Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Весь день с самого утра собаки бежали вперёд, унося сани всё дальше и дальше от земель асаи, Минсок чувствовал, что-то, но не понимал, что гнетёт его сердце. Рядом с санями бежал Чонин, изредка обгоняя и дурачась, поднимая вверх брызги снега, словно щенок. И хоть от взгляда Минсока не ускользала некая слабость в движениях мужа, он только улыбался, разморенный размеренной качкой.        — Устроим привал уже на границе с оленями, — услышал Минсок сквозь сон, но просыпаться совершенно не хотелось, он лишь сильнее укутался в пушистый мех и улыбнулся, падая в глубокий сон будто с обрыва.        В воздухе повис тяжёлый и густой аромат трав, насыщенный, будто видимый глазом. Минсок попытался разлепить глаза, но ничего не вышло, он проваливался в сон будто в болотную трясину, дремотная тина обнимала его ноги, тянула на дно, увлекая за собой с той непоколебимой уверенностью, как это умели только стихии. Минсок неумолимо засыпал каким-то неправильным сном, убаюканный качкой.        Травы у воды с острыми, словно клинки, длинными листьями изрезали руки, оплели острой каймой запястья, вонзились под кожу, вызывая онемение, пока Минсок рвал и рвал траву, наполняя казавшуюся бездонную лодку, которую стоило наполнить, чтобы спасти кого-то. Кого-то очень важного для его сердца, кого-то дорогого и почти родного. Но Минсок не понимал, кого именно.        Капли стекали с запястий, с ладоней, задерживаясь на пальцах. Растворялись в воде, теряясь в озере, едва коснувшись поверхности. Озеро тёмное, будто напившееся крови или испившее не одно тело до дна, делая это не одну ночь и не один год. Вокруг то ли зарево, то ли солнечный день без солнца. Облака и тучи нагромоздились будто снопы на поле, ни единого лучика не пропустили.        В руках коробочка из бересты, будто отсыревшей, потому и серой, словно тучи над озером, у которого нет ни горизонта, ни намёка на границы с небом. Коробочка пахла кровью как и его руки. Звенела в руках коробочка, пела, звала, манила. Казалось, что внутри бьётся что-то живое, что-то неимоверно важное, то, что стоит спасать любой ценой. Он уселся на деревянном, просмоленном сосновой живицей помосте, не беспокоясь о пятнах на одежде, и опустил ноги в воду. Вода холодная тут же вцепилась в босые ступни голодным ртом с острыми иголочками зубов.        Минсок осторожно открыл коробочку, заглядывая в дымчатое нутро, ощущая испарину на лбу. На берестяном дне лежало круглое зеркальце, из которого он смотрел сам на себя, и именно в своих глазах Минсок читал то, что хотелось бы никогда не знать. Его душа металась пойманной птицей в клетке, билась о ссохшиеся, но крепкие виноградные прутья, ощущая, как натягивается на щиколотке крепкая верёвка.        Чужие шаги за спиной отозвались кругами по воде, но Минсок не смог обернуться, чтобы рассмотреть того, чья тень легла на воду. Он просто ощутил ледяной холод и оцепенение страха, отчаяние вторглось в его вены, учащая сердечный ритм, ощущая во рту горечь полынную и привкус соли с медью. Волосы за спиной растрепались, взвились над головой белым снегом, завьюжили, словно проснувшиеся от долгого сна змеи. Под уставшими пальцами вымоченные травы в косу плелись, жгли истерзанные подушечки, рядом кричали высохшие травы, скомканные под чужой обувью, превращённые в прах.        В небе стынь серая, как и в озере, не понять, где вода, а где небо. Холодало, ветер жёг поцелуями, сёк плетьми, не жалея. Волосы налипали на влажное лицо, мешали смотреть, озеро волновалось, слышались голоса духов. Минсок был уверен — он слышал шаманов своего рода, но только слов не разобрать — всё перекрыл гром, ослепила молния, будто серп по пшенице прошёлся удар ветра.        В груди что-то дымное не давало вздохнуть, что-то горячее жгло лицо, что-то мокрое стекало по виску, вызывая в нём оцепенение. Под водами волнующегося озера он видел мертвецов. Волны с лязганьем опускались и поднимались, словно бил неумолимый молот по наковальне у кузнеца на окраине поселения, да только не по меди бил, а просто высекал искры, что поджигали и поджигали всё вокруг, разлетаясь в стороны крошечными кострами.        