Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Самые лютые морозы Минсок пережидал дома, как и все лисы. Лишь асаи выходили на бдения, осматривая окрестности их поселения и проверяя следы в глубоком снегу. Трескучие морозы не будили желания лишний раз показывать нос наружу, и многолетним опытом наученные лисы сидели по домам, рассказывая друг другу сказки о лете, рукодельничали и много пели.       Минсок готовил себя в дорогу, откладывал снедь или готовил очередной настой из трав. А по вечерам не забывал и про Бэкхёна, который теперь постоянно улыбался, словно скинув с себя груз ноши, которая давила на него с того самого дня, когда Минсок предположил беременность. Чанёль же улыбался только мужу, обнимая его крепко-крепко и целуя в розовые щёки. Один Сехун иногда ворчал хихикающему Минсоку, говоря, что Бэкхён теперь стал с ним разговаривать? как с маленьким.        — Он просто хочет понять, каково это быть папой, а ты самый младший, — разъяснял ему Минсок, угощая обедом и улыбаясь от уха до уха. Но не стал уточнять, что когда в дом приходил он сам, он тут же становился младшим, превращаясь в центр опеки Бэкхёна, пробующего себя в новой роли. Потому что если в доме был Сехун, Бэкхён кудахтал над ним, как наседка, игнорируя более подходящий возраст Минсока.        — Между прочим, ты среди нас самый младший. Чего он с тобой не возится, как со мной? — Сехун надул губы, а Минсок снова тихо хихикнул, боясь ущемить достоинство альфы: видел бы сейчас себя Сехун со стороны, может быть и понял бы, почему Бэкхён решил позаботиться именно об асаи. Да и кто под боком был каждую свободную минуту? А до Минсока ещё нужно было дотянуться, прежде чем окутать его своей заботой.       Хван не появлялся, заставляя Минсока всегда осматриваться по сторонам, когда на улицу всё же приходилось выходить. Казалось, что он появится неожиданно из-за угла и украдёт его, невзирая на громкие крики. Поэтому на всякий случай омега выходил в деревню с Сехуном или же сжимал в ладони порошок из трав, который в случае чего можно было сдуть с раскрытой ладони прямо в лицо обидчику, и пока бы тот кашлял, сбежать.        Жители деревни тоже бы не стали слушать его крики. Казалось, что они и вовсе забыли про Белого Лиса, но Минсок понимал, что это следствие зимы. Просто на улицу выходили редко — в основном за водой или хворостом, предпочитая отсиживаться у тёплой печи, дожидаясь тёплых деньков, когда зазвенят ручьи и капель оповестит о приходе весны в венке из первых цветов. Лишь изредка Минсок слышал за спиной шепотки о том, что Белый Лис совсем дурной — даже траур по мужу не носит. Какой-никакой, а муж, даже если чёрный как ночь волк-асаи. Минсок лишь сжимал зубы и спешил дальше по своим делам.        Родители Джуна так больше к нему и не приходили за травами, которые так часто любили брать, удивляясь целебным свойствам. Пусть Минсок и не доучился до конца, но многое всё же давалось ему. Теперь родители Джуна ходили к их главному травнику, позабыв о друге погибшего сына, словно Минсока никогда и не существовало. Но в этом была и своя прелесть — меньше злых слов и косых взглядов, от которых жглось в груди.        Каждый вечер перед сном Минсок держал в руках заветный мешочек со своим желанием, думал только о нём, а иногда пытался слушать духов. Те много шептали, перебивали друг друга и наслаивались, и их речи так и не давались Минсоку. Ему было невдомёк, как папа мог вычленять их слова и понимать, что сонм духов шепчет слышащим. Единственное, что омега точно знал, что морозы скоро спадут, а значит, скоро он отправится в путь.        