Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Чонин внезапно отстранился и скатился с лежанки, мгновенно оказываясь на ногах. Минсок даже не успел возмутиться, вместо этого залюбовался. Он так соскучился, в груди так больно стучало просто от мысли, что вот он муж, которого он искал столько времени и верил, что он жив. Хотя мог бы сдаться и принять ухаживания Хвана, не выдержав насмешек в деревне. Хочешь не хочешь, с соседями сталкиваться приходилось постоянно, а выносить становилось всё сложнее. Чонин подмигнул Минсоку и скрылся за занавеской. Минсок тяжело вздохнул и покачал головой, поднимаясь следом. Но его тут же остановил суровый голос:        — Полежи немного ещё. Я скоро.        В доме что-то постукивало и позвякивало, но из-за занавески видно ничего не было. Чонин точно выходил из дома, потому что скрипела дверь, но Минсок послушно лежал под стёганным одеялом, рассматривая потолок и размышляя обо всём, что не давало покоя в мыслях. А было их будто белок в осеннем лесу. И все скакали-перескакивали с ветки на ветку, и Минсок метался следом за ними, думая обо всём сразу. Не выдержав, он поднялся и выглянул за занавеску, тут же получая поцелуй в нос.        — Я же просил.        — А я страшно соскучился. И могу помочь.        — Помочь, говоришь, — усмехнулся Чонин, и Минсока будто кипятком окатило — так его волнениями накрыло, будто горячим мокрым одеялом. — Тогда идём.        — Куда?        — Идём, лис любопытный.        — Эй, — Минсок со смешком ударил Чонина ладонью по плечу и замер. Чонин был старше и по статусу гораздо выше, а он повёл себя словно с другом в юношестве. — Прости.        — Ни за что, — засмеялся Чонин и подхватил Минсока под бёдра, поднимая над полом.        Минсок упёрся ладонями в плечи мужа и смотрел в его улыбающиеся глаза так долго и даже не сразу понял, что заплакал. Облегчение было такой силы, что чувства контролю не поддавались. Чонин вместо того, чтобы поставить его на пол, чуть по-другому перехватил, и Минсок, обвив ногами мужа за пояс, уткнулся носом ему в плечо, борясь с накатившей волной слёз, которые он сдерживал столько времени, собирая себя и волю в кулак. Было немного стыдно, что он снова разводит сырость, но Чонин просто обнимал его, чуть баюкая, и не говорил так, как говорили лисы: омежьи слёзы — роса, высохнут на солнце.        Следом за этой мыслью появилась новая о том, что у лисов омеги будто обесценивались. Ведь почти в каждой пословице или поговорке об омегах они были какие-то плохие. То глупые, то коварные, то болтливые, то неразумные. Всегда слабые и отличные от умных и сильных альф. Минсок утёр тыльной стороной ладони слёзы и отклонился, заглядывая мужу в глаза. Чонин мягко улыбнулся и склонил голову к плечу, но так и не разжал рук, чтобы опустить омегу на пол.        — Что-то хочешь спросить?        — Не знаю… наверное… мои слёзы — слабость?        — Нет. Слёзы — возможность выплеснуть наболевшее, тут нечего стыдиться и уж тем более думать, что ты слаб. Кто вообще тебе вложил эту мысль в твою светлую головушку? — Чонин медленно опустил мужа на пол и нежно потрепал отросшие белоснежные волосы. — И думать забудь, был бы ты слабым или трусливым, пришёл бы за мной?        — Не знаю.        — А я знаю. Идём.        Дверь из комнаты вела в сени, куда выходило ещё несколько дверей. Чонин потянул омегу к двери, откуда столпом вырвался пар, стоило её отворить. Внутри было жарко и влажно, пахло травами и мыльной травой. Посреди комнаты стоял большой ушат, рядом дымилась горка из камней. А в нескольких мисках на деревянной широкой лавке была мелкая зола и овсяная мука, которой натирали тело, чтобы хорошенько отмыться.        Вспомнив, когда в последний раз он мылся, а это было до того, как он отправился в путь, Минсок покраснел. Может, от него уже и пахло не лучшим образом, раз ему было не до купания и мытья, в то время как дома он был как соседский кот, который вымывался при любом удобном случае. Ему нравилось, когда от чистоты кожа поскрипывала и пахла тонко и нежно. Минсок начал раздеваться, а потом замер: Чонин сидел на лавке и смотрел на него.        — Ты так и будешь здесь?        — Конечно. Помогу спинку натереть. Да и самому помыться не помешает.        — Чонин…        — Раздевайся спокойно. Приставать не буду. Пока.        