Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Выйти на улицу снова было немного страшно. Потому что Минсок сам дал понять Хвану, что знает его секрет, в очередной раз отказывая и захлопывая дверь перед носом. А Хван, как бы то ни было, был теперь их вождём, даже если в его голове всё ещё гулял ветер и желания перевешивали здравомыслие.        — Да я и сам хорош, — пробормотал Минсок, сидя на скамье и сжимая костяные спицы в руках. Несмотря на свои смелые слова, внутри у него всё тряслось от появившегося страха, что от возможных новых нападок ему точно шагу не дадут ступить.        Немного стало обидно и тоскливо, что из родственников у них никого не было. По отцовской линии никого и не было — альфа рано остался сиротой, но дело своих родителей продолжил, вон сколько всякого добра в его лавке стоит. По папиной линии Минсок тоже не знал никого. Тема белых лисов поднималась крайне редко, и папа без особой охоты говорил о родных, хотя всегда отзывался тепло, но взглядом искал мужа, ожидая, когда тот ему улыбнется.        Омега выглянул в темноту ночи за окном. Хван ушёл уже давно, но сон всё не приходил, вместо вязания выходила путаница, тусклого света масляной лампы не хватало, да и чадила она нещадно. Внутренняя дрожь лишь сильнее окутывала Минсока, заставляя размышлять над происходящим. Он отложил спицы и коснулся холодного окна, но ничего, кроме тонкого морозного кружева не увидел.        — Что делать, папа, что думать, отец? Помогите мне, пожалуйста, — прошептал он, прикрывая глаза. Ждал хоть одного сигнала, хоть одной подсказки, незначительного знака, скрипа калитки или гула ветра в дымоходе, но ровным счётом ничего не происходило. Ткнулся лбом в холодное стекло, ощущая, как от жара тела тает ледяная корочка и стекает по лбу, скапывая на ресницы.        Минсок устало вздохнул и закрыл глаза, пытаясь вспомнить всё, чему его учили папа и травник, но в голове лишь сильнее путалось и мутилось. Лоб откровенно замёрз, но он не отодвигался, ощущая, что с морозным онемением приходит какая-то странная лёгкость в теле и голове. Словно после настоя, которым опаивали всех вступающих в пору, пока вокруг творилось ритуальное действо. Папа рассказывал, что такое бывало и у него, когда он стучал раскрытой ладонью или костяным билом в бубен, прислушиваясь к голосам духов.        Окончательно отложив вязание, Минсок отстранился от окна и потёр замёрзший лоб. На мгновение ему почудились какие-то неясные огни за окном, и он поспешно накинул на плечи тулуп, сунул ноги в сапоги, выглядывая наружу, и лишь запоздало дёрнулся от мысли, что Хван мог вернуться. Но в кромешной темноте ничего не было видно, даже намёка на сверкающие глаза, что привиделись Минсоку.        Знакомых запахов тоже не было. Ароматы леса и снега не в счёт. Он тяжело вздохнул, ощущая на языке привкус ледяной свежести, которая намекала на усиление морозов, глянул в тёмное, затянутое пеленой туч небо и затворил за собой дверь, выпутываясь из одежды. Подложив дров в огонь, Минсок забрался в постель и прикрыл глаза.        В печи выло всё громче, ветер усиливался с каждым часом, сон никак не шёл, будто спугнутая громким шумом птица. Гул ветра был похож на битву богов с тёмными сущностями. Минсок тем временем всё размышлял, как бы купить рыбы. Ему до зуда под кожей хотелось пирогов и каши с рыбой, которую даже в зиму ловил один немолодой альфа с северного края деревни.        