Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минсок ощущал будто его опоили дурманящим зельем. Он делал всё, не сильно понимая, какие действия совершает. Обмыв тело, он сначала снял бинты и промыл рану, склеивая её края прозрачной живицей, и дожидаясь, когда она застынет, просто молча смотрел на лежащего шамана, на чьём лице больше не было ни тени тоски, ни отзвука боли.        Папа всегда был прав, говоря, что покойники освобождаются от оков тела и устремляются к богам. И лишь те, кто был зол при жизни, могут оставить гримасу на лице и после смерти. Как печать зла. На папином лице было лишь умиротворение. Переодев шамана в нарядную рубаху, штаны и совершенно новые сафьяновые сапожки, Минсок застегнул на его кистях все браслеты, которые дарил ему отец и надел все подвески, которые папа носил при жизни.        На стол перенести папу у Минсока сил бы не хватило, как и желания выйти из дома хоть на минуту, чтобы попросить помощи односельчан. Он причесал волосы родителя и заплёл их в косы, после надел очелье с совиными перьями на тонких плетёных кожаных ремешках. На основной ленте, что лежала на лбу были нашиты редкие ракушки, которые привёз отец и несколько куриных божков, которые они с папой когда-то собирали. А потом силы начали иссякать. Он присел на колени у кровати, уткнулся лицом в холодную папину ладонь и застыл словно каменный дольмен на границе с болотом.        Минсок не помнил, как руки Бэкхёна подняли его с пола, не помнил, как его посадили на скамью, как сунули в руки кружку с чем-то ароматным и вяжущим язык, и заставили выпить. Он лишь смотрел перед собой, словно застыв навечно, глаза горели, не прорываясь слезами, будто он и впрямь окаменел от горя.        Что-то вокруг происходило, но Белый Лис не замечал этого всего. Ему было всё равно, что в доме становится всё больше и больше народу, как омеги помогают друг другу перекладывать папу на стол и совершать последние приготовления, которые не смог закончить обессиленный горем Минсок. Ему было всё равно, даже если на него зло зыркали или говорили что-то обидное. Ему было абсолютно всё равно, что о нём думали.        — Минсок, — раздалось рядом. Белый Лис поднял голову. Перед ним стоял Хван, их новый вожак, его бывший суженый. Его взгляд горел беспокойством и даже заботой. Это омега отметил вскользь, словно ничего незначащее видение. — Тебе надо выйти подышать. Хоть чуть-чуть. Ты бледнее своей рубахи.        — Лучше допей, — Бэкхён прислонил кружку к губам Минсока. — Давай до конца.        Минсок послушно выпил и прикрыл глаза, ощущая, как тело становится странным, будто раскрывшаяся коробочка хлопка, каким-то совершенно чужим и не поддающимся контролю. Мысли путались, и он лишь краем уха улавливал, как шушукались омеги, а Бэкхён что-то достаточно резко отвечал Хвану, не стесняясь альфы и того, что перед ним вожак. Словно знал, что нужно сейчас Минсоку больше всего. Последнее, что Белый Лис услышал и понял, проваливаясь в сон, были слова Бэкхёна.        — Пусть лучше поспит.        Во сне было спокойно и комфортно, Минсок сидел в темноте, но, казалось, будто рядом горит огонь, потому что было тепло-тепло и пахло расстеленными на печи травами и зерном. В точности так, как пахло в его далёком детстве, когда он был совсем крохой, а папа разрешал забираться к сушащемуся зерну с травами и отбрасывать попавший в них мусор. Минсоку казалось, что его обнимают чьи-то тёплые руки. Он слышал родные голоса и улыбался.        — Мой любимый мальчик, — раздался рядом голос папы. Минсок обернулся и прижался к пышущему жаром от печи и пахнущему свежим хлебом папе. — Ну что ты, не грусти. Всё будет хорошо. Всё случилось так, как и должно было случиться.        — Я остался совсем один.       — У тебя есть асаи, которые никогда не оставят тебя. Чёрные волки верны, как никто, — упрекнул его папа, поглаживая по спине. — И ещё… Минсок, не бойся духов. Они твои помощники, научись различать их голоса, и ты сможешь слышать волю богов.       — Я не хочу, — покачал головой Минсок, цепляясь руками за рубаху папы, потому что понимал, что это всего лишь сон. Сладкий и тёплый сон о том, кто навсегда останется воспоминанием. И сейчас казалось, что лишь только он разожмёт пальцы, как сновидение оборвётся, и папа исчезнет. Минсок этого совсем не хотел. — Папа, почему ты не дал мне помочь себе? Ты же не хотел… но почему?        — Потому что мне нет жизни без Джиуна. Духи рассказали мне, что я уйду за любимым след в след, не успеет взойти озимая пшеница на дальнем поле, — прошептал шаман.        Минсок смотрел на папу большими глазами, подмечая все мелочи, которые прежде проходили мимо сознания: сеточку тонких морщинок в уголках глаз, припорошенные серебряными нитями седины белоснежные волосы, жёсткие складки у рта и чуть отвисшие от постоянного ношения тяжёлых серег мочки. Он кусал губы, глядя на шамана и не имея в себе сил оторваться, чтобы запомнить папу именно таким. Живым.        — Всю свою жизнь я его любил так, как никто другой, — шаман обнял лицо Минсока ладонями, заставляя посмотреть на себя. — Ты обрёл свою семью, теперь ты тоже должен быть счастлив, как был счастлив я. Ты — Белый Лис, сын, не забывай. Белым лисам никогда не бывает легко, но зато счастья судьба отсыпает за десятерых. Возьми любые вещи, которые хочешь, положи только мне зеркало в оправе, что привёз мне твой отец, и гребень, который он выточил мне сам. Он, конечно, кривоват, — Минхён улыбнулся, и Минсок не удержался — улыбнулся следом, вспоминая тот самый гребень, который папа хранил как зеницу ока, — но очень мне дорог. Мне пора, мой любимый сын. Живи счастливо. Да вечно пребудут духи предков за твоими плечами.       И тут же Минсока словно выдернули из тёплой пелены и остудили порывом ветра, которого на самом деле и не было, просто после тепла сна всё казалось холодным, зябким и даже сырым. Он резко открыл глаза и увидел потолок родного дома. Он лежал на своей пропахшей травами лежанке, на которой спал с детства. Рядом с ним на брошенном на пол кожухе сидел Бэкхён, который сторожил его словно цепной пёс, не доверяющий своего хозяина никому.        Чуть поодаль, у занавески, отделявшей комнатку Минсока от основной комнаты, где спали родители и где стояли стол и печь, сидел Хван, который то и дело бросал на омегу из рода Рысей долгие взгляды, наполненные отвращением и негодованием, слово Бэкхён занял его место. Сам же омега хранил на своём лице маску безразличия и смотрел в окно, словно высматривая кого-то. Но Минсок чувствовал, что лишь дай Бэкхёну повод, так и вцепится в горло — не отодрать.        Белый Лис прислушался, лелея надежду, но она быстро покинула его сердце, когда его ушей достигли причитания омег у тела шамана. Минсок даже не успел шевельнуться, как Бэкхён присел на край кровати и коснулся его руки, грустно улыбаясь. Белый Лис поджал губы и просто кивнул, не находя слов. Сел на кровати и покачал головой, стараясь не смотреть на Хвана, который было дёрнулся, но под взглядами двух омег застыл, где и сидел.        — Как ты? — спросил Бэкхён, протягивая кружку с тёплым отваром. Но ответа явно не ждал, просто пытался заглушить шорохом голоса похоронные причитания лисов.        Минсок нехотя глотнул тёплой воды и промолчал, стараясь смотреть только на Бэкхёна, на его яркие украшения и лучистые, хоть и омрачённые волнением глаза. Говорить не хотелось совсем. В груди копошилось горе и невыплаканные слёзы. Но при Хване он постарается держаться и не давать слабину, чтобы держать того на расстоянии, не позволяя проявлять участие или жалость. Минсок опустил кружку и прикрыл глаза, упираясь кулаком свободной руки в колено. Он спустил ноги вниз и на пробу покачал ими, отмечая, что слабость и странное онемение ушли. Поднявшись на ноги вопреки тёплой ладони Бэкхёна на колене и минуя попытавшегося схватить его за рукав Хвана, Минсок направился к папе. Омеги едва не шарахнулись от него, когда он присел у лежащего шамана и тихо прошептал:        — Хорошо, папа, — он обязательно постарается сделать всё, как просил шаман. Лишь бы только ему хватило сил, ведь у него всего лишь белоснежные волосы и такой же мех, у него всего лишь зелёные глаза и никаких больше причин называться Белым Лисом. Вдруг он не настолько силён как все остальные Белые Лисы? Всё же он полукровка, наполовину рыжий, как отец. Кто знает, вдруг он не сможет? Вдруг не оправдает надежд шамана и духов? Минсок тяжело вздохнул, кусая губы. — Надеюсь, ты отыщешь отца в небесных чертогах и будешь с ним счастлив навеки, — сказал омега, сжимая навеки остывшие пальцы.        Минсоку очень хотелось, чтобы папу похоронили по обычаю белых лисов, но в то же время он понимал, что этого не будет, что обряд будет проведён так, как было заведено у рыжих, и никакие увещевания не помогут. Потому молча подготовил всё необходимое, невидящими глазами перебирая вещи.        