь кончиками пальцев холодной тёмной земли. Минсок едва успел поддержать папу, чтобы тот не упал. — …Я люблю тебя, — сказал шаман и выпрямился.        Минсок с трудом выдерживая это всё, лишь обнял папу посильнее, утыкаясь носом ему в плечо. Да, отец был порой с ним строг и немного груб, но он любил его как никто другой. И отец любил его, единственного сына, что дали им с Минхёном боги. Его родители любили друг друга так сильно, что осознать это вышло только тогда, когда отец ушёл к предкам.