Папа рассказывал, что в былые времена зимняя пора была очень опасным временем, и что сейчас стало немного теплее, чем было раньше. Хотя и сейчас зима превращалась в испытание для слабых здоровьем, для старых и детей. Многие не переживали зиму, замерзая или недоедая. Но лисы жили достаточно дружно, и голод со смертью приходил лишь в неурожайные годы или вместе с поветриями. Совсем уж неурожаев у них не было давно, и все молились духам и старались не прогневить их, но трескучий мороз, который шёл с севера, Минсока пугал. Он его чуял нутром, как травоядное чует хищника, заметившего его. И безотчётный страх о том, что не все лисы доживут до весны поселился в его сердце.        В холод и стужу старались лишний раз на улицу носа не показывать, хозяйство всё состояло из пары кур и петуха, кто держал скот — то из козы и козла, коровы и быка, свиньи и кабана, остальных животных резали под морозы, запасаясь мясом и в то же время сокращая траты на скотину. У родителей Минсока не было большого хозяйства, только гуси и куры, с которыми помог управиться Бэкхён, пока папа был жив.        Они кудахтали и гоготали в обогреваемой пристройке, Минсок исправно кормил их да менял подстилку, чтобы когда придёт время сеять зерно на новый год, удобрения было достаточно. А многие и птицы не имели, всё под чистую пуская под нож, а весной выпрашивая пару яичек, чтобы разжиться птицей к лету. С гулом ветра Минсок думал лишь о том, как тяжело приходилось тем, кто держал скот зимой, и сколько усилий следовало приложить, чтобы к весне выжили все.        Постоянный уход, множество заготовок для хоть и скудной, но обильной пищи. Ко всему прочему, он даже не умел управляться со скотиной. Вопросов, держали ли асаи скот, он не задавал, но сейчас определённо было бы о чём говорить, ведь загоны у дома он видел, а вот животных — нет. В голове всё больше роились непривычные вопросы, которые раньше в голову не приходили.        В объятиях родителей страх суровых морозов было пережить легче, и сейчас Минсок невольно представил, что он ненароком уснул на родительской кровати, убеждая, что урожай в этом году был достаточно богат, чтобы позволить всем пережить наступающие холода. Потом он невольно задумался о Бэкхёне и о их будущем с Чанёлем малыше , надеясь, что погода не помешает охоте, и молодому папе будет чем поживить растущего в нём волчонка. Когда же Минсоку в голову вновь пришла мысль о голосах и о Чонине, он, наконец, провалился в сон.        Как и предсказывал Минсок, трескучие морозы наступили быстро, заставляя Лисов топить печь почти по-чёрному и отсиживаться в домах. А рыбаки даже скованную льдом реку не смогли уговорить распустить льды, чтобы дать им прокормиться. Не брали топоры лёд — отскакивали от него, будто надутые воздухом мячи из жёлчных пузырей от земли, когда ими играли дети. Не помогали острые колья — не поддавалась река.        Всё, что Белый Лис мог себе позволить — это короткие перебежки от своего дома в дом Бэкхёна да обратно. Бэкхён тоскливо смотрел в окно, мечтая порезвиться на снегу, но Чанёль строго качал головой и просил не усердствовать, будто что-то подозревая. И хоть Белый Лис поддерживал друга, не совсем здоровый вид Бэкхёна всё же внушал опасения и страх, что мороз навредит их будущему малышу. В ответ на все опасения, омега из рода Рысей лишь сердито поглядывал на друга и просил новых и новых историй, чтобы как-то отвлечься, пока альфы были на охоте или на обходе.        Вчера во время очередной прогулки между домами, кутаясь от промозглого ветра, Белый Лис позволил себе замереть на миг и поднять голову вверх, ища глазами самую яркую звезду, которая появлялась первой и исчезала самой последней на небе. Каждый день он считал, сколько раз она совершает свое движение по небесному своду, с нетерпением ожидания последнего тридцатого раза, когда морозы должны пойти на убыль. Сегодня был двадцать восьмой день его ожидания, а в голове вспомнился обряд, о котором рассказывал ему папа. Но к нему нужны были приготовления, а значит, у Минсока сегодня есть новые заботы.        