Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Дорога будто вела в никуда, путь, которого, по сути, не было, тропы, едва заметные и нехоженные. Они шагали, ориентируясь по солнцу и звёздам. Хотя иногда Минсоку казалось, что ноги сами выбирали направление, а он просто шёл, следуя неведомому зову, звучащему в его крови и зудящему под кожей, а Сехун просто шёл за ним, доверяя. Никаких ясных мыслей или образов, на которых Минсок пытался сосредоточиться до боли в голове. Лишь смытое, смазанное, разрозненное нечто. И в какой-то момент он просто решил отпустить, будь, что будет. Если ему суждено услышать духов или узнать подсказки предков, он узнает и услышит.       По правую руку где-то на расстоянии нескольких километров вилась скованная льдом река, и Минсоку очень захотелось побывать здесь, когда из нагревающейся земли потянется сныть и крапива, проснётся хвощ и папоротник, который неспешно раскроет прежде свёрнутые улиткой резные листики. Из дикоросов можно будет сделать полезные салаты, а ещё заготовить ранних растений для сборов и лекарств. Насушить, залить мёдом, растолочь для мазей.       Минсоку хотелось бы сделать для будущего малыша асаи специальный сбор, в котором ребёнка Бэкхён с Чанёлем будут купать первый раз. По поверьям это действо было очень важным. Но Минсок как-то раньше не задумывался, как это происходит у других племён. Ведь у лисов детей купали в ромашке и череде, а вот папа рассказывал, что они добавляли цветы барвинка и фиалки трёхцветной.       Они с Сехуном неторопливо ступали, утопая в рыхлом снегу, часто отдыхали, и лишь на ночных привалах топили снег в кружке и пили чай по очереди, отогреваясь изнутри. Минсок экономил на еде, отдавая лишний кусок альфе, считая это платой за то, что тот грел его по ночам, укутывая в животное тепло, от которого совершенно не по-лисьи хотелось выть.       Пересекая заснеженную просторную поляну, хлебным кругляшом выросшую посреди зарослей, Минсок и не мог подумать, что в таких местах может таиться опасность. Сехун по широкой дуге обходил поляну, вглядываясь и принюхиваясь ко всему в волчьем облике. Он с самого утра был какой-то взвинченный, а Минсок никак не мог понять, что ему не нравится, потому что асаи молчал. Оглядывался, принюхивался, нервно бил хвостом по бокам, но молчал.       Минсок шагал прямо наискосок через поляну, настороженно поглядывая на отфыркивающегося волка, который встряхивался и снова вынюхивал что-то одному ему известное в снегу. Всё было видно как на ладони, и если бы в их сторону кто-либо направился, они бы тут же его заметили, да и следы выдали бы, что здесь хоть кто-нибудь бродил, но оказалось, что опасаться стоило снега и того, что под ним было спрятано.        Минсок почти пересёк поляну, завороженно разглядывая высоченные сосны, что стояли на высоких ногах, расправляя крылья ветвей высоко над землёй. Они уже почти подходили к границе медведей, спокойно пересекая территорию оленей, когда Сехун громко взвыл и завалился в снег. Утопая в снегу, спотыкаясь и оскальзываясь, Минсок кинулся к нему и замер, видя, что ногу чёрного волка крепкими железными зубами сжимал капкан.       Такое орудие поимки дичи могли позволить только весьма зажиточные и ненавидящие живое. Не было ничего удивительного, если это сделали всё те же росомахи, которые хотели обобрать, а то и обглодать мертвеца. Минсок стиснул зубы и внимательно осмотрел капкан, лишний раз убеждаясь, что волнения Сехуна были не зря. Капкан был смазан жиром и стоял в снегу совсем недавно, поджидая жертву. Учитывая, что это ещё были территории оленей, немудрено было догадаться, что охотились на тонконогих.       