Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Давным-давно, когда у асаи рождались свои омеги, они жили закрытым племенем, не разбредаясь по лесам и весям в поисках мужей и попытке искупить вину позавидовавшего чужому счастью Солнца. Уже давно это вошло в привычку — хранить чужие поселения, защищать чужих и рвать клыками глотки за своих. Даже если свои — это омеги разных родов. Но не имей асаи такого благословления — как рождение чёрных волчат-альф, их род прервался бы раньше. А будь они всегда в животном облике, участь асаи была бы весьма печальна. Ведь не пойдёт за волка заяц, ускачет на своих стройных ногах олень, воспримет как врага лис, а медведь или рысь сначала задерёт, а потом и разговоры разговаривать будет.        В то время всё имело иные очертания, дрожало и меняло внешний вид всё вокруг, завораживая своим движением молочных волчат. Чонин помнил, как прятался в зарослях папоротника, выслеживая взглядом старших волков, уходящих на охоту, как слушал голос мудрого старого асаи, что рассказывал, как текли огненные реки, как гибли в их объятиях целые леса, пока Солнце не осознало свою вину. Тогда Чонину казалось, что он слышит, как шепчет не только тихий родник в дальнем лесу, но и как звёзды оплакивают их омег.        Встряхнув воспоминания детства, Чонин поджал губы. Помощь им пообещали, к рассвету должен явиться отряд, чтобы помочь с росомахами. На пороге их встретили нахмуренные Чунмён с Ифанем, и белый, как полотно, Минсок. Ему сложно было говорить, грудная клетка ходила ходуном, и омега хватал ртом воздух, будто тонул или задыхался. Чонин покосился на бледного мужа и едва успел поймать его у самых половиц, когда его глаза закатились, а дыхание стало почти неслышным.        — Минсок? Минсок, ты слышишь?        — Может, духи снова говорят с ним? — предположил Чунмён. — Он как проснулся, совсем сам не свой сделался. Словно солнце раскололось, и мир осветили две луны.        — Тшш, — осадил его Ифань, поднимая ладонь, и Чунмён умолк, с раскаянием устремив взгляд в пол. Порой взгляды племён так сильно разнились, что он забывал о том, что о светилах у асаи свои представления, и не стоило сравнивать состояние Минсока с небосводом.        — Желтоглазый, ты нужен мне, — прошептал Минсок и вцепился в плечо мужа, глядя на него призрачно-голубыми глазами, к которым не сразу вернулась былая зелень.        — Ну, приехали, — охнул Ифань и озадаченно почесал затылок.        Чонин вздохнул и лишь крепче прижал к себе мужа, уткнувшись носом в отросшую белизну волос. Кто бы это ни был, Минсок в нём нуждался, а то, что он говорил сейчас не с ними, а с тем самым неизвестным желтоглазым, было понятно по цвету его глаз. Такими он уже видел их, когда Минсок говорил с духами, погружаясь в их мир, отчуждая на время привычное окружение. Минсок встрепенулся в его руках, изогнулся дугой, прокусил нижнюю губу и не своим голосом произнёс:        — Память старых костей не сотрёт время.        Чунмён почти не дышал, Ифань молчал, Чонин вслушивался и вглядывался в лицо молодого мужа, который отправился за ним сквозь заснеженный лес, что можно было сравнить только с тем, как омега спасает своего малыша, прыгая в огонь. Безрассудно, без мыслей о себе, но в отчаянном желании спасти. Разве мог он подумать, что Минсок так прикипит к нему душой, что вместо того, чтобы облегчённо выдохнуть, что не придётся терпеть смешки лисов, он отправится на поиски? В доме слышалось лишь потрескивание дров и пальцев Ифаня в руках Чунмёна. Минсок поморщился и облизал губы:        — Пить.        — Не стой столбом, дай ребёнку попить! — фыркнул Чунмён, осторожно потрепав Минсока по голове. Не открывая глаз, Минсок потянулся к Чонину и затих, когда Чонин обнял его крепче.        