Проснувшись слишком рано, Белый Лис потянулся и потрогал руками камень под собой. Он уже несколько дней спал на печи, закрыв дверь в их с Чонином комнату. Трескучие морозы не позволяли крепко спать в кровати одному, а тратить лишние дрова Минсок не спешил. Может быть, с альфой под боком было бы легче, но сны были рваными, Минсок отчаянно стучал зубами, и в конце концов, с сожалением перебрался на печь, взяв с собой подушку Чонина и стёганное одеяло, оставив тёплое из шкур на постели, ведь тепла печки было более чем достаточно.        Едва натянув одежду, Минсок подготовил восковую свечу, пахнущую полынью, схватил глиняное блюдце, накинул тёплую одежду и вышел в темноту раннего утра. Ветер едва не сдул его с крыльца и забивал дыхание, отчего Минсок хватал ртом воздух, глубже натягивая капюшон, но всё равно глядя в небо, где под тёмными тяжёлыми тучами пряталась запоздавшая луна. Он поставил блюдце у ступеней, где не так сильно дуло и не выдуло бы все снежинки, что нападали бы внутрь посудины. Кто знает, вдруг этот обряд поможет найти ответ и его желание исполнится?        Холод забирался ледяными пальцами под одежду, кусал за щёки, тыкал морозными иглами, словно подслеповатый вышивальщик мимо нужного контура. Ветер бил плетьми, но Минсок стоял и ждал. Будто если он не совершит обряд, о котором долгое время даже не вспоминал, то упустит что-то невероятное, что-то, похожее на чудо. И лишь когда тело окончательно онемело, Минсок на негнущихся ногах поплёлся за блюдцем, прикрыл его полой одежды от ветра, чтобы не сдуло горку снега, нападавшую поверх, вошёл в дом и снял обувь, не раздеваясь, подошёл к столу и поставил на него блюдце.        Пальцы не слушались, но он всё же ухватился ими за лучину и поднёс к печи, чтобы зажечь свечу, дожидающуюся своего магического часа. Папа жёг её редко, но Минсок помнил тот горьковатый привкус, смешанный со сладостью, что оседал на языке, когда пламя танцевало на её фитильке. Пусть это была не та самая свеча, а всего лишь её близняшка, сотворённая самим Минсоком, он ощущал, будто папа положил свои тёплые руки ему на плечи.        — Давай же, давай.        Фитиль всё не хотел загораться, словно издеваясь над дрожащими руками, которые до сих пор даже не покалывало — настолько они замёрзли, что не ощущали обжигающего тепла. Но вскоре крохотный огонёк вспыхнул, озаряя дом, и Минсок спешно облизнул губы, загадывая желание, и лишь потом поднёс свечу к снежной горке, с самого верха начиная капать на снег.        Двигая рукой посолонь, он капнул на вершину и спустился ниже, позволяя воску неспешно топить снег. Пахло остро морозом от гибнущих под горячим воском снежинок, пахло мёдом и горькой полынью-евшаном, и в какой-то момент Минсоку показалось, что пахнет Чонином, оттого он едва не разжал пальцы, забывая заговор. Язык будто к нёбу прирос, но он вымолвил первые слова, и дальше заговор полился сам собой:        — Как воск со снежной вершины спускается, так желанье моё исполняется. Капли воска — дорожка событий, обстоятельств, стечений, открытий, что желанию сбыться дадут, исполненье его принесут. Как последний растает снег — так обратной дороги нет. Да будет так!        