От мысли, что охотились не только на зверей, но вполне могли и на оборотней, Минсока затошнило. Какими нужно быть нелюдями, чтобы заставить животное страдать, истекая кровью? И какими изуверами — чтобы так ловить оленей-оборотней, которые опекали зверей, чьим обличьем их наделили всемогущие боги. Вот только ни следа на снегу, ни намёка на того, кто это сделал. Даже следы ароматов такие смазанные, что понять, кем пахнет, невозможно. От запаха крови мутилось в голове.       — О, Великое Солнце, — прошептал омега Минсок, сбросил все котомки, чтобы не мешались, и огляделся в поисках подходящей палки, чтобы освободить поскуливающего волка. — Сехун, потерпи, я помогу, — тихо заверил он, стараясь успокоить волка, погладив по голове.       Минсок знал, как действует такая ловушка, потому что как-то отец спорил с привезшим подобное купцом до хрипа, а потом вступил в дело шаман, и вождь с позором прогнал купца, который жаждал продать орудие пытки. Он достаточно быстро освободил ногу асаи, и Сехун тут же перекинулся в человека, обхватывая ногу руками и прокусывая губу до крови, чтобы не издать ни звука. Гордый.       — Дай мне помочь.       Сехун с трудом разжал руки и позволил Минсоку стянуть наполненный кровью сапог, не сдерживая стона. Ремнём от своих штанов Минсок перетянул рану, чтобы кровь не хлестала в стороны, заливая даже его лицо, он порылся в котомке и обильно присыпал рану сначала толчёным сухим подорожником, а потом сушёной полынью, вытряхивая из мешочка последние, стёртые в пыль листики.       — Рана серьёзная, — заговорил Минсок, закусывая губу и ковыряясь в поиске какой-нибудь настойки, но он не брал и сотой доли всего, потому что планировал идти налегке. — Я обработал, но без чужой помощи мы не справимся.       Он покачал головой, перематывая куском чистой ткани рану, старательно натягивая ткань, чтобы туго обхватывала пострадавшую конечность. Но не был уверен, что это поможет надолго. Меж пластов разрубленных железом кожи и мышц, отчётливо виднелась кость, и тут щепоткой трав не поможешь. Минсок судорожно пытался вспомнить, что он знал о селении оленей, но помнил он ничтожно мало. Лисы не особо интересовались чем-либо, что выходило за пределы их владений. За раздумьями он не заметил, что асаи отключился.       — Сехун, ты меня слышишь? — Минсок приложил ладони к щекам асаи, хлопнул легко, приводя в себя.       — Слышу, — просипел тот, разлепляя глаза и мутным взглядом мазнув по озабоченному и бледному лицу. — Нога болит жутко.       — Сехун, нужно свернуть к оленям, — Минсок коснулся ладонью лба альфы, которого начала бить мелкая дрожь. Он снова закрыл глаза и сжимал зубы так сильно, что слышался скрип. — Я не знаю другого способа, чтобы…       — Чтобы я не потерял ногу?       — Чтобы ты выжил, Сехун… мне страшно… будь тут мои травы, я бы попробовал. Но тебе нужен настоящий лекарь, настоящий травник, а не я.       — Я верю в твои силы и умения, ты нас уже поставил на ноги с Бэкхёном на пару. Да и…если мы свернём, ты потеряешь время, — упрямо покачал головой Сехун, всё ещё не открывая глаз и сжимая руки в кулаки от боли. — Я смогу тебя проводить до медведей, а там уже меня осмотрят.       — Нет-нет, — Минсок ужаснулся. — Если мы сейчас не свернём к оленям… и я не смогу тебе помочь, я сигану со скалы от стыда и чувства вины. Как я смогу посмотреть в глаза Чонина, если не сделаю всего, чтобы спасти тебя?       