Догадки Минсока подтвердились, морозы медленно отступали и селение начало готовиться к масленице, предвкушая скорую весну. Маленькие лисы всё чаще выбегали на улицу, разнося звонкий смех по улицам, альфы готовились к разным увеселениям, а омеги ходили к друг другу в гости узнавая, кто что будет готовить на общий стол, чтобы составить список блюд.       Чанёль и Сехун, уходя в дозоры, начали одеваться полегче, не жалуясь на то, что выглядят не хуже медведей, а Бэкхён начал становиться милее и круглее с каждым днём. Лишь один Минсок ходил задумчивый и всё время смотрел на высящийся частоколом лес во время прогулок, которые становились всё длиннее и дальше. Уходил в лес, долго плутая между деревьев и прислушиваясь к голосам шепчущих духов.        В один из вечеров, когда на улице пошёл лёгкий, будто понёва, снег, Минсок не выдержал и начал собираться. Дома не сиделось, но отвлекать асаи Минсоку не хотелось, да и долго гулять он не планировал. Он вышел на порог, протянул руку к падающему снегу и закрыв глаза прошептал, то, чему ещё в детстве научил его папа, когда выходил с маленьким сыном на улицу после таких сильных морозов:        — Снег-снежок молодой, снег-снежок, с небес посланный, забери мою тоску, забери мою грусть, облегчи мой груз, невзгоды исчезнут пусть.       И как только крупная снежинка, коснувшись его лица, растаяла, омега улыбнулся. На душе было спокойно и тихо, будто всё складывалось именно так, как нужно, так, как распорядились предки, именно так, как должно было случиться, согласно нити сплетённой судьбы. Может, и сотканной будто неумелыми пальцами, немного кривоватой, разной толщины и неаккуратной, но его собственной.        Вдохнув грудью зимний воздух, омега двинулся дальше по деревне. Прохожих было мало, да и те старались обходить Минсока стороной, но он лишь улыбался своим мыслям. Прошёл мимо дома Джуна, оставляя в корзинке на пороге небольшой свёрток с травами, которые обязательно заберут его родители, добрался до дома родителей и погладил низкую калитку.        Новые жильцы держали дом в чистоте и следили за ним, и Минсок снова улыбнулся, видя, что хозяин-альфа уже успел прочистить себе и своему омеге дорожки, а на окошке, выходящем во двор, красовались новёхонькие шторки с вышитыми поющими петушками, хлопающими крыльями и распустившими яркие хвосты.        Возвращаться не хотелось, и Минсок решил пройтись по дальним улицам, намереваясь погулять подольше, но едва он дошёл до дома вожака, который собирался обогнуть по широкой дуге, как замер на месте. Кто-то крался вдоль дома и заглядывал в освещённые окна, проверяя дома ли хозяин. Минсок напрягся, вглядываясь в силуэт незваного гостя, готовый обратиться в любой миг, чтобы вцепиться во врага.        Незнакомец, скрытый темнотой, не замечал белого Лиса, поэтому продолжал что-то шептать и касаться самого красивого дома в их деревне раскрытой ладонью без тёплой варежки. Человек явно не собирался нападать, но то, что он делал, пугало. И Минсок тщательно следил за его движениями, ощущая, как в голове шевелятся воспоминания далёкого детства, но уловить пока их не получалось. Об этом когда-то рассказывал папа, но сейчас за трепещущим сердцем, мысль ускользала.        Омега внимательно наблюдал за незнакомцем, боясь сделать шаг, который мог сразу же выдать его, нарушая тишину улицы громким скрипом снега под ногами. И когда в очередной раз незнакомец заглянул в освещённое окно, произнося какой-то заговор, Минсок ахнул, выдавая себя — вокруг дома бродил Ёнсон — дядя Хвана!        