Снег превратился в лужицу на третье чтение заговора, и тогда Минсок отставил свечу и поднёс блюдце к губам, плотно сжимая зубы и в то же время медленно глотая талую воду, чтобы весь воск остался на блюдце. Пальцы наконец стало покалывать и жечь, и он поспешно отставил блюдце на стол, вспоминая, где у него хранились мешочки из ткани, которые он забрал из дома.        Именно эту деталь он упустил, и хоть в полумраке искать было довольно непросто, он нашёл мешочек нужного размера и развернулся к стоящим на полках склянкам и горшочкам с травами, отыскивая ту самую полынь, из которой папа делал свечи, прокладывая травинки чернобыльника между витками вощины, обучая этому и сына. Минсок насыпал щепотку полыни в мешочек, тщательно растерев горящими после холода пальцами, сложил внутрь все восковые капельки и ещё щепоткой горького евшана сверху присыпал.        Когда всё было готово, Минсок опустился на скамью и прижал мешочек к груди. Выпускать из рук собственное желание было страшно, поэтому он решил сделать специальный шнурок, чтобы было удобно носить под одеждой до тех пор, пока желание не сбудется. Карманам своё сокровенное желание он не доверял. Глаза вновь начали слипаться, и Минсок, решив поддаться своему желанию и слишком раннему утру, вновь забрался на печь и невольно ткнулся носом в мешочек с желанием. Тот и вправду пах Чонином.        Новый день начался с солнца светившего в окно и чуть остывшей печи. Позавтракав, покормив птицу и растопив печь, Минсок сел за новое вязанье. На этот раз это были маленькие носочки из молочной, отбелённой пряжи, которую ему отдал недавно Бэкхён. Сам омега из рода Рысей лишь хитро улыбался, протягивая уже сплетённую нить, будто зная, что Минсок уже давно готовит ему разные вещи для ребёнка. Носочки вязались легко и без лишних пропусков, Белый Лис улыбался, понимая, что с той любовью, к которой Бэкхён относится ко всему живому, их ребёнок будет самым счастливым на земле.        Представив, каким разбитным может быть сын рыси и волка, Минсок фыркнул, а потом и полноценно рассмеялся. Потому что казалось, что не даст он покоя родителям и всем в округе, ведь у таких родителей наверняка мог родиться егоза, не знающий покоя, как папа, и дурашливый, как разыгравшийся отец. Неожиданно раздавшийся стук в дверь, заставил Минсока наскоро убрать будущий подарок и выглянуть в окно. На лице стоял встревоженный Чанёль.       — Доброе утро, — Минсок впустил асаи в дом.       — Доброе, — альфа перешагнул порог и скинул сапоги. — Минсок, у тебя есть мелисса? У нас закончилась, а там Бэкхён плачет, и я не знаю, что с ним делать. И что только с моим мужем случилось? Никогда его таким не видел… — Чанёль, явно волнуясь, прошёлся вдоль комнаты.        — А из-за чего он плачет? — Минсок подошёл к полке, где в банках да горшочках хранились травы.       — Да кто бы его знал, — пожал плечами Чанёль. — Хотя, погоди, я зайцев принёс сегодня с охоты, тебе кстати не надо? — Минсок улыбаясь, отрицательно покачал головой. — Так вот, вышел из комнаты переодеться, захожу, а он сидит на скамье и ревёт, говорит жалко стало…       — И ты сразу же ко мне?       — Да где ж это видано, чтобы Рысь зайца жалела?! — возмутился Чанёль. — Раньше он сам всегда зайцев ловил и не морщился, а тут заревел так, что мне даже смотреть больно. Что-то там начал причитать про бедных зайчат и их родителей… — альфа замолк.        — Неужели тебе непонятно его состояние? Я, конечно, слышал про то, что альфы бывают немного тугодумы, когда омеги в таком настроении, но чтобы настолько… — Минсок укоризненно покачал головой, насыпая в холщовый мешочек травы, а подумав, добавил немного ромашки, валерианы, мяты и пустырника.       — А что с ним? — Чанёль нахмурился, и Минсок едва сдержался, чтобы не треснуть альфу по лбу. — Бэкхён же не тронулся умом или ещё чего-нибудь?        — Да принюхайся ты к нему, даже я — омега — чувствую всё, что с ним происходит, а ты... ох, уж эти альфы. Обними мужа и положи руку на его живот, и будет тебе ответ. А вечером, когда оба успокоитесь, приведи Бэкхёна ко мне. Ему полезно чуть прогуляться.        — Хорошо, — серьёзный и задумчивый Чанёль, сжал мешочек с травами в руке и вышел из дома, плотно прикрывая за собой дверь. — Ой, а сколько надо травы-то?        — Бэкхён всё знает, — махнул на него рукой Минсок и задумчивым взглядом проводил уходящего альфу.        Минсок покачал головой и сел за вязание, отвлекаясь от снующих в голове мыслей подсчётом петель и размышлениями о том, что бы такого приготовить на ужин, раз ожидаются гости. В последнее время он готовил совсем мало, а если, забывшись, готовил больше обычного, всегда нёс асаи, чтоб и угостить, и даром чтобы не пропало. Он ничуть не удивился, когда вечером прямо после ужина, на котором Чанёль задумчиво молчал, а Бэкхён лишь поджимал губы, сверкая влажными глазами, пока Сехун нахваливал угощение, как только асаи ушли, Бэкхён снова вернулся к нему.        — Минсок… — всхлипнул он.        — Ну что такое, Бэкхённи? — ласково спросил Белый Лис, снимая тёплую шубу с друга и усаживая за стол, как раз к ароматной выпечке и дымящемуся горшочку с заваренными травами.        — Чанёль, он… — омега искал подходящие слова.        — Обо всём наконец узнал? — помогал Минсок.        — Да.        — Он не рад?        — Рад, но… Он ушёл в дозор таким задумчивым… Мне страшно, — прошептал Бэкхён. — Я с каждым днём чувствую чужое в себе всё сильнее и сильнее, и мне… — омега на миг замолк, а потом снова повторил, — страшно, что я не смогу его защитить, страшно, что вновь придут росомахи, страшно…        — Тшш, — Минсок обнял друга, поглаживая по голове. — Всё будет хорошо. У тебя и у Чанёля, — Белый Лис совсем легонько скользнул рукой по животу друга. — Бэкхён, просто знай, что у тебя есть Чанёль, который сделает всё, чтобы вы были счастливы. Просто он должен переварить услышанное.        — Так для чего ты нас на ужин позвал? Хотел что-то мне поведать? — спросил Бэкхён, когда Минсок молча принялся разливать ароматный травяной настой, щедро насыпав мёду в чашки.        — Мне нужно кое-что тебе сказать, — ответил Белый Лис, покусывая губу и не зная, как начать. — Возможно, в скором времени, мне придётся покинуть деревню.        — Зачем? — Бэкхён замер, даже перестал жевать крендель, который Минсок ему сунул в руку. — Минсок, что ты задумал? — омега нахмурился.        — Я не могу это объяснить, — Минсок опустился на скамью, — но меня что-то зовёт, туда, за болото, в самую чащу. Мне кажется, что там я получу ответы.        — Ты решил на верную смерть отправиться? — Бэкхён нахмурился и отложил крендель на стол. Взял в руки ладони Минсока и заглянул ему в глаза, пытаясь увидеть ответ. — На улице мороз трескучий, не пойдёшь же ты в человеческом обличье, так недолго протянешь… но, куда тебе маленькому такому против зимней стужи?        — Я не говорю, что пойду сейчас, Бэкхён. Да и… ты забыл, что белые лисы рождены в снегах? Не волнуйся, сейчас ещё рано, я это чувствую, что-то зовёт меня, но… я понимаю, что рано. Это всего лишь эхо, отголосок, сонная мара, как после крепкого сна. Но когда уйду, присмотри, пожалуйста, за домом и небольшим хозяйством.        — Я сказал твоему папе, что буду тебя защищать, а ты хочешь уйти. Минсок, ведь ты можешь просто сгинуть в этих лесах! — Бэкхён явно хотел что-то сказать гневное, но сам себя осадил. — Ты слышишь духов?        — Не знаю, не уверен. Я не думал, что без обучения можно говорить с предками… Но… Всё будет хорошо, Бэкхён. Если вдруг я не приду к тебе в один из дней, знай, что время пришло и я отправился на поиски мужа. Верь мне, я знаю, что делаю. Я знаю, что вернусь.        — Как скажешь, — тихо проговорил Бэкхён и покачал головой. Он не одобрял выбор Минсока, но ничего поделать с этим не мог. На дне зелёных глаз таились такие упрямство и вера, что тут либо смириться, либо запереть в подполе. Но такого Бэкхён точно никогда не сделал бы.        Остаток вечера прошёл в разговорах об альфах, о семейной жизни и снова о волнениях Бэкхёна, и когда на порог ввалился Сехун в заснеженных одеждах, придирчиво осматривая замерших омег, Минсок лишь кивнул на стол, и асаи, глубоко выдохнув, присоединился ко второму позднему ужину.        — Как Чанёль?        — Ушёл и пока не возвращался. Снег глубокий, нужно время, чтобы обойти селение и округу.        — Он расстроился?        — С чего ты взял, Бэкхён? Вы так долго хотели малыша, что он только об этом и будет думать, просто альфам нужно время, чтобы переварить эту новость. Это же новые обязанности, дом новый потребуется, не буду же я у вас за шторкой вечно жить. Пока Чонина нет, всё бремя вожака легло на его плечи, и хоть нас мало, забот не уменьшается, — Сехун мягко улыбнулся омегам и опустил глаза. Бэкхён тяжело вздохнул и посмотрел на Минсока, а дождавшись ответной улыбки, с трудом улыбнулся сам.        — Мы пойдём, — Бэкхён поднялся из-за стола и поблагодарил Минсока за ужин.        — Спокойной ночи, надеюсь, вьюга не занесёт наши дома по самые окна. Если что, приходите откапывать, — засмеялся Минсок и крепко сжал руку Бэкхёна в своих. За окном поднимался ветер, стучал в окно снежными комками, будто норовил войти внутрь, чтобы погреться у огня.        Когда дверь за гостями закрылась, Минсок подошёл к печи и приложил к тёплому камню ладони. Теперь, он мог полностью погрузиться в себя и подумать о своём уходе, о заготовке необходимой еды в дорогу и разных трав, обереги тоже следовало подобрать. Рука сама потянулась к мешочку, который висел у него на шее. Он всё сделает так, как задумал и не отступит.        Решив воспользоваться днями, когда границы между мирами становятся тоньше, почти стираются, и остаётся лишь тонкая, словно чешуя плёнка, Минсок тщательно продумал, какие из ритуалов подойдут и какие стоит пробовать непросвещённому. Ведь так до конца он ни у кого и не выучился. Но какая-то необоримая сила толкала его не сидеть, сложа руки и подсказывала, какой настой из трав следует сварить.        Для начала, нужно было лечь в чистый, свежевыпавший снег, чтобы поутру вернуться и посмотреть, каким будет след. И хоть так гадали незамужние омеги на то, каким будет муж, Минсок загадал совсем иное — каким будет путь к Чонину. Если гладким окажется снег — то он быстро отыщет Чонина, если бугристый — зря он всё это затеял. Но след был гладким, хоть и исхоженный лесным зверьём да птицами вдоль и поперёк.        А это значило лишь то, что путь окажется непростым и многое будет стоять на пути. Но Минсок не боялся трудностей, страшился лишь остаться один. Потому что даже за то короткое время, проведённое с Чонином, он чувствовал себя нужным, желанным, защищённым и цельным. Особенно после того, как он выпустил наружу свою звериную часть, мягкими лапами ступая по земле, стал тем, кем был всегда, но скрывался ото всех.        Следующее, что ещё решил совершить Минсок — это сделать подношение богам в лесу. По всем правилам, которые когда-то озвучивал папа. И пусть было слишком холодно, он всё же решился одним днём совершить прогулку на более дальнее расстояние, нежели перебежки между домами асаи и по деревне.        