На похоронах шамана присутствовала вся деревня, которая снова погрузилась в уныние из-за печальных событий. Минхёна любили все, а если не любили, то уважали и всегда слушали его слово, поэтому прощание возле завёрнутого в белый саван шамана длилось долго, и Минсок поглядывал на алеющий закат, поторапливая лисов, чтобы не затягивали с погребением. Ведь если солнце скроется, духи осерчают и придут тёмные силы. А душа умершего не успеет уйти вслед за заходящим солнцем. Но в конце концов прощание закончилось, и Минсок завернул полог савана, скрывая лицо папы. На грудь он положил чудом уцелевшую в первые морозы белую хризантему и сделал шаг назад, оказываясь в крепких объятиях Бэкхёна, который прикрыл его плечи своей накидкой и просто прижался тёплым носом к щеке.        — Бэкхён, — прошептал Минсок. — Ты поможешь мне кое в чём?        — Конечно, — легко согласился тот. Минсок всхлипнул, смотря, как холодная земля скрывает шамана ото всех, даже от любимого сына.        Позади всех жителей стояли и асаи, которым Бэкхён разрешил выйти из дома. Чанёль и Сехун хмурились, сожалея о горькой утрате всего селения, а больше переживая за Минсока, который стал одним из их стаи. Шаман всегда относился к асаи хорошо и не боялся с ними разговаривать, всегда находил доброе слово или озвучивал голоса духов. Иногда даже давал дельные советы или подсказывал, на что следует обратить внимание.       — Бедный наш шаман, — раздалось со стороны, — сначала сын его подвёл, а потом и муж умер, а теперь и он сам ушёл к предкам. Как же мы без шамана?       — Так Минсок же сын шамана. Он и будет следующим.        — Да кто к нему теперь подойдёт?! Замужем за асаи, беду на деревню навлёк, да и не обучен он совсем. Ишь, смотри стоит в объятиях этого из Рысей, — шептали за спиной у Минсока, думая, что он не слышит их.        Не так уж они и были неправы, доля правды в их словах была, отчего Минсоку было совсем горько и неуютно. С папой духи заговорили, едва он ходить научился, а вот у Минсока не было никаких проявлений, не унаследовал он, наверно, дар папы, увы. Как бы тот ни хотел, и что бы ни говорил, видимо, не все Белые Лисы были шаманами. И ни у кого больше в селении не было дара говорить с предками и духами, а без шамана нелёгкой виделась дальнейшая судьба. Без подсказок духов предков и богов можно было опростоволоситься и потерять не только урожай, но и благословение небес.        Хван раздавал указания альфам, пока омеги перешёптывались и переглядывались, обсуждая и Минсока, и потерю шамана. Омега не знал, были ли альфы абсолютно согласны с мужьями, делали ли они вид, что ничего не слышат, или и впрямь были заняты тем, чтобы последний ком успевшей промёрзнуть земли упал до захода солнца из-за того, что церемонию и без того задержали, прощаясь излишне долго.        — Придётся идти к медведям, просить их шамана обучить кого-то из наших.        — Или к белым сходить, — предположил кривой и рябой альфа, которого даже к работе не привлекали, потому что болезным был. — Говорящих с духами у них в разы больше, чем у кого бы то ни было. Говорят, что каждый омега у них шаманом рождается.        — Окстись, к белым ходить. Совсем дурной стал? Они же дикари!        — Всё лучше, чем без шамана.        — Бэкхён, пойдём отсюда, пожалуйста, — прошептал Минсок. Омега из рода Рысей кивнул, и ,обняв за плечи, повёл его дальше от толпы и от могил. За ними молча шли и Чанёль с Сехуном, чуть прихрамывая, но, не сгибая спины и не опуская глаз. Минсок даже расслышал, как Сехун шепнул Чанёлю о том, что время возвращаться к службе и ходить в дозор.        Минсок покосился на Бэкхёна, но тот или не услышал слов альфы, либо уже был осведомлён об их решениях. Чувствуя за спиной асаи, Минсок шёл спокойно и не боялся, что прилетит камень или злое слово. Во всяком случае, громкое слово. Они дошли в тишине, но когда Минсок увидел родную дверь, то понял, что зайти туда не сможет. Больше нет. Прав был папа даже в этом. Теперь это не его жилище. Его дом — это дом асаи, в котором пахнет пропавшим Чонином. Минсок замер, глядя на тёмные окна и едва выходивший из трубы дым.        