Минсок принюхался. Свежий воздух пах влажным снегом, холодом непроснувшихся деревьев, солнцем, высоко стоящим на горизонте. Сейчас к запахам мешался медный запах крови, но с востока Минсок отчётливо чувствовал дым, а значит, поселение оленей было не так и далеко, как бы они ни старались обойти по широкой дуге владения тонконогих, всё равно были близко. Это пугало и вселяло надежду.       — Сехун, недалеко поселение, нам нужно добраться до него. Что ты делаешь?       — Я буду идти, — сурово ответил Сехун, с трудом пропихивая забинтованную ногу во влажный от крови и тесный из-за наложенной повязки сапог. — Или ты думаешь, что я позволю тебе меня снова тащить? Я хочу, чтобы у вас с Чонином родились здоровые дети, а не чтобы ты надорвался, тягая вдвое большего альфу. Ты не муравей.       Асаи тяжело поднялся и покачнулся, но ухватился за Минсока, выравниваясь. Минсок поискал взглядом палку, которую можно было бы использовать как посох, и, удостоверившись, что Сехун более-менее ровно стоит, схватил её, провернув вокруг своей оси. Послышался сухой треск, и в руках оказалась довольно ровная толстая палка, которая заменит трость на какое-то время.       Сехун сделал пробный шаг и тяжело вздрогнул всем телом, но закусил губу и сделал ещё один шаг. Они ушли не так далеко, как могло показаться по быстро бегущему к закату солнцу. Ещё и капкан Сехун нёс в руках, хоть схлопнувшиеся челюсти уже никому не должны были навредить. Минсок чувствовал, что опирающийся на него и палку Сехун становится всё тяжелее и тяжелее. В конце концов, альфа в какой-то момент полностью завалился на Минсока, опрокидывая их обоих в снег.       — Сехун! — Минсок с трудом выбравшись из-под альфы, начал его тормошить. — Сехун, очнись, до деревни осталось всего ничего, я уже вижу дым, вьющийся над деревьями. Ну же посмотри на меня!       Минсок настороженно оглянулся, услышав, как хрустит снег. За спиной стоял тонконогий олень и с интересом приглядывался и прислушивался, смешно шевеля ушами и переступая ногами. Сразу ясно — не зверь, а оборотень. Зверь сбежал бы, почуяв незнакомцев. Минсок собирался с силами и попросил помощи, хотя страх, что олень не поможет волку, бился в голове так же сильно, как и жилка у виска.       — Помогите, пожалуйста! — Минсок долгим взглядом посмотрел на замершего перед ним зверя, ожидая, что тот сбежит или попробует напасть. Но олень тут же подошёл и буквально за шаг до Белого Лиса обернулся темноволосым большеглазым парнем в коротком полушубке. Минсок на нервах поинтересовался: — Ты из оленей?       — Сам ты олень, — хмуро произнёс парень, Минсок по запаху опознал омегу. — Я — косуля. Что случилось?       — Капкан.       Незнакомец покачал головой и брезгливо сморщил нос, когда увидел зажатую в руках альфы ловушку. Минсоку на мгновение даже почудилось, что парня передёрнуло, но он отвлёкся на открывшего на несколько мгновений глаза Сехуна, который попытался встать, а потом снова рухнул в подтаявший от его тепла снег. Ещё немного, и потребуется прогревание на печи, чтобы хворь не засела глубоко в лёгких.       — Здоровый какой. Вдвоем не поднимем, — парень оглянулся, а затем коротко, но громко свистнул. — Там недалеко мои братья, они помогут.       — Сехун, продержись ещё немного, — шептал Минсок как заклинание.       Двое подоспевших на помощь альф-близнецов и уже более-менее знакомый омега помогали смастерить носилки из веток и одежды, накрепко примотанной верёвками. Минсок скинул и свою верхнюю одежду, чтобы максимально комфортно перенести альфу. Некстати вспомнилась осень, как они также с Бэкхёном волокли асаи домой.       — Так его Сехун зовут? — спросил парень, закрепляя последний узел, пока двое альф укладывали Сехуна на носилки. — А меня Кёнсу.       — Минсок.       