Альфа обернулся и заметил Минсока, мгновенно узнавая, кто оказался перед ним, до этого будучи настолько сильно увлечённым своим занятием, что ничего не замечал. Омега сделал шаг назад, неотрывно глядя на брата покойного вождя и не упуская ни одного движения, готовый ринуться в бой, если это потребуется.        — Ты... — просипел альфа, щуря глаза в тусклом свете из окна. — Везде мелькаешь у меня перед глазами… — Ёнсон сделал шаг в сторону омеги, но и этого хватило Минсоку, чтобы понять, что лучше сейчас сбежать, а не кричать на всю деревню и уж тем более нападать. Кто ему поверит, что добропорядочный Ёнсон мог что-то сделать ему? — Ну-ка стоять! Мало того, что не носишь траур по покойному, соблазняешь вожака, ещё и шныряешь в поисках непонятно чего. Иди сюда, иди, мне есть что сказать волчьей подстилке.        Обернувшись белым лисом, Минсок стремглав промчался вдоль всей деревни и перевёл дух, только запершись в доме, прижимаясь спиной к двери. Минсок взъерошил короткие белоснежные волосы и поджал губы: Ёнсон его теперь точно не оставит в покое. Что бы он ни делал в темноте, это явно не было сделано с добрым умыслом. Только тать ходит в темноте. Только злодей таится под покровом ночи.        Всё это было слишком опасно и непонятно. Минсок сделал несколько вдохов-выдохов, чтобы в голове немного прояснилось, и снова запустил пальцы в волосы, пытаясь вспомнить, о чём же ему подумалось, когда он увидел, как именно касается дома альфа. Он не слышал слов, так было бы легче вспомнить, но в голове призрачным эхом бродило воспоминание, и Минсок намеревался его поймать за хвост.        Ёнсон хоть и кинулся было за ним, но отстал и под дверью не стал караулить, Минсок поспешно вытащил из горшочка засахаренный корешок редкого в их краях аира, сунул в рот и принялся тщательно жевать, стараясь не думать ни о чём, кроме действий Ёнсона, которые о чём-то ему напомнили. И когда он почти задремал, погрузившись в воспоминания, его осенило.        — Да это же проклятие! — воскликнул Минсок.        Он схватил несколько горшочков трав, казанок, свечу, кресало с кремнем, судорожно соображая, что ещё может потребоваться, он открыл засовы и кинулся к дому Хвана. Нужно было поспешить, чтобы снять недавнее проклятие, наложенное дядей. А если не снять, то отвести его на голову наложившего. На улице уже никого не было, Минсок белой стрелой летел к дому вожака, прислушиваясь к шорохам, но не замирая от шёпота ветра, а лишь быстрее припуская.       Оглянувшись, Минсок зажёг свечу, укрывая её от посторонних глаз внутри небольшого казанка, посыпал сверху на огонёк трав, прошептал заговор, который однажды подслушал, когда папа отправил его домой, а он остался, любопытно прислушиваясь к тому, что творилось в хижине шамана. Наверняка папа знал, что сын никуда не ушёл, но дело было важное, потому не стал гнать, а занялся снятием злого умысла с чужой души и тела.        Сердце колотилось где-то в горле, но Минсок тщательно проговаривал слова и сдувал ароматный дым на бревенчатые стены чужого жилища. Завершив обход дома, Минсок потушил свечу и уже собирался уходить, как вспомнил ещё кое-что. И это следовало проверить, и как бы ни хотелось видеть Хвана, Минсок собрался с мыслями и силами, постучал в дверь вожака, пряча корзинку с травами и казанком за спину.        — Кто там?        — Минсок.        — Я знал, что ты придёшь…        — Хван, я пришёл не потому, что ты сам себе надумал, — резко оборвал его Минсок, стараясь не дрожать под тяжёлым взглядом альфы. Ведь случиться могло что угодно, и альфу вряд ли бы обвинили. Мол, омега сам пришёл под самую ночь в чужой дом, чего он ждал-то?        — Не понял, — альфа задумчиво посмотрел на него, а потом отошёл в дом, шире открывая дверь и кивая войти. Минсок закусил губу, но сделал шаг вперёд, окунаясь в запах чужого жилища.        — Я всё ещё презираю тебя за решение обратиться к росомахам, — начал Минсок, отставляя корзинку на деревянный пол и расстёгивая ставший в одно мгновение слишком жарким и душным тулуп, — мне не нравится, что ты продолжаешь считать меня своим, хотя у меня есть муж, — Хван открыл рот, чтобы возразить, но Минсок его остановил простым жестом, в котором оказалось столько власти, что Хван затих, а Минсок замер на мгновение, но всё же продолжил: — но ты остаёшься вожаком, даже если мне это не нравится. Ты поклялся защищать племя от напастей, я, как пусть и былая часть лисьего племени, давал присягу вожаку. Не тебе лично, но вожаку. И раз теперь вожак — ты, моя лисья сущность требует выполнения данного твоему отцу обета.        — Минсок, что происходит? — Хван совершенно изменился в лице, сузив глаза и обеспокоенно глядя на Минсока. И пусть белый лис всё ещё ощущал опасность и желание, исходящие от альфы, он собрался с духом и продолжил.        — На твоём месте я бы не стал брать хлеб от твоего дяди и его мужа, — Минсок сжал зубы и твёрдо посмотрел на альфу. Он понимал, что Хван вправе не верить и вправе выгнать взашей. Но он должен сказать всё, что собрался, даже если после этого его возненавидят ещё сильнее. — И вообще, следил бы за тем, кто тебе и что готовит. Найди проверенного человека, которому веришь, и не подпускай никого чужого к готовке. Не бери ничего в подарок, пусть лучше на святилище положат и отдадут богам и духам, пусть покормят сирот и стариков, но не неси ничего в дом. А если увидишь, что изменятся в лице при этих словах, остерегайся их. Вот немного трав, бросишь в огонь после каждого гостя. Больше помочь ничем не могу. Не сердись на меня, вожак, но я сказал то, что должен был. Прощай.        Минсок взял из корзинки лишь казанок с огарком свечи и стрелой вылетел из дома онемевшего от такого Хвана, оставив ему корзину с травами. Снова заперся в доме, переводя дух и вытирая льющийся со лба пот. Минсок откинул голову на крепкую дверь и несколько раз ударился затылком о неё, собираясь с духом и пытаясь прийти в себя.        Тщательно отмыв руки и умывшись травяным настоем, он насыпал корма птицам, проверил заслонку на печи, переоделся, взял все приготовленные котомки и проверил их содержимое, прежде чем ступил за порог в ночь. Он вышел за дверь, прикрывая её плотно, но не запирая, чтобы асаи могли войти в дом без проблем. Оглянувшись на слабо освещённый дом асаи, Минсок поспешил прочь от родного селения, забирая на север.        Путь предстоял непростой, а уходя в ночь, хоть и уже далеко за полночь, на границе к утру, Минсок надеялся уйти как можно дальше, чтобы даже если за ним поспешат альфы, у него была фора. Снег стал более рыхлым, но по-прежнему срывались с неба снежинки, благодаря которым следы бы засыпало гораздо быстрее, чем его настигла погоня. Минсок принюхивался, ступая в пролесок сразу за селением, и если в какой-то момент он был готов поклясться, что за ним наблюдает Ёнсон, он лишь ускорил шаг, и вскоре ощущение пропало.        Ночной лес завораживал своей красотой, Минсок невольно оглядывался, любуясь искрящимся в свете месяца снегом, и иногда задерживался возле очередного дерева-великана, чтобы коснуться его, чувствуя запах морозной древесины. В какой-то момент он и вовсе замер, смотря в ту самую сторону, куда водил его Чонин к синему камню. Захотелось даже свернуть со своего пути и почувствовать его теплоту, но Минсок лишь качнул головой и продолжил дальше свой путь на север.        