По всем обычаям дом теперь принадлежал ему, но кроме всего прочего Минсок понимал, что стал изгоем в тот день, когда Чонин потребовал его в оплату кровного долга. Теперь же и вовсе ему жизни не дадут. Его место — у асаи, даже если бы он не стал вождю волков мужем. И как бы страшно не было находиться в новом и большом доме, но в пустом, родном он бы задохнулся от тоски и горя, от злых сплетен за спиной и шушуканья.        Предстояло ещё многое сделать, но Минсок решил, что к третьему дню со смерти папы освободит дом, давая кров молодым лисам, которые захотели бы расшириться, обживая новый дом и не деля его с десятком родичей. Это тоже было правильно, куда лучше, чем пытаться сжиться с горем и злыми речами под окнами. Так дома не умирали, не чахли пустыми, не рушились своды, не набирали в себя тёмных духов, жаждущих крови смертных.        Словно отвлекая от всех этих мыслей, Бэкхён взял застывшего Минсока за руку и потянул за собой. Кто-кто, а омега из рода Рысей был внимательным и наверняка всё понял без слов. К тому жили они в селении не один год, и не впервые пустели дома, потеряв прежних хозяев. А у Минсока на лице, почти наверняка было всё написано, да и Бэкхён не был ни тугоухим, ни глупым, чтобы не слышать и не понимать, о чём шепчутся за спинами.        Альфы сопровождали их до самого поворота, и лишь там оставили, свернув на тропу, ведущую в лес. Минсок с замиранием сердца посмотрел на дом Чонина и поджал губы, но Бэкхён потянул его дальше, без слов понимая его состояние. Дойдя до небольшой калитки, Минсок едва улыбнулся. Дом Бэкхёна и Чанёля по-прежнему дышал жизнью и теплом. Белый Лис устало прикрыл глаза и тяжело вздохнул.        — Выпей пока напиток из трав, — сказал Бэкхён. — А я разогрею еду.        Пока Бэкхён возился у печи, Минсок смотрел в одну точку и не сразу заметил, что за столом сидят и вернувшиеся альфы. Асаи сели напротив Минсока, который опустил глаза и вперился ими в деревянную столешницу, думая о том, что делать дальше и к кому идти за советом теперь. Долго прожить у Бэкхёна он не сможет, дом папы и отца надо привести в порядок и закрыть. А ему самому предстоит перебраться в соседний, в тот который теперь считался его по праву. Но вот только сердце противилось и не пускало из уютного тепла, и Минсок позволил себе чуть расслабиться, размышляя, как и что он должен сделать, прежде чем окончательно покинет родной дом.        — А вот и еда, — Бэкхён ловко водрузил на стол большой крутобокий горшок и горшок поменьше, следом появились и четыре глиняных тарелки. — Сегодня мясо с овощами особенно вкусное получилось, и каша тоже, — Бэкхён сделал ударение на слове «каша», а альфы одновременно поморщились, поджимая губы. — Так, ложка, — деятельный омега сунул в руки Минсока и деревянный прибор. — Давай-давай, не бойся.        — Сначала же мужу, — попытался отмахнуться Минсок.        — Сначала гость, — Бэкхён выразительно на него посмотрел, но затем продолжил также ласково. — Ешь, всё в порядке.        Минсок посмотрел на асаи, которые уже давно сами наполнили свои тарелки и резво работали ложками. В его семье папа всегда первым наполнял тарелку отца, а потом уже свою и только после сына, хотя этот обычай он и принёс от Белых Лисов. Рыжие ели из одного горшка по очереди, но отец уступил мужу, потому обычай асаи не был настолько отличным от того, к чему он привык, но всё равно он умудрялся удивляться. Минсок вздохнул — насколько же асаи отличаются от рыжих.        Он зачерпнул мяса с овощами, набрал каши и отправил в рот первую ложку, задумчиво прожёвывая и только потом понимая, что Бэкхён приготовил поминальный ужин. Такой, какой готовили обычно лисы. Овощи и мясо, рассыпчатая каша, а ещё узвар из сушёных фруктов. Минсок с трудом проглотил появившийся в горле ком вместе с едой и поднял глаза на Бэкхёна, тот улыбнулся и провёл рукой по белым волосам лиса.        — Спасибо, — прошептал Минсок, понимая, что слёзы покатились из глаз и то самое онемение, что проникло в его сердце, ушло. — Бэкхён, я…        — Не стоит благодарностей. В чём тебе нужно помочь? — спросил омега из рода Рысей, накладывая и себе порцию еды. — Или это дело только для прекрасных Белых Лисов?        — Мне нужны инструменты, — Минсок посмотрел на Бэкхёна, удивлённо вскинувшего брови и посмотревшего на мужа. — Отец особо ничего не мастерил, потому у нас точно нет…        — Зачем инструменты? — оживился Сехун.        — Хочу сделать для папы избушку на курьих ножках.        — Что-что? — Сехун прыснул в кулак и закашлялся, когда Бэкхён треснул его по лбу ложкой, на которой осталась подлива от мяса с овощами. Альфа вытер лоб и посерьёзнел. — Прости, а зачем?        — У Белых Лисов есть обычай делать такие домики, чтобы душа в ней обитала, когда будет возвращаться проведать живых. Да и… Белые Лисы сжигают своих мёртвых, а папа всё же Белый, хоть и был шаманом у Рыжих… Я поищу инструменты сам, не нужно.        — Минсок, — тяжело вздохнув, позвал Бэкхён. — Ты прости балбеса, он не знал. У асаи избушками на курьих ножках называют Дом сказочного Яга, что строит козни и делит мир живых и мёртвых на пополам, проживая в своей избушке на их границе, вот он и…        — Прости, Минсок, я не хотел, правда, - Сехун понурил голову.        — Да ладно, — Белый Лис дёрнул щекой и посмотрел в тарелку. — Я и не знал, что у вас есть сказки. И что этот ваш Яг делает?        — Героя купает, кормит, спать укладывает, а потом путь в мир мёртвых указывает. А что?        — Эти домики сами будто проводники в мир мёртвых… просто обкуренные специальными смолами ножки есть — лежат на овине, а вот самой избушки нет. Папа на этих ножках устанавливал котёл для духов, а обкуривал их для того, чтобы шашель не точил и гниль не ела…        — Какое дерево подойдёт? Я заготовлю всё, что нужно, — подал голос Чанёль, отрываясь от своей тарелки, словно всё время и не был здесь.        — Дубовые ветки толщиной в два пальца. Ой… а ведь обкуренные ветки лежат там же… просто не нарезаны, — Минсок расширившимися глазами смотрел перед собой, представляя, что сделает всё как следует, чтобы папа был им доволен. — Из них и стены и крышу делают, я такие видел за болотом, когда папа водил меня далеко-далеко после обряда посвящения в омеги. Это давным-давно заброшенное место, где находили свой приют Белые Лисы, ушедшие из своих краёв.        — Это так кладбище у вас выглядит? — спросил Сехун, но поспешил исправиться — У Белых Лисов? — Минсок кивнул, а Бэкхён покачал головой, но Сехун не стал молчать: — В туман жутко, наверное. Теперь я хочу отыскать это место.        — Сехун!        — Что?! Наш вожак — сын Белого Лиса и взял в мужья такого же, кажется, я имею право знать всё, что мне интересно. Ты даже не представляешь, как в детстве я боялся синичников и кормушек для птиц и белок. И не гогочи, как индюк, — обиженно протянул Сехун, хмуря брови, пока покрасневший Бэкхён хохотал над надувшимся альфой.        — Не знал, что ты чего-то боишься, — утирая слёзы, выступившие от смеха, прошептал Бэкхён. — Великое солнце, Минсок прости нас, дураков.        — Не за что… папа говорил, что Белые Лисы не льют долго слёзы, а смех родни им птицы на крыльях доносят, и в небесном чертоге становится теплее, — Минсок зевнул и потёр глаза, отставляя пустую тарелку. Он и не заметил, как всё съел, а сон стал накрепко склеивать ресницы. Он думал, что не сможет уснуть, а поди ты, сморило влёт.        — Домой пойдёшь завтра, а сейчас отправляйся спать, — сказал Бэкхён.        — Ещё слишком рано, чтобы спать, я ещё должен продумать всё.        — Ты уже засыпаешь, совсем осоловели твои зелёные глаза. Тот отвар, что я тебе дал, отлично усыпляет, — сказал Бэкхён, первым поднимаясь из-за стола.        — Иди-иди за ним, — тихо сказал Чанёль. — Бэкхён дело говорит. Тебе лучше сейчас лежать в тепле да в доброй компании.        — Хорошо, — Минсок взялся за тарелку и вновь зевнул, едва успев прикрыть рот ладонью. Он встрепенулся, смахивая дрёму и вновь берясь за посуду, но Чанёль его остановил, качая головой.        — Просто отдохни, мы сами всё уберём, — сказал Сехун.        — Но я правда не устал, — отмахнулся Минсок, но снова так сладко зевнул, что даже клацнул зубами.        — Мы видим, ложись, — Чанёль хихикнул.        Бэкхён оказался рядом внезапно, Минсок даже не понял, как он переместился, пока зевал сладко, а глаза просто слипались, будто в них кто маковым отваром плеснул. Бэкхён обнял его за плечи и довёл до отделённого тканевой занавеской закутка у печи. Там было тепло, пахло смолой и горячими дровами, которые только-только начали гореть, выделяя древесный запах.        — Вот сюда ложись и ни о чём не беспокойся, — подсказал омега из рода Рысей и передал в руки одеяло, когда Белый Лис следуя его указаниям забрался на лежанку. — А теперь закрой глаза. Спокойный сон сам к тебе придёт и принесёт успокоение. Мы рядом, Минсок, ничего не бойся, — сказал Бэкхён и задвинул неплотную занавеску, скрывая его ото всех.        