Кёнсу улыбнулся ему и схватился за ручку импровизированных носилок. Минсок мог поклясться, что такой очаровательной улыбки он ещё не видел никогда прежде. Омега был большеглазым, лицо было круглым с полными губами и аккуратным носом и ушами. На щеках Минсок заметил несколько веснушек, которые наверняка рассыпались золотом по коже, когда солнце просыпалось от зимней спячки. А тёмные грубокие глаза с чарующими искрами на дне зрачков совершенно его покорили.       До деревни вставшие наискосок по сторонам носилок альфы, на которых приходился основной вес, шли быстро, и омеги едва поспевали за ними, увязая в снегу. Показавшиеся среди деревьев крайние дома селений удивили Минсока. Он не знал, что крыши домов у косуль уходят в землю. Казалось, что они и вовсе состоят из одной двускатной крыши, но подойдя ближе и смаргивая катившийся со лба пот, Минсок заметил, что дома стоят не на земле, а на небольших сваях.       Домики казались сказочными, словно сложенные в строение куски хорошо пропечённых прямоугольных лепёшек и тщательно украшенные ягодами и фруктами, которые как подношение оставляли на пне у границ болота, задабривая богов, предков и духов. Сквозь снежный покров проглядывал зелёный мох, которым были выстланы крыши.       Из крупного дома, к которому свернули альфы, направляя и помогающих им омег, чувствовался пряный запах трав и кореньев, смол и настоев, который в их деревне можно было почувствовать только у лекаря. А так же сладкий чарующий запах мёда, которыми пахли бортники и лекари, которые использовали продукты пчеловодства в своих мазях и лекарствах, смешивая травы и мёд, воск и цветы, настаивая на прополисе крепкие настойки. На пороге встретил их седой альфа, кивая на открытые двери.       — С чем пожаловали?       — Путники в капкан попали.       — Да уж вижу, — проворчал альфа, кивая на всё так же зажатый в руке Сехуна капкан. — Не думал, что волки и лисы могут угодить в такие ловушки. Обычно хищники их и ставят, чтобы полакомиться олениной и не всегда животной.       Минсок проглотил обиду, но поймал быстрый и испуганный взгляд Кёнсу, который тот бросил на него. Омеги помогли переложить альфу на стол у окна, альфы скрылись, оставив омег и лекаря одних. Кёнсу немного отстранился и принюхался: в глазах вспыхнул и померк испуг.       — Да, а я что-то и не подумал спросить откуда вы, — Кёнсу почесал затылок. — Надеюсь, ты понимаешь, что мясом мы тут кормить вас не будем.       Минсок удивлённо посмотрел на Кёнсу, а потом и вовсе опустил глаза в пол. Действительно, несмотря на то, что лисы из их села особо на оленей не нападали, предпочитая охотиться в других местах, они всё ещё были хищниками, хотя они не ели оборотней, как некоторые. Из-за этих рассказов волна первобытного ужаса пробежалась по коже, кусая острыми зубками за загривок.       — Мы не охотимся на вашей территории, — тихо сказал Минсок. — Мы не нападаем на других оборотней, если они не представляют опасности. Хищники бывают разные. Сехун из чёрных волков, они вообще в бой кидаются только если надо защищаться.       — И прямо-таки травоядные твои асаи, — с усмешкой произнёс лекарь и продолжил возиться с раной, а Минсок почувствовал такой укор, будто он виноват, что родился хищником. Захотелось одновременно провалиться под землю и показать зубы.       — Хищник не выбирает, кем ему быть, как не выбирает рыба и птица. У одной чешуя, у другой — крылья, попробуй одна полететь, а вторая жить на дне, обе померли бы. Но хищник может выбирать на кого нападать и когда. И я ручаюсь, что моё племя и приставленные к нам асаи-хранители не касались тонконогих, — с жаром ответил Минсок, ощущая, как шея и щёки горят.       — Тихо-тихо, ты, — поспешил его успокоить лекарь, не снимая корки из запёкшейся крови и трав. — Я знаю, что вы не людоеды, и что ваша охота нужна вам не для забавы. Да и капкан принадлежит росомахам, я их много повидал. Успокойся, Лис. Лучше подсобите, пока я занят. Сварите горячую настойку из лопуха, сначала кровь очистим, а потом будем зашивать и травы прикладывать, — лекарь махнул рукой в сторону множества полок с плошками и банками, а потом в сторону висящих пучков трав и кореньев. — Эй, Лис, — окликнул он Минсока на пороге. — Ты уж извини, мне неловко общаться с хищниками. Но я на тебя зла не держу, если что, но будь осторожен в селении.       Минсок через силу улыбнулся, но лицо альфы, испещрённое морщинами с кудлатой бородой, которой не носили асаи, выглядело дружелюбно вопреки суровому голосу. Даже косматые брови, хмуро сдвинутые над глазами не смогли скрыть некоей мягкости, и Минсок выдохнул полегче.       — Я не обижаюсь, дедушка. Сделайте так, что Сехун выздоровел. Иначе мой муж будет не рад.       — Тогда приступайте, Лис, измельчи корень лопуха и истолки листьев подорожника. Кёнсу, нагрей воды.       Каждый из омег занялся делом, пока альфа возился с плотно засевшим сапогом, который всё никак не снимался, а от каждого движения лекаря Сехун протяжно стонал сквозь беспамятство. Но у лекаря вышло всё-таки стащить сапог без разрезания, хотя он наготовил уже нож, и Минсок все эти минуты не дышал, решив, что тот сейчас решит проблему хищников одним махом.       Но ничего такого не произошло, и пока лекарь отмачивал успевшую засохнуть повязку, Минсок заварил корень лопуха крепким кипятком и прикрыл крышкой, занимаясь листом подорожника и растирая его в пыль. Он задумчиво посмотрел на полки, и бросил в ступку ещё немного крапивы и полыни, тщательно растирая сухостои.       — Я же просил лишь подорожник, — сурово сказал альфа, глядя на плошку с травами.       — Но крапива и полынь обладают такими же свойствами, плюс обезболивают. Я бы календулы ещё добавил, но у вас её не нашёл.       — Травник? — мягко спросил альфа, меняясь во взгляде, который сделался тёплым, будто медовым и полным искр.       — Недоучка, — тихо сказал Минсок, опуская глаза.       — Недоучка, говоришь? — усмехнулся лекарь, качая головой и посыпая промытую рану порошком, что приготовил Минсок. — У меня третий год в учениках ходит один остолоп, который тысячелетник от тысячелистника не отличает. Так что ты, парень, неправ. Или же кто-то хотел обидеть тебя и твои знания. Ты грамотно и повязку наложил, и травы нужные применил, иначе истёк бы кровью твой альфа.       — Он не мой…       — Прости-прости, твой друг. Так, мальчики, на сейчас мне помощь ваша не потребуется. А вот одежду выстирать можно, пока кровь не въелась. Если вдруг будет слишком невмоготу, заглядывайте завтра. Сегодня я всё равно ничего не скажу.       — Но куда же я? — Минсок сжал в пальцах обувь Сехуна и свою верхнюю одежду, от которой слишком остро пахло кровью.       — Идём ко мне. Братья сегодня на ночь уходят к границам, а я один дома, так что никого смущать не будешь. Идём, — омега протянул руку. — Лекарь ничего не сделает Сехуну, так что не переживай. А вот тебе стоит умыться и отдохнуть. Видел бы ты себя. Да и поесть стоит, ты же за всё время макового зёрнышка не проглотил, вон как в животе голод воет.       