Минсок покраснел, казалось, до самых корней волос. Не удивился бы, если бы те рыжими сделались от такого. Но Чонин будто и не заметил, разделся сам, а потом помог Минсоку вымыться. Влажные волосы были вымыты в настоях, кожа — до скрипа. Ощущение, будто он чист и невинен, росло в его груди, вызывая улыбку. Он даже не думал, что так скучал по простым вещам. В виде горячей пищи или возможности смыть с себя грязь и заботы. Чонин укутал его в огромный отрез ткани, словно ребёнка, и отнёс в дом, оставив на лежанке.        Горячая волна оставалась с ним, сладко тянуло всё тело, и Минсок понимал, что ощущает себя абсолютно счастливым. Желание вздремнуть появилось внезапно, но Минсок завозился, сбрасывая дрёму и выпутался из влажной ткани, решив развесить её сушиться на верёвке, протянутой от одной стены к другой, и застыл, ощущая, как сердце пускается вскачь, когда к нему со спины прижался незаметно подкравшийся Чонин. Альфа обнял его, на мгновение прижав ладони к животу, а после огладив бока.        Минсоку стало ещё жарче, когда Чонин провёл носом по шее, глубоко втягивая носом запах, а потом поцеловал его в затылок, поднимаясь руками к груди, а потом так же неспешно спускаясь к животу. Альфа дрожал, не имея сил сдержать судорожные вдохи, сглаживая неровное дыхание поцелуями. Минсок дрожал ничуть не меньше, облизнув неожиданно пересохшие губы, он потёрся затылком о губы Чонина, а потом, забросив руки альфе за шею, прогнулся в пояснице.        — Ты так ярко пахнешь.        — Чонин…        Чуть шершавые руки альфы коснулись живота и груди совсем осторожно, и лишь потом Чонин прижал ладони так плотно, что стало жарко. В ушах зашумело, когда Чонин широким мазком лизнул его от выступающего позвонка до линии роста волос. Минсок развернулся в руках мужа и твёрдо посмотрел ему в глаза, заметив, как расширились зрачки альфы, он потянулся за поцелуем и получил вместо одного десяток. Тягуче-сладких, неспешных и приятных, оттесняющих все дурные мысли куда-то прочь из головы.        Кожа альфы горячая, приятно пахнущая травяным настоем, сквозь который пробивался собственный аромат, который кружил голову Минсоку, как запах первых распустившихся цветов жадных до нектара после зимней спячки пчёл. Низ живота свело горячим, будто под кожей разгорелся костёр, который до того, казалось, едва тлел. Минсок потёрся щекой о ладонь мужа и потянул к лежанке. Зарываясь в чужие волосы, Минсок негромко простонал, когда Чонин навалился на него всем телом, оглаживая бока и несдержанно сжимая бёдра.        Всё происходящее было похоже на таинство, теперь Минсок воспринимал близость иначе, чем в прошлый раз, теперь он сам желал получить наслаждение, зная, что Чонин не сделает больно и не обидит. И все те россказни о соитии в зверином облике были не более чем страшными сказками, которыми намеренно пугали омег, чтобы те не ушли по своей воле к асаи.        Жажду ласк Минсок сначала думал списать на гиперфазу, но вскоре понял, что он просто хочет слиться со своим альфой, чтобы окончательно убедиться — не сон. Чонин с ним ласков и нежен, хотя сейчас они и вцепились друг в друга со всем неистовством желанной встречи. Минсок никогда не думал, что может быть так сладко, что больно ныло внутри.        И пусть за окном ярко сияло солнце, предвещая скорый ледоход и приход весны, и пусть сначала Минсок стеснялся своего обнажённого тела в ярком свете пробивающихся сквозь окно лучей, но совсем скоро он позабыл обо всём, изнывая от пожирающего их огня страсти. Внизу живота сладко ныло, и огонь распространялся под кожей, поджигая всё на своём пути.       Дрожь прошила всё тело, Минсок зажмурился до цветных пятен перед глазами и выгнулся в пояснице, ощущая на шее крепко сомкнутые зубы. Чонин не дал ему отстраниться или отодвинуться. Вжал собой в лежанку и не двигался, просто лежал сверху и не размыкал зубы до тех пор, пока Минсок не содрогнулся ещё раз. И лишь потом альфа осторожно выскользнул из него, не позволяя замку скрепить их тела.        Минсок не стал спрашивать, почему Чонин отказал им в замке снова. Сам понимал — не время. Дальний переход впереди будет куда сложнее. И следовало бы поспешить, чтобы не пришлось увязать в тающем снегу. Минсок сел и задумчиво посмотрел в окно, прислушиваясь к себе и духам, которые деликатно умолкли ещё в тот момент, когда Чонин поцеловал его глубоко и страстно. Пока они молчали, но он и сам понимал: день, максимум два, и нужно уходить. Тем временем Чонин обтёр его полотенцем и положил голову на бёдра, рассматривая его лицо и улыбаясь чему-то.        — Ты как кот, что сметаны наелся.        — А, может, оно так и есть? Я мечтал о тебе все эти дни, — Чонин протянул руку и коснулся щеки Минсока.        Чуть влажные волосы альфы холодили кожу на бёдрах . Чонин казался таким тёмным, как морёный дуб, на фоне него. Но Минсоку пришло в голову другое сравнение для них — гречишный и майский мёд. Во рту появилась сладость съеденной во время завтрака напитанной мёдом вощины. Минсок улыбнулся и склонился над мужем, чтобы поцеловать. И хоть ничего не вышло, Чонин мазнул губами по его животу, поднимая волну мурашек.        — Я всё гадал, как ты там, как стая, что в селении творится. Но Чунмён суров не меньше, чем Ифань. Потому всё, что мне оставалось — мысли о тебе. А теперь я могу тебя коснуться, и за это буду неустанно благодарить лунный свет, который услышал мои мольбы и передал их Месяцу, а тот подсказал тебе путь.        Минсок разогнулся и задумчиво посмотрел в окно, склонив голову на бок и чуть хмурясь. Духи шептали наперебой, перебивая друг друга и пытаясь что-то сообщить. Но из-за большого количества шепчущих вразнобой голосов, разобрать что-то было крайне сложно. Минсок нахмурился и встряхнул головой, словно умоляя говорить или по очереди, или хотя бы внятно. Но шёпот пока не складывался в слова, и он тяжело вздохнул.        — Думаешь?        — Уверен, — усмехнулся Чонин и перевернулся на бок, заглядывая мужу в глаза. — Ты слышишь то, что не дано другим. Не к духам ли ты прислушивался только что?        — К ним.        — Что говорят?        — Пока не понимаю. Но как только разберу, обязательно скажу. А пока, — Минсок закусил губу и прикрыл глаза, когда крупные ладони Чонина коснулись низа живота. — Хочу тебя.        — Снова? А говорят — коты меры не знают.        — ЧОНИН!!!        — М? — хитро усмехнулся Чонин, нависая над Минсоком, который вновь залился краской, будто не сам только что предлагал ещё раз повторить то, из-за чего лежанка стала похожа на разрытую охотничьими собаками нору.        — Ты был в постели с омегой-котом?        — Нет, глупыш, поговорка такая есть. Иди сюда.        Минсок насупленно смотрел на Чонина, успев натянуть одеяло по самые глаза, но лишь со смехом взвизгнул, когда Чонин забрался руками под одеяло и потянул его за ногу на себя. Одеяло сбилось у Минсока возле шеи, мешая смотреть, и он возмущённо завозился, но тут же замер, когда Чонин приподнял его за ягодицы поцеловал внутреннюю сторону бедра, разводя его ноги шире, а после коснулся языком мышц входа.        Всё снова слилось в нечто яркое и огненное, словно вздымающееся до небес красно-оранжевое пламя, которое своими языками жадно лизало небо до тех пор, пока весь мир не утонул в пламени, рождённом в его венах. Казалось, что он горел и не сгорал, хоть по ощущениям давно превратился в пепел. В руках Чонина ему было так хорошо, что Минсок не сразу понял, чей стонущий голос он слышит, а когда понял, потянул на лицо подушку, но Чонин мягко убрал её и принялся зацеловывать его лицо, не останавливая движений. И тогда пришёл черёд Минсоку наконец оставить свою метку на ключице Чонина, которого отыскал вопреки всему.        На этот раз вспышки под веками были ещё ярче, и тело потряхивало после ещё дольше. Минсок лежал совершенно обессиленный и счастливый. Чонин рисовал на его коже пальцем созвездия, подперев другой рукой голову. Взгляд мужа был полон любви и чего-то ещё, чему Минсок не нашёл ещё названия. Но он знал точно, что все скитания и переживания стоили того, что он ощущал прямо сейчас, нежась в объятиях мужа.        — У каждого волка должен быть талисман, — тихо заговорил Чонин, касаясь губами тыльной стороны ладони Минсока, который неотрывно смотрел на него, впитывая каждое слово. — У каждого асаи должен быть хранитель, особенно когда волк теряет свою тропу. С самого детства мне казалось, что у меня нет ни того, ни другого. Свою жизнь я выгрызал пядь за пядью. Потом считал, что мой талисман — это память, а хранитель — мой нож. Но утратил хранителя и талисман весьма потрепался. Теперь же… теперь я с уверенностью могу сказать, что я обрёл истину. Нашёл свой талисман и своего хранителя. Это — ты, Минсок.        — Я?        — Именно. Люблю тебя больше жизни, — прошептал асаи, а после мягко прикоснулся к губам омеги, доказывая, что всё это не сон.