Асаи тихонько переговаривались, но разобрать, о чём они говорили, не получалось, всё сливалось в какой-то гул, будто пчёлы роились над вишнёвым садом. Минсок лёг на спину, но потом перевернулся на бок, скручиваясь калачиком. Мысли о сегодняшнем дне лезли в голову, но были словно снулые рыбы или прибитые морозом гусеницы. Они копошились, не оставляя следа в сознании. Минсок прикрыл глаза, как ему советовал Бэкхён и провалился в темноту спустя несколько мгновений.        Он проснулся на заре от стука топора и огляделся, не сразу понимая, где находится. Но вскоре всё вспомнил, и поспешил слезть с печи, чтобы умыться. В доме разносился запах каши с грибами и свежего хлеба. Значит, Бэкхён успел со всем управиться, а Минсок заспался совсем. Он поспешил выбраться из одеял и привести себя в порядок. Вода в тазу пахла мятой и ромашкой, а полотенце чистотелом. Скорее зашумели голоса, и в дом вошли асаи с сияющим Бэкхёном.        — Проснулся? Давай к столу, будем завтракать. Сехун и Чанёль подготовили всё, что ты просил. Правда, я позволил им влезть на ваш овин, чтобы всё принести… Ты не против?        — Нет… Спасибо, — смущённо пробормотал Минсок, комкая в пальцах сползший рукав, и поспешно завязывая шнурок, чтобы не болтался. — А я всё проспал.        — Мы с Сехуном всего лишь принесли части, напилили и нарубили размером с локоть куски веток, как раз должно к ножкам подойти. На тебе самая ответственная часть — рассказать, как делать эту самую избушку, — сказал Чанёль, разламывая ржаной кругляш хлеба, щедро приправленный тмином.        — Её я буду делать сам.        — А посмотреть можно? — тихо поинтересовался Сехун.        — Можно.        Они ели шумно и переговариваясь, но Минсок мало что запомнил из разговоров, пытаясь вспомнить в деталях, как именно были выполнены те самые избушки, чьи домики служили проводниками душ. Споро разобравшись с завтраком и помыв посуду, Минсок принялся мастерить свою задумку, в которой было три стены, пол и крыша.        Бэкхён помогал, когда Минсок просил придержать, а Сехун просто цокал языком, порываясь отобрать ветки из пальцев омег и сделать всё самому. Но Минсок шикал на него, и Сехун покорно отходил. Чанёль, тем временем, предупредив, что уйдёт на обход, отправился на проверку территории у селения, и Сехуну ничего не оставалось, как последовать его примеру и отправиться в противоположную сторону, раз уж его помощь омегам оказалась не нужна, хотя его глаза так и горели любопытством, а количество вопросов соперничало с маленьким почемучкой.        К тому времени, как Минсок закончил, альфы вернулись и готовы были сопровождать омег. Бэкхён решительно настоял на том, чтобы перед столь важным делом они пообедали, и отказаться не вышло ни у кого. После обеда Минсок положил в котомку маску шамана, огниво и кресало, крыло совы, горсть рябины, глиняную плошку, лопатку, огарок свечи и моток суровых ниток. Сехун нёс лопату и тяжёлый фонарь, Чанёль взвалил избушку на одно плечо и связку дров на другое, а Бэкхён насобирал котомку с едой.        Шли они долго, мороз кусал за щёки, а ноги утопали в снегу, которого навалило за ночь так, будто он шёл несколько дней к ряду, а когда запахло сыростью, солнце уже клонилось к закату. Старики говорили, что в снег не бывает тумана. Но над болотом висела белая пелена, которая словно живая пульсировала и дрожала над болотом, и асаи вынуждены были замедлиться, следуя за Минсоком шаг в шаг, чтобы не провалиться в болото.        — Жутенько здесь, — подал голос Сехун. — Ой, всё как в сказке.        — Не бойся, у нас есть сын шамана, — хихикнул Бэкхён, — он договорится, чтобы тебя никто не трогал.        — Бэкхён-а, — пожурил его Чанёль, но Бэкхён лишь улыбнулся шире, приобнимая Минсока и показывая альфе язык.        Среди тумана тут и там проглядывали избушки на высоких ножках, словно стражи хранящие окраины болота, где нашли свой покой Белые Лисы забытого племени. Сехун с Чанёлем поочерёдно копали мёрзлую землю, пока не закрепили избушку так, как сказал Минсок. Омеги тем временем разводили небольшой костёр из принесённых с собой сухих дров.        