Они пошли по селению дальше, почти к самому центру. Минсок то и дело ловил чужие недружелюбные взгляды, но особо выбора у него не было. Он мог бы, конечно, лечь спать в снегу, но лисий дух непременно бы вывел на него, и кто знает, чем бы всё закончилось. Домики косуль были одинаковые, отличались лишь шторками на окнах. У Кёнсу на одном красовалась шторка с четырёхлистным клевером, и с трёхцветными фиалками на другом. Сеней в отличие от домов лисов у косулей не было.       — По идее, я должен тебя бояться. Но я не боюсь, — уверенно сказал Кёнсу, глядя в раскосые глаза Минсока, пока тот разувался и скидывал в таз одежду для стирки. — Я ведь не несмышлёный детёныш, чтобы меня утащил хищный лис, да и не чувствую от тебя опасности. А в случае чего у меня есть рожки, которыми я могу проткнуть хищнику брюхо при необходимости, — Кёнсу плотоядно рассмеялся, показывая пальцами рога, которыми заколет и забодает врага. Минсок тепло рассмеялся в ответ.       — Спасибо, Кёнсу.       — Да не за что. Сейчас воды нагреем, мыльный корень возьмём и отстираются все пятна. Ой, стирка на тебе, от меня вода и корень. Скоро мои богатыри вернуться, да и тебя хочется накормить горячим. Давно, небось, горячего не ели.       — Давно, — согласился Минсок. — Чаем только и грелись.       — Ну, тогда обещаю откормить тебя на славу.       Пока Кёнсу возился с приготовлением еды, Минсок занялся стиркой. Пятна не давались, не хотели оттираться, особенно пострадал сапог, но Кёнсу дал Минсоку щётку из жёсткой щетины, и дело пошло веселее. Вернувшиеся близнецы не выказали недовольства, хотя носы от запаха крови всё же сморщили. Поужинав, альфы снова ушли, а Минсок остался с Кёнсу дома. Приведя себя в порядок, обмывшись тёплой водой и сменив одежду на ту, что дал ему Кёнсу, Минсок сладко зевнул. В доме Кёнсу было уютно и тепло, и сполоснув лицо, Минсок удобно устроился на лавке, смотря на догорающую свечу на столе. Сам Кёнсу лёг на соседнюю лавку.       На следующий день они снова поспешили к лекарю и помогали до самого заката. Когда Минсок в очередной раз выносил воду в тазу, чтобы вылить её, он поймал достаточно жёсткий взгляд. Точнее не один. Он поднял глаза и увидел целое столпотворение косуль, которые молча провожали каждое его движение. Словно оценивали степень агрессии или размышляли, как лучше кинуться защищаться, а то и вовсе прогонять прочь. У некоторых в руках были вилы не по сезону, что наводило на мысли. Им с Сехуном стоило уходить, но альфа пока не был в состоянии даже встать, не то, что идти.       — Чего уставились? — резко поинтересовался Кёнсу, и Минсок от неожиданности едва не выронил таз в снег. — Кто обидит пришлых, будет иметь дело со мной и моими братьями. Вам всё ясно?       Толпа загудела, но разошлась. Минсок взглянул на пышущего праведным гневом Кёнсу и понял, что этот омега мог стоить нескольких альф, раз его так побаивались, а он был с пустыми руками, без оружия, и, судя по наблюдениям Минсока, не имел ничего общего с роднёй вождя. Молчаливые братья словно стражи-асаи охраняли поселение, обходя дозором границы, и когда омеги возвращались в дом, ни один и слова злого не сказал в их сторону.       Для Минсока было непривычно, что альфы, а говорят меньше. Словно ими заправлял младший брат, но вскоре Минсок убедился окончательно, что именно так всё и было. Характера у Кёнсу на половину поселения бы хватило, и ещё осталось. Никому спуску не давал, всегда отстаивал своё мнение и своё миропонимание. Он смело и сурово отстаивал даже их, чужаков. Хотя кто ему Минсок с Сехуном? Никто, но он не просто поддержал, но и в доме своём поселил. Через пару дней лекарь позвал их к себе и сказал:       — Кёнсу, волк — не единственный больной, забирайте его. Хоть в дальнюю хижину, хоть к себе, но мне нужен простор и для косуль, и для оленей, которые отказываются идти ко мне, даже в нужду. А по домам я не могу ходить, как вожак запретил, так и повелось.       — Хорошо, дедушка. Братья вернутся, и мы заберём асаи. Сомневаюсь, что сейчас кто-то захочет помочь, косули иногда не к месту пугливые. А ногу перетрудить — лечение на ветер.        Лекарь не стал настаивать на том, чтобы омеги разбирались с раненым, коротко кивнул и занялся своими делами. Альфу перенесли в дом Кёнсу без споров, которых, если честно, ждал Минсок. Одно дело омегу в дом притащить, другое — альфу. Но братья так же спокойно подчинились желанию младшего брата, освободив деревянный настил у печи, где до этого лежал ворох одеял вперемешку с ткаными дорожками. Словно какой-то необъяснимый комок хаоса в доме. Поймав взгляд, Кёнсу тихо сказал:       — Тут спали родители. Их не стало в конце лета.       — Хворь?       — Капканы росомах. Они возвращались как посланники, потому не сразу кинулись, что время исходит, а их всё нет. Если бы им помогли, можно было бы спасти.       Вопросы были излишни. Оставшиеся сиротами братья не смогли убрать постель родителей, оставив всё как было, вплоть до пришествия в дом гостей. Стало понятно, почему помогает не только мягкосердечный Кёнсу, но и его суровые молчаливые братья. Кёнмён и Кёнмин за всё время проронили не больше дюжины слов, словно они были близнецами не только внешне, но и языки их повторяли друг друга, не позволяя болтать лишнего. И хоть сразу было видно, что в селении тоже правили альфы, а омеги не имели права голоса, в доме Кёнсу лишних склок и препираний не было. Словно главой семьи стал Кёнсу, а не старшие альфы.       Сехун ворочался с боку на бок, и Минсок готовил очередной сонный настой, который снимал боль, пока Кёнсу возился у печи, щедрой рукой всыпая в кашу вяленые ягоды, от которых в доме сладко и остро пахло летом. В доме косуль было намного теплее, чем в привычном доме лис, оттого казалось, что за окном тоже должно быть лето. Уминая за обе щеки кашу с ягодами, Минсок кидал взгляды на Сехуна, которого они покормили немного раньше. Альфа спал, морщась во сне.       Близнецы отужинав, ушли в соседнюю комнату, оставив омег и асаи одних. Минсок перемыл посуду, отстояв право помощи, тогда Кёнсу сел поближе к лучине и закончил начатое вчера шитьё. Орнаменты у косуль были чисто растительные, и на занавесках, и на полотенцах, и на салфетках, и на одежде. Ягоды, цветы, листья, веточки. Ни птиц, ни животных. Даже всемирного древа не было.       Но раздумывать больше или задавать вопросы, Минсок не стал, он уже откровенно клевал носом, словно сам испил сонного отвара. Он постелился на лавке и лёг, выпрямляясь в спине и блаженно потягиваясь так, словно до этого никогда не потягивался. Кёнсу без разговоров помогал ухаживать за Сехуном, чем внушал Минсоку всё больше доверия и симпатии. Он повернулся на бок, сунув ладони под щёку, рассматривая занятого делом Кёнсу.       Минсок шумно втянул носом тёплый воздух и прикрыл глаза, переворачиваясь на спину. За последние дни с ними приключилось столько всего, что тело, едва почувствовав себя в тепле и безопасности, тут же налилось усталостью, как в первый день в селении косуль. Кёнсу закончил с делами, улёгся на скамью, и лишь потом подтянулся, подул на свечу, и снова опустился на небольшую подушку. Минсок едва он прикрыл глаза, как провалился в вязкий сон.       