Едва добравшись до нужного места, Минсок тяжело выдохнул и оглянулся, никого рядом не было, ни намёка на шорох. Даже белки не стрекотали, спрятавшись в тёплых гнёздах найденных и обустроенных для зимы дупел. Ни крика тетерева или глухаря. Тихо. Минсок спешно развернул замотанное в ткань подношение и выложил на присыпанный снегом пенёк. Поклонился богам да духам и мысленно озвучил свою просьбу. А по возвращении домой стоило прочитать заговор и лечь спать, ожидая ответа.        Спешно возвратившись домой, Минсок ещё немного постоял на крыльце, обдумывая всё. Он понимал, что просит многого, но надеялся, что духи и боги даруют ему ответ. Если бы не лютые морозы, он бы давно отправился на поиски, но останавливало лишь то, что он может замёрзнуть в густых лесах. Не хотелось Белому Лису ходить духом неприкаянным, тревожить других, заманивать в болото и радоваться, когда запутавшийся человек пойдёт ко дну или попадёт к диким зверям на обед. Минсок прикрыл глаза и сделал медленный вдох. Он твёрдо решил, если получит ответ, уйдёт в метель и стужу искать след Чонина. Не страшась и не оглядываясь назад.        Подбросив в печь дров, Минсок умылся оттаявшей водой, сделал несколько глотков приготовленного заранее настоя, взял деревянный гребень и тщательно расчесал отрастающие волосы, и лишь потом положил расчёску под подушку и улёгся сам. Заговор был не так прост, и его Минсок вспоминал весь день, чтобы произнести как следует.        — Храните, все Боги и духи вышние мой сон-почивание! Лодьёю быстрою, лёгкою мыслею, в отдохновение от трудов праведных, перенесите мя в Ино Заречное, в место беспечное. Мару да Морока, страхи, притороки, чары кикиморы от меня отведите, тайной божественной со мной поделитесь. Узы да наузы смойте-отведите, ко злу меня не приведите. В ладе, в усладе со мною пребудьте, чтоб в здраве проснуться, в Явь возвернуться! Да будет так.        Закрыв глаза, Минсок расслабился, чтобы сон быстрее пришёл, но тот всё увиливал и не спешил явиться на встречу. Для верности пришлось даже раскрыться, чтобы немного остыть и захотеть спать, но сон пришёл лишь тогда, когда Минсок отчаялся уснуть.        Сновидение было путанным и смазанным, никаких чётких образов или ответов, которых Минсок ждал. Он бродил какими-то дремучими звериными тропами, видел тени и слышал голоса, не разбирая слов. Но в какой-то момент среди заснеженной равнины, которая сменила зелёную лужайку, показалась крупная косматая голова, пугая, а Минсок лишь улыбнулся во сне, — кажется, духи и боги сжалились над ним и дали ответ.        Сон продолжился, и Белый Лис весь обратился в слух, прислушиваясь. Когда издалека померещился шум воды, Минсок начал озираться по сторонам, но густая пелена тумана не позволяла разглядеть не только призрачную реку, но даже собственные ноги. Вытянутые руки тонули в молочном киселе, но когда омега сложил пальцы в защитном жесте, дымка немного рассеялась, и Минсок увидел чёрного волка на берегу реки.        — Чонин? — позвал Минсок и проснулся, вскидываясь на постели.        Сонная дымка пропала, и он обнаружил себя на печке с мешочком, зажатым в руке. Слегка поёжившись, омега упал на подушку, размышляя и греясь теплом от печи. Минсок ткнулся носом в подушку мужа. Она уже давно не хранила запах Чонина, но Белый Лис всё равно невольно вспомнил про две первых брачных ночи, когда альфа просто лежал и смотрел на него своими чёрными глазами.        — Чонин, — прошептал он, вспоминая большого волка из сна. — Ты жив, теперь я это знаю, и скоро я тебя найду.