Его вес совсем не чувствовался, будто белый лис обратился в лёгкое пёрышко, которое мог подхватить легчайший ветерок и унести куда угодно, куда ему заблагорассудится. Ифань подоспел с кованым ковшиком с водой, который взял Чунмён и поднёс к приоткрытым губам Минсока со следами крови. Минсок пил неспешно, но глаз так и не открыл после того, как зажмурился. Рука Чунмёна не дрожала в отличие от его голоса, когда Минсок снова заговорил:        — Двух младенцев в колыбели качнёт твоя рука, костоправ. Четыре крепких руки перехватят молот, кузнец. Обойдёт мёртвое живое, прочные ветви раскинет дерево, следы в ветре не упустите.        — Что? Но…        — Ты слышал, что сказали духи, — пожал плечами Чонин. — Мой папа верил их словам, даже несмотря на то, что пришлось выбирать между нами и ними. В Белых живёт древняя кровь, она не ошибается, когда предки говорят их губами.        — Но… — голос Чунмёна окончательно сорвался, и он уткнулся Ифаню в плечо, часто-часто задышав, словно боролся с накатывающими слезами.        — Ну-ну, будет, будет… не плачь, Зайчишка, — Ифань обнял мужа крепко-крепко, зная, что это успокаивает куда лучше мягких поглаживаний.        — Хвост откушу, — сквозь слёзы буркнул Чунмён.        — Конечно, откусишь, — успокоил его Ифань, приподнимая над полом и осторожно бодая лбом в висок, чтобы потом поцеловать мокрые щёки. — И уши тоже откусишь. Только не плачь.        — Не буду.        — Асаи идут, — тихо сказал Минсок и завозился в руках всё так же держащего его Чонина. — Опустишь на пол или тебя за нос укусить?        — Что за омеги кусючие? — засмеялся Чонин, но всё же осторожно поставил Минсока на пол и заглянул в лицо, чтобы удостовериться в том, что тот стоит и падать больше не намерен.        — Какие есть, — Минсок показал язык и улыбнулся. Будто не было той восковой бледности и пугающе чужого голоса, раздвигающего его губы непривычным слогом. — Идём. Ещё не случилось то, что я видел. Мы должны успеть, если поспешим.        — Будь уверен, успеем, — согласно кивнул Чонин. — Вождь дал нам сани с упряжками собак.        — Собак? — вскинул брови Минсок        — Это волкособы — специально выведенные северянами собаки, по крови близкие к волкам. Теперь вот вождь раздумывает над тем, чтобы в каждое поселение, где есть асаи, передать щенков для охраны. Всё же легче будет.        — Ты видел их? — у Минсока глаза сделались ещё больше, чем обычно, а на дне зрачков мелькнуло то ли благоговение, то ли страх.        — Ты тоже их увидишь, одевайся. Даже погладить сможешь, если разрешат погонщики.        — Правда?        — Правда, — Чонин улыбнулся, ощутив внутри какое-то невесомо-лёгкое чувство с ноткой грусти. Минсок смотрел на него во все глаза, напоминающими буйную зелень, пробившуюся из-под снега. Встряхнув волосами, он принял более серьёзный вид, но вцепившаяся в его руку ладонь говорила о том, что юный шаман волнуется куда больше, чем хочет показать.        Взвалив на спину заплечные мешки, первым вышли Чонин с Минсоком, следом хозяева. Ифань остановился с кем-то переговорить, чтобы присмотрели в их отсутствие за домом, Чунмён застыл, завидев псов, ведь стоило им показаться из дома, как те подняли лай. Минсок лишь крепче сжал ладонь Чонина и подошёл к саням, настороженно глядя на собак. Его запах усилился, заставляя Чонина замереть, прикрыв глаза.        Казалось бы, случай привёл Чонина именно в селение лисов, а не в соседнее, где жили олени, с которыми тоже был договор, не к косулям и даже не к зацам, а именно в селение рыжих; случайная встреча, когда Чонин совершенно иными глазами взглянул на застывшего рядом с ним омегу; случайность на празднике, которая привела к свадьбе. Череда случайностей, приведшая к тому, что сейчас происходило — его буквально вело от мужа, в котором было прекрасно всё, а запах будто окончательный удар мощной лапой, от которого дичь не поднимается.        