Он шёл долго, солнце неспешно коснулось верхушек деревьев, позолотило снеговые шапки, вспугнуло сов, поспешивших спрятаться в густых зарослях. Минсок бросил в рот вяленый абрикос и продолжил путь, неспешно рассасывая кисло-сладкую ягоду и мечтая о том, что когда вернётся с Чонином, то обязательно попросится к бортнику в подмогу, чтобы к зиме у него получился небольшой запас мёда и золотого воска. Мёдом можно будет залить травы и ягоды, а из воска сделать мазей, как учил его травник.        В заснеженном, освещённом ярким солнцем лесу у Минсока возникло ощущение нереальности, сказочности. Прямые сосны-мачты, корявые, причудливо изогнутые дубы, разлапистые ёлки и разные деревья с подрастающей молодой порослью, которая от недостатка света так и не вырастет такой же мощной и красивой, как стоящие рядом крупные собратья. Шапки снега при любом движении грозились осыпаться вниз. Тишина стояла вокруг добрая такая, светлая.        Тишина лесная и неповторимая, наполненная сотнями едва слышных звуков. То тетерев вскрикнет, то дерево скрипнет. Минсок обернулся, пытаясь понять, послышалось ли ему или нет, но позади никого не было, только ветка ели качалась, с неё серебряной пыльцой сыпался снег, а сойка пронзительно возмущалась, размахивая крыльями на несколько веток выше.        Под тяжестью снежного покрова изгибались тонкие стволы, пригибались к земле, превращаясь в сказочные арки-ворота, казалось, пройди сквозь них — окажешься совсем в другом мире. Но Минсок смело нырял под ветками и шёл до тех пор, пока не устал настолько, что стал спотыкаться. Не помогло то, что он присел на пень, давая отдых ногам, не помогли и кислые ягоды барбариса, которые не успели склевать птицы с кустов. Минсок засыпал.        Он откровенно клевал носом и, устав бороться со сном, скинул котомки, обратился белым лисом и свернулся клубочком, прикрывая морду хвостом и проваливаясь в сон. От усталости он даже не заметил, как стало теплее, и он уснул крепче, блаженно улыбаясь, когда во сне его обнял Чонин. От него пахло волком и снегом, знакомо и в то же время не совсем. Минсок нахмурился и принюхался, ещё не открывая глаз. Но поспешно подскочил на ноги, когда учуял волка.        — Сехун? Что ты тут делаешь? — мысленно спросил омега, глядя на обернувшегося кольцом вокруг него чёрного волка, что лениво открыл глаз и накрыл его лапой, прибивая к земле.        — А ты? — тут же поинтересовался Сехун, когда Минсок покорно умостился в тёплом кругу. — Куда это омега направился в ночь тёмную, да зашёл так далеко, что лисьи территории закончились? Я возвращался с обхода, когда заметил, что ты направился в лес. Я думал, ты как всегда к обрыву, но ошибся.        — Откуда ты знаешь?        — Потому что не раз наблюдал, чтобы с тобой ничего не случилось. Я не могу допустить, чтобы омега вожака пострадал, а уж тем более ты. Ты очень хороший, Минсок, что бы лисы ни говорили. Я всё думал, что ты вернёшься, но ты не просто гуляешь, ты знаешь куда идёшь. А столько снеди нужно для дальнего перехода, а не для обхода территорий. Что же ты задумал, Минсок?        — Я иду к медведям.        — К их говорящему с духами? — Минсок кивнул, и Сехун дёрнул ухом, склоняя голову набок. Он задумчиво помолчал, а потом поднялся на лапы, стряхивая с меха подтаявший снег. — Тогда идём. Лучше поскорее проскочить ничейные места. Будем на территории оленей, мне станет спокойнее.        Сехун обернулся и протянул руку, чтобы взять котомки Минсока, но тот упёрто покачал головой, глядя исподлобья. Сехун сморщил нос и усмехнулся, просто разворачиваясь и шагая сквозь заснеженный лес, который становился то гуще, то немного редел, пропуская рассветные лучи солнца, пробивающиеся сквозь густые хвойные кроны.        — А Чанёль с Бэкхёном?        — Бэкхён меня предупреждал, чтобы я следил за тобой, потому я оставил метку Чанёлю, он поймёт, что я не сгинул, а отправился за одним совершенно бесшабашным омегой. Столько лет я общался с лисами и не знал, что бывают такие как ты. Или белые все такие?        — Кто знает? — ответил Минсок и прыснул в кулак, настолько прозвучало загадочно, будто его целью было свести альфу с каким-нибудь белым лисом. Минсок даже мысленно махнул белым хвостом и дальше продолжил путь, снова хихикая, когда представил, как бы это выглядело со стороны, если бы какой-то белый лис махнул белоснежным хвостом перед носом чёрного, как уголь, альфы-асаи.        — Что я смешного сказал-то?        — Ничего, просто вдвоём веселее идти.        — Конечно. Но ты такой быстроногий, что я едва за тобой поспевал. Не боялся вот так в лесу один? — Минсок сузил глаза и фыркнул, как умеют фырчать только лисы, ускорился и оставил альфу позади. Сехун нагнал Белого Лиса и легонько толкнул вбок.        — Обижаешься.        — С чего бы? — тут же ответил Минсок, но признался самому себе, что немного задели слова альфы. Почему-то крупные хищники забывали о том, что другие тоже не пальцем деланы, пусть и заключили договор об охране с волками. — Мы-Лисы, тоже хищники, между прочим. У нас в крови — охотиться и красться тихо. А ты удивляешься, что я так легко по снегу ступаю.        — Ну-ну, я же не со зла.        — Не со зла, — фыркнул Минсок. — Как надумаешь перекусить, говори, у меня хватит на двоих.        Но Сехун молчал до самой ночи и лишь когда лес стал почти непроходимым, остановил Минсока, положив руку на плечо. Минсок тяжело вздохнул и понял, что он успел устать и промокнуть, потому они занялись сбором хвороста и вскоре грелись у костра. Минсок смотрел на закипающую талую воду в небольшой закалённой печью глиняной кружке, которую захватил с собой, и думал о том, что в снегу идти гораздо сложнее. Но его как на верёвке тянуло, и он уступил. Казалось, что дождись он весны, он упустит что-то очень важное. А упускать последнее, что у него осталось, Минсок не собирался. Он не жалел, но путь мог затянуться куда сильнее, чем он рассчитывал.        Бросив в кружку немного травок и ягод, а потом натянув рукава на ладони, осторожно отставил кружку на землю, чтобы чай немного остыл. Сехун задумчиво смотрел в огонь и молчал. Пламя костра плясало, бросая на лицо альфы тени, отчего тот выглядел намного старше, чем был на самом деле, да и глубокая складка меж бровей лишь добавляла его облику суровости. Отчего-то стало совсем неловко, будто он силой вынудил альфу покинуть дом.       Минсок вздохнул и протянул кружку Сехуну, но тот покачал головой, омеге ничего не оставалось, как выпить треть, и, оставив кружку с чаем у ног альфы, обернуться лисом и скрутиться клубком, из-под полуприкрытых век подглядывая за Сехуном. Тот поколебался немного, взял кружку и принюхался, и лишь потом допил чай, недовольно сплюнув напоследок цветок ромашки, который прилип к губе. Минсок хихикнул, но тут же сжался, распахивая глаза.       В прошлый раз Сехун лёг рядом, согревая своим теплом, когда Минсок крепко спал, сейчас же он бодрствовал, и ощущения были странные: Сехун — не его муж, чтобы прикасаться к нему таким образом, и вообще не имеет права. Но в то же время он понимал, что альфа просто хочет помочь и защищает маленького Лиса от холодной ночи в лесу.       Минсок чуть повозился: от Сехуна пахло чем-то знакомым, таким родным, таким уютным, словно он снова где-то дома, рядом с мужем, и лишь незнакомая пряная нотка подсказывала, что перед ним другой альфа, а не его муж. Минсок протяжно выдохнул и закрыл глаза.