Пламя радостно хрустело корой, а после и самими ветками, разгораясь всё ярче и согревая немного продрогших путников. Минсок положил принесённое на костёр, а когда всё превратилось в угли в последние минуты кроваво-красного заката, он сгрёб лопаткой остатки, сложил их в глиняную плошку и, обмотав руки плащом, чтоб не жглось, поставил её в избушку. Сехун наблюдал за всеми действиями, чуть приоткрыв рот, над чем иногда тихо хихикал Бэкхён.        — Я люблю тебя, папа, - прошептал Минсок тихо-тихо напоследок.        Стремительно стало темнеть, Сехун зажёг фонарь, а Бэкхён раздал всем по лепёшке и длинной полоске вяленого мяса с травами. Минсок подышал на ставшие непослушными пальцы и принял угощение, думая об отце и папе, которые наверняка уже встретились и смотрят на него с небес. Во всяком случае, ему после ритуала стало теплее и легче на душе. Словно он завершил начатое, и теперь может отдохнуть. Он поднял взгляд в небо, улыбнулся дрожащими губами и откусил кусок лепёшки.        — А зачем всё же эти домики? — спросил Сехун, освещая дорогу фонарём и сверкая глазами. — В них живут души?        — Это граница между миром живых и мёртвых. И если мне понадобится помощь, я приду сюда и попрошу помощи у духа папы, и он придёт сюда. Но потом уйдёт. Вряд ли кто-то живёт здесь, на болоте, если есть уютные небесные чертоги, — улыбнулся Минсок.        Больше вопросов не задавали, и, перекусив по дороге запасённой снедью, они отправились в обратный путь. Минсок без устали благодарил асаи за помощь, ведь сам он бы наверняка не справился так быстро и легко. Едва вернувшись в дом, он упал на лежанку и мгновенно провалился в сон. Спалось после всего на диво хорошо, но проснувшись задолго до рассвета, Минсок окончательно решил, что мешать асаи не будет. У него есть свой дом, который принадлежит ему и Чонину, да и многое нужно сделать, чтобы оставить родительский дом другим.        Поэтому следующие несколько дней прошли для него как в тумане. Он сделал всё, что задумал, не позволяя никому: ни лисам, ни Бэкхёну, ни асаи помочь. Вымыл дом, перебрал вещи и почти все перетащил в их дом с Чонином — тут уж без помощи асаи во главе с Бэкхёном не обошлось. Минсок оставил лишь ненужные — те, которые уже были в доме Чонина и те, которые не имели значения.        На родительский дом вскоре нашлись желающие, и Минсок протапливал печь, чтобы дом не выстывал, пока новые жильцы въедут. Он показал нескольким парам дом, но решил отдать его тем, кто понравился лично ему: не воротил нос и вёл себя прилично. Этой парой оказались русоволосый конопатый альфа, хромой на ногу, который резал потрясающие фигурки и лучшие ложки во всей округе и рыжий весёлый омега, с которым альфа пришёл к концу лета в селение лисов.        Они были новыми и их так же немного сторонились, как пришлых, но они смотрели на Миснока открыто и без тени осуждения, когда он показывал им дом и хозяйственные постройки. В отличие от лисов, с которыми Белый Лис был знаком с детства, пришлые казались неплохими. И какая бы судьба ни завела в разгар сбора урожая в чужое селение, им двоим Минсок доверил дом с радостью.        Принявшись за свой новый дом, омега разобрал сначала вещи Чонина: убрал рубахи и штаны в сундук, не забыв заштопать появившуюся дырочку, переложил их травами, чтобы не завелась моль. А уж потом принялся раскладывать вещи родителей, которые он забрал. Их было не так и много, но всё же и немало, потому пришлось потрудиться, чтобы всему найти своё место.        Минсок растопил жарче печь, чтобы выгнать стылый холод из углов, приготовил обед и отнёс его асаи, решив поблагодарить за помощь. Но когда дела закончились, и Минсок очутился один в тёплом, но пустом доме, он расстроено опустился на скамью рядом со столом и сжал в руках мотки пряжи. Было слишком одиноко и холодно в душе, словно он оказался совершенно один на белом свете.        Вздохнув, Минсок принялся за монотонную работу: он прял, сучил нить и даже несколько дней подряд, когда солнце светило ярко-ярко, отражаясь от белоснежных сугробов, вышивал пришедший на ум рисунок. Когда же становилось сумрачно, он копался в травах и заготовках на зиму, проверял зерно на овине и строил планы на долгую студёную пору, иногда едва не плача оттого, что Чонин не оставил ему даже малыша. Да и Бэкхёна нельзя было держать у себя круглосуточно из-за собственного одиночества.        Одним вечером сидя у окна, Минсок теребил в руках моток ниток, который планировал покрасить весной. Ещё было так рано решать, чем и как он будет их красить, какие цвета хочет получить, что он планирует вышить, но это скрашивало его мысли и отвлекало от тянущего чувства внутри. За окном опускались сумерки, лисы сидели по домам, не желая выходить на улицу и мёрзнуть.        