Один из погонщиков подошёл к Чонину, стянул рукавицу и протянул руку в знак приветствия, отчего Минсок вскинул брови и внимательно глянул на улыбающегося крепкого сложения асаи с чуть оттопыренными ушами. У лисов рукопожатием отмечали сделку, но здесь обычай был явно иной. Улыбка полностью стирала образ грозного волка, вынуждая отвечать улыбкой в ответ. У ног асаи крутился чёрный пёс, который замер и уселся на снег, когда асаи сделал движение ладонью, но всё же продолжил бить хвостом, отчего тот стал похож на метлу, которой расчищают дорожки.        — Можно погладить? — тихо спросил Минсок, не отрывая взгляда от голубых глаз сидящей у ног асаи собаки.        — Можно, — голос асаи был под стать улыбке. В столь крепком теле ожидался какой-нибудь зычный и низкий голос, а не приятный, обволакивающий тембр. Альфа присел рядом с собакой и обнял за шею, кивая Минсоку. — Куан, свои.        Минсок осторожно протянул ладонь, позволяя псу обнюхать его руку, а потом коснулся кончика влажного носа. Животное боднуло его ладонь, позволяя чесать уши и за ними, а хвост поднял настоящую метель, отчего снежная взвесь повисла в воздухе мелкими крупицами. Если бы светило солнце, то наверняка отблёскивало всё льдистым серебром.        Куан будто улыбался полной острых зубов пастью. Минсок осмелел и заулыбался псу, почёсывая теперь двумя ладонями щурящегося от такой ласки волкособа, который так стремительно бил хвостом, будто намеревался на нём взлететь, как птица, только не имеющая крыльев. Пёс рванул из рук асаи, и под тихий вскрик альф повалил Минсока на землю, не помог ни строгий оклик, ни попытка оттянуть за ошейник. Минсок замер, закрывая лицо и шею руками, но тут же засмеялся, когда собака принялась вылизывать лицо.        — Ох уж эти омеги, — усмехнулся асаи. — Даже верных псов с ума сводят. Был бы он одиноким, я бы позвал к себе в дом.        — Но он мой муж, Хосок.        — Но он твой муж, — согласно вздохнул альфа и усмехнулся. — А у лисов есть ещё такие?        — Таких точно нет, — усмехнулся Чонин и хлопнул асаи по плечу, отчего тёплая куртка распахнулась, являя крепкую грудь в треугольном вырезе льняной рубахи. Синяя с голубым вышивка по вырезу в очередной раз напомнила о том, что альфа сын редкого союза двух волков. — Но кто знает, какой из рыжих тебе приглянуться может?        — Ну что, идём тогда рвать росомах да мужа мне высматривать?        — Идём.        — Омеги сядут в сани, вещи туда же, погонщики сменные, остальные в волчьем обличье следом. Почти весь путь проделаем по этой стороне реки, всё ж не по лесам плутать, а по лугам напрямую, потом уже перейдём там, где река сужается.        — Да, как и было оговорено. Спасибо, что вызвался помочь.        — Как не помочь названному брату, да ещё и обладателю такого сокровища?        Минсок всё ещё смеялся, когда Чонин помог подняться со снега и отряхнуться, пёс прыгал вокруг Минсока, норовя снова уронить в сугроб, заливисто лаял и молотил хвостом по ногам, отчего наверняка могли к вечеру синяки поползти, столько силы в том хвосте. Страшно подумать, как мощны лапы и челюсти. Чунмён опасливо обошёл по кругу мимо собак и забрался в сани, укрываясь меховым покрывалом. Минсок ещё раз потрепал пса по голове и сел в сани, которыми правил Хосок.        Чонин мягко улыбнулся и пообещал быть рядом, как и Ифань, что то же самое говорил Чунмёну перед тем, как асаи обернулись волками. Сани, запряжённые волкособами, скользили по земле, ловко минуя проталины и опасные места. Минсок едва успевал осматриваться по сторонам, оглядывая и асаи, тёмными тенями бежавших рядом, и быстрых волкособов, чьи лапы, казалось, не касались земли, ускоряясь на пологом спуске.        