Он снова стоял на том самом обрыве, который так часто приходил ему во снах, смотрел на бурную реку словно летящая над лесом птица, а между берегами находился чёрный как ночь асаи, который быстро перебирая лапами, пытался переплыть реку, но та снова и снова выбрасывала его на берег. Волк ходил кругами по противоположному берегу и пробовал снова, чтобы опять оказаться на твёрдой земле. С каждым шагом, что делал Чонин, Минсок из птицы превращался в камень, покрываясь шелушащейся корочкой, что готовилась треснуть как на лопнувшем кирпиче.       — Чонин! — закричал Минсок и прыгнул вниз прямо в холодную реку, которая с жадным хлюпаньем сомкнулась над его головой, но он тут же вынырнул, захлёбываясь от ледяной воды, что пыталась сковать его тело.        Плавать омега умел, и что есть силы он грёб руками, стараясь побороть течение, стремясь к своему волку, что снова забегал на берегу и громко, тоскливо и протяжно завыл. Но когда до другого берега осталось совсем чуть-чуть, кто-то словно не разрешая Минсоку, обхватил его вокруг пояса и начал утягивать на дно. Ледяная вода охватывала его, заливалась в рот и грозила сомкнуться ледяной коркой.       Минсок, сопротивляясь, усердно грёб руками, стараясь держаться на плаву, но в конце концов, силы покинули его и он начал тонуть, водная гладь сомкнулась над ним тёмной тканью, заискрилась ледяной коркой, что быстро превращалась в толстый лёд. А Минсок всё погружался и погружался, беззвучно открывая рот, и когда сознание начало темнеть, низкий чужой голос прозвучал совсем рядом:       — Торопись, Белый Лис, иначе река станет твоей могилой!       Хватая воздух ртом, омега подскочил на лавке и огляделся, с радостью отмечая, что он в доме Кёнсу, а за окном стояла тёмная ночь. Но улечься у него уже не вышло, он так и просидел до утра с колотящимся сердцем, боясь, что своими сборами нарушит сон приютивших его косуль. Он прокрался к печи, у которой на деревянном настиле лежал асаи.       — Сехун? — тихо позвал Минсок, касаясь руки. Альфа открыл глаза и схватил Минсока за руку. Альфа, боясь хриплым голосом переполошить всех в доме, тихо спросил:       — Духи? Тебе пора идти.       Минсок кивнул.       — Я боюсь оставлять тебя, думал быть здесь до последнего, но духи говорят, что я должен идти, иначе будет совсем поздно. Я уверен в Кёнсу. Он и его братья не дадут тебя в обиду, а скоро ты сам встанешь на ноги.        Пытаясь себя подбодрить, Минсок взъерошил отрастающие белоснежные волосы. Сехун не спешил отпускать его руку, но и упрёка в его глазах Минсок не видел. Сехун не раз говорил, что вожака им не хватает. Чонин был мудрым и осторожным, много знал и многому научил, потому младший из асаи просто погладил Минсока по руке и разжал пальцы, отпуская. Минсок, стараясь не наделать шума, взялся за котомки, но его остановили тихие шаги, а следом и голос косули.       — Ты уходишь, — не спрашивая, а утверждая, сказал Кёнсу.       — Я бы не ушёл, но меня…зовут, — Минсок, снова протянул руку к котомкам. Кёнсу чуть прищурился, смотря на лиса, но потом кивнул.       — Не бойся, я позабочусь о Сехуне. И пообещай, что возьмёшь всё, что я приготовил. Пусть до медведей всего два дня пути в снегу, я не хочу, чтобы ты чувствовал голод. Да и кто знает, куда тебя потом занесёт. Лето бы сейчас стояло, было бы проще.       — Было бы, — улыбнулся Минсок, принимая гружёную котомку, которую Кёнсу собирал, пока Минсок приводил себя в порядок. Но выглядел он явно неважно, потому что Кёнсу не отговаривал и не просил остаться. — Береги Сехуна.       — Не бойся, я твоего друга в обиду не дам. Удачи, Минсок.       — Спасибо, новый друг, — Минсок помахал омеге и ступил за порог, сжимая пальцами край вышитого браслета, который повязал ему Кёнсу перед уходом. С небольшим расстоянием друг от друга на браслете зеленели листья четырёхлистного клевера.