Омега скользил взглядом по наступающей темноте за окном и едва не опрокинул стол, подскакивая и всматриваясь в мутное стекло. Ему показалось, что кто-то большой и чёрный движется к его дому. Откинув нитки и забыв про холод, Минсок выскочил на улицу в одной лишь тонкой рубахе, замирая.        Но тёмный силуэт словно растворился. Ещё раз оглядевшись, омега, опустив голову, зашёл внутрь дома, плотно прикрыв дверь и опуская засов. Он почти готов был поклясться, что видел Чонина, но всё же не был уверен настолько, чтобы произносить клятву, призывая духов в свидетели.        Невнятный шёпоток, который преследовал его со дня, когда он коснулся священного камня асаи, и ставший более громким после нападения росомах, не оставлял его. Но разобрать, чего хотят духи он не мог. И если признаться по правде, думал, что просто становится безумцем, которому в одиночестве что-то мерещится. Он день за днём уходил к оврагу в поисках спуска, но так его и не нашёл. Бурная река ещё не застыла, скованная льдом, потому перейти туда не вышло бы пока.        Ещё раз взглянув в темноту, Минсок вздохнул и, решив не давать себе повода для грусти, принялся за вещи, принесенные из родительского дома. Копаясь в вещах отца, он обнаружил кривую и перекособоченную фигурку лиса, которую Минсок сделал ему из глины и травы. Отец был строг и хотел его отдать за Хвана, но всё равно хранил поделку сына, прикрывая суровостью любовь.        Минсок громко хлюпнул носом и улыбнулся своим воспоминаниям. Но неожиданно спокойствие и тишину дома нарушил стук в дверь, заставляя Минсока встрепенуться. Отложив фигурку и закрыв сундук, он подошёл к окну, всматриваясь в сумерки. Едва различив, кому принадлежит чёрный плащ стоящего за окном, омега мысленно чертыхнулся.        — Хван, что тебе нужно? — позвал он, не открывая дверь.        — Минсок, я не хочу разговаривать на улице! Впусти меня!        — Я дома один, и я не хочу тебя впускать, — холодно бросил Минсок. Хван не появлялся у него на виду с самых похорон папы, но забыть Белого Лиса явно не спешил.        — Минсок, не упрямься. Не откроешь, я выломаю эту дверь!        — Выломаешь и будешь иметь дело с моими когтями и с асаи, а потом и с моим мужем! — крикнул Минсок, прикусывая губы и понимая, что если альфа будет так шуметь, асаи наверняка услышат и поспешат на помощь.        — Он мёртв, прими ты уже это! — Хван дёрнул дверь, заставляя ту чуть вздрогнуть, но асаи строили дома на славу, и засовы делали крепкими. Хван лишь кичился, выломать дверь у него бы не вышло. В отличие от окна. — Он не вернётся! Он погиб в бою с росомахами!        — А ты и рад! — не сдержался Минсок, с горечью оглядываясь на тёплый плащ Чонина, в который омега заворачивался, выходя из дома. Рука так и не поднялась его спрятать вместе с остальной одеждой. — Где ты был, когда на нашу деревню напали росомахи? Я не видел тебя борющимся за нас. Лишь брат твоего отца и сам вождь стойко стояли на обороне омег и детей. А твоего чёрного хвоста даже в помине не было.        Минсока буквально распирало, словно всё, что копилось столько времени, наконец, нашло выход и спешило вылиться наружу словами. Не злыми, но справедливыми. Минсок устал от шёпота за спиной, устал от косых взглядов, хотя в самом селении почти не появлялся, оставаясь на окраине, в отведённом для асаи закутке. Хван на миг замолчал, но потом снова застучал в дверь.        — Минсок, послушай, тебя всё равно больше никто замуж не позовёт. Неужели ты хочешь прожить в одиночестве всю свою жизнь?        — У меня есть муж, который вернётся, — твёрдо сказал Минсок. — Просто уходи.        — Знай, как только наступит весна, я приду к тебе в дом, и ты станешь моим мужем. Даже если тебе это не нравится, слово вождя — закон, — с вызовом бросил Хван и удалился.        Минсок лишь фыркнул и отвернулся. Нет, Чонин вернётся к этому времени. Он знал это, он это чувствовал. А если нет, он сам отправится на поиски, не спрашивая дозволения. Он теперь тоже асаи, он представлен их духам, и они вступятся за него. А если не будут спешить на помощь Белому Лису, тогда он пустит в ход клыки и когти, но не станет мужем тому, от кого его увела судьба в лице чёрного и сурового волка.