Всего двое саней, гружёных провизией, и в которые усадили омег, шли резво, несмотря на то, что проталин уже было достаточно много, а кое-где снег стал настолько рыхлым, что асаи вынуждены были бежать позади саней, чтобы не проваливаться в снег так глубоко, как выходило. Минсок спиной ощущал взгляд погонщика, что ловко накренивал сани в необходимых местах, стоя за его спиной и крепко держа поводья.        Минсок глянул на соседние сани, в которых задумчиво сидел Чунмён, и вздохнул. Он всего лишь передал слова духов, даже не до конца понимая, что говорит. Такое состояние невозможности управлять собой пугало, потому что он не очень чётко помнил, что говорил в такие моменты. Но и сопротивляться не видел смысла — духи помогали найти путь, подсказывали решения и приоткрывали завесу грядущего. Потому сейчас нечего было добавить, ведь Минсок не хотел никого обидеть, но явно вышло именно так.       Он уверен, что духи не ошиблись, но сердце всё равно ёкнуло, дёрнулось пойманной в силки птицей, ударилось грудью о ловушку. Ведь те же духи, наградив Чунмёна его даром костоправа, забрали несоизмеримое — возможность подарить Ифаню сыновей. Представить, что чувствовал Чунмён было сложно, потому что Минсок не знал, каково это знать, что никогда не будет и чего не знаешь. Но он сожалел о том мгновении, когда духи разомкнули его губы. Он не помнил, чтобы папа становися похожим на него, чтобы менялся тембр или цвет глаз, но, может быть, шаман просто давно принял свой дар и духи иначе общались с ним и миром живых.        Собаки не лаяли, бежали дружно, чётко понимая, чего от них хотят погонщики. Выучка явно стоила немалого времени и сил, но затраты окупала сполна. Правили волкособами с помощью поводьев и особенного свиста, на которые собаки отзывались мгновенно, хотя особо ретивые всё же норовили укусить остановившихся собратьев. Тот путь, что Минсок проделывал за два дня, они преодолели к закату, но Минсок уснул от мерного покачивания, закутавшись в пушистый мех одеяла.        Ночёвку устроили в лесу, разведя костёр. Минсок хоть и проспал часть пути, но всё равно чувствовал сонливость и усталость, будто он бежал вместе с асаи и собаками, утягивая за собой упряжку. Пока альфы занялись дровами, омеги принялись за приготовление похлёбки, но вскоре их со смехом оттеснил Хосок, заняв место у котла с деревянной ложкой на длинном вычурном держаке.        Чунмён что-то фыркнул, ткнул альфу пальцем в грудь и, демонстративно развернувшись, утопал к Ифаню, с которым они углубились в лес. Видимо, чтобы выпустить пар. Минсоку отчего-то сделалось смешно и грустно одновременно. Он понимал, что это связано с тем, что Чунмён за словом в карман не лез, но тут молча высказал своё негодование тем, что у него отобрали занятие, что отвлекало от невесёлых дум. Минсок проводил пару взглядом и испуганно охнул, когда его снова подняли над землёй.       — Чонин!       — М?        — Поставь меня! Люди же смотрят.        — Пускай смотрят, — засмеялся Чонин, целуя упёршуюся в его плечо ладонь, а после медленно спуская Минсока ниже и целуя кончик носа. Минсок сморщился на мгновение, а потом взял и цапнул в отместку Чонина за нос. Чонин лишь засмеялся, рождая бархатистым смехом что-то горячее внутри: — Вот же лис!        Минсок улыбнулся своей проделке и впился поцелуем в смеющиеся губы, ощущая, как Чонин перехватил его поудобнее, поддерживая под ягодицы. В животе вспыхнуло горячим, полыхнуло ярким пламенем, будто никого нет вокруг, словно асаи не смеются, оглядываясь на них, будто мир сжался только до них двоих, а остального просто нет. Чонин аккуратно опустил Минсока на снег и поправил сбившуюся набекрень шапку.        — Никогда не устану благодарить судьбу за то, что подарила мне тебя. Спасибо, что пришёл за мной, спасибо, что отыскал того, кого так отчаянно боялся и не хотел.        — Прости.        — Не за что извиняться, — руки у Чонина тёплые, почти горячие, в его объятиях не страшен мороз, и Минсок едва сдерживал навернувшиеся на глаза непрошенные слёзы какого-то непередаваемого восторга, что ширился в его груди. Чонин же гладил его лицо и улыбался. — Страх движет поступками, со страхом мы делаем выбор. И то, как мы с ним справляемся, делает нас теми, кто мы есть. И я счастлив, что ты не боишься меня, что я тебе нравлюсь.        — Я люблю тебя, — выдохнул Минсок, утыкаясь носом Чонину в плечо.        — И я люблю тебя, мой Белый Лис.        Чунмён с Ифанем вернулись уже затемно, и если Чонин уже начал волноваться и подумывал послать кого-нибудь отыскать семейную пару, то Минсок лишь хихикал в ладонь, поглядывая то на Чонина, то на лес, понимая, что и сам не прочь уединиться. Чунмён улыбался и прижимался к плечу Ифаня, альфа же задумчиво закусывал губу и молчал, но судя по смешавшимся запахам, всё прошло весьма успешно и стоило того, чтобы молчаливо повздорить с вызвавшимся в куховары асаи.        Похлёбка, сваренная Хосоком, оказалась настолько недурна, что Минсок не выдержал и всё-таки отвёл его в сторону, расспрашивая, что добавил туда альфа, в какой момент приготовления и нет ли ещё каких секретов. Хосок немного потянул время, но всё же признался, хоть и попросил в обмен нелепость, на первый взгляд. Но когда Минсок всё же коснулся щеки альфы, его будто молнией ударило, скользнув от пальцев по позвоночнику.        — Ягоды калины на ладони солнце ласкает, венок в волосах белых не увядает. Стан тонкий, голос звонкий. Улыбка во стократ дороже соли, птица, заточённая в неволе. Ищущий обрящет, — Минсок перевёл дух, когда голубая пелена стала понемногу отпускать, вздохнул тяжело, но договорил те слова, что сами собою ложились на язык: — Путь к снегам дальним проложен, нужно лишь протоптать тропу. Дорого любовь обойдётся, коли упущенное время не вернётся. Спеши, волк чёрный, до конца весны успеешь, своё получишь, а опоздаешь, навек останешься один.        — Спасибо, говорящий с предками, — Хосок поклонился Минсоку до земли, а потом помог ему сесть у костра, за что омега был благодарен, потому что ноги не держали, а усталость сковала всё тело. — Прости, что отобрал силы на разговор со всезнающими.        — Ничего, я был рад помочь. К тому же... у нас был равноценный обмен, — Минсок улыбнулся и с благодарностью принял глиняную чашку с чаем из хвои, мысленно повторяя ингредиенты и запоминая порядок добавления в похлёбку.        До того, как они легли спать, выставив дозорных, Минсок ощущал на себе взгляд Хосока, который смотрел и смотрел на него, отчего даже Чонин начал ворчать и обнимать всё крепче и крепче, отчего Минсок ощутил нарастающее желание. Ему на долгие мгновения почудилось, что предаться любви в звериной форме, вовсе не так ужасно, как казалось ещё осенью, когда его пугала разница в размере между лисом и асаи.        Спать посреди леса в зверином обличье было удобнее, а спать в объятиях свернувшегося вокруг него мужа было ещё выгоднее. И лучше. В те неисчислимые разы, как звёзд на небе. Минсок подавил желание поддаться внутреннему огню. Не здесь, не сейчас, не так. Но всё равно долго ворочался в объятиях Чонина, пока не уткнулся носом в чёрную шерсть на боку, где там, глубоко внутри билось сердце, ради которого он вышел из дома, переступив через страх.