Клетка погружалась в воду, вынуждая Минсока хватать воздух ртом, судорожно желая жить. Обманчиво мягкие тучи обступили его словно неприступные стены глубокого каньона, в котором даже края не видно — лишь облака. Пальцы хватались за тучи, но соскальзывали из-за разрезанных в кровь подушечек. Всполохи дурмана словно огонь обступали его тонущую в мрачных волнах клетку. Запах горящих отсыревших трав забивался в лёгкие, мешая дышать.        И когда вода почти сомкнулась над головой, над ним раскрылись пустые бутоны. Вместо дня — ночь. Вместо озера — поляна с огоньками на зелёной листве, вместо ветра — тихий дождь. Нет ни следа полного духов озера, чей шёпот сливался с голосами теней предков. Больше его не звали. Вокруг туман, не должно быть дымки во время дождя, но он стоял плотной завесой, бледным саваном закутывая в объятия мир.        В центре поляны костёр. Огонь странный, изгибающийся, высокий, танцующий и диковинный, не опалял — согревал, не рвался поскорее сожрать всё, утопить в своём вечно голодном нутре, не обжигал, медленно обволакивал собой, проникая под кожу. На это тепло снова тянулись мертвецы, пытаясь дотронуться стылыми пальцами к сердцу, но пока не шептали — молчали.        Капли дождя разбивали тишину, рушили её, звенели, отзывались болью в груди. Минсок снова тонул и задыхался, теряясь в тёмных всплесках озера, ночи, бесконечной вереницы теней и в себе. Нити плелись, путались, связывали его прочно-прочно, не вздохнуть, шагу не ступить. Они проникали внутрь него, тянули в разные стороны, стремясь разорвать, и рвали, будто голодные псы. Под кожей разрасталась лихорадка, размыкая немые губы, отнималось дыхание, сердце растворялось в тёмном небе, чтобы через время собраться снова на берегу озера.        Хриплым криком рвались чайки с высоты к мёртвой воде, тонули в тёмных волнах, чтобы родиться из них же и взмыть в небо, рассекая крыльями воздух. Минсок ощутил, как в нём появлялись новые и новые дыры, как он истекал сам собой, впитываясь в воды, дарующие забвение и новое рождение, стирая имена и события. Сухие цветы изломаны, истёрты в пепел, кололись острыми краями, будто разбитая бутылка из дорогого стекла.        Ветер всё трепал и трепал его длинные волосы, но Минсок всё ещё помнил острый нож, отсёкший их, он помнил тепло чьих-то рук, мягкость чьего-то голоса, жар чужого тела и жажду, которую может напоить только тот почти забытый кто-то. Минсок держался за эти мутные воспоминания, не позволял им исчезнуть, шептал, будто в горячке беззвучным шёпотом, стараясь вспомнить.        Руки взметнулись вверх, отозвались лязгом многочисленные браслеты, стукнула кость о кость, дерево о дерево, глина о глину, металл о металл. Зазвенели обереги-бубенцы, застонали талисманы, словами забытыми заговорённые. Легла краска ритуальная на лицо, растеклась по обнажённому телу, подсыхая и берясь плотной корочкой. Лишь теперь можно было одеть ритуальные шкуры, ощутив, как блики заклятого огня согревали, сшивая звериную кожу и человеческую острой невидимой иглой.        Голос больше не мягкий — рык звериный, гортанный, низкий, гремучий. Звук, рвущийся из горла, странный, непривычный и в то же время такой правильный, невидимому варгану вторящий, под ритм барабанов и бубна подстраивающийся. Кожу стянуло краской, щекотно заставило разбросить в стороны руки, обнимая горизонт.        Закружился в танце, ощущая, как ритуал набирал силу, взмахнул руками, сбивая ритм лязгом браслетов, танцевал на углях босыми ногами, будто дух огненный, открывался небу словно раскрытые ладони во время мольбы к духам и предкам. Минсок усмехнулся растущей внутри силе и громкому шёпоту голосов:        — Я знаю, что грядёт…        Минсок рывком сел в санях, прижимая руки к бешено колотящемуся сердцу, а Хосок тут же остановил сани, крикнув что-то погонщикам. На колени рядом с санями уже в человеческом обличье приземлился Чонин и с беспокойством заглянул в его глаза, понимая всё без слов.        — Отдохни ещё, мы почти на границе, наберись сил, ещё совсем немного, и будем дома.        — Чонин, мне страшно, — шёпотом сказал Минсок и поджал дрожащие губы. — Что-то будет совсем нехорошее, но я не понимаю, что именно. Сердце не на месте. Я почти улавливаю, но потом будто тону в шорохе звуков и шелесте голосов.        — Мы отыщем выход, обязательно отыщем, — Чонин чмокнул мужа в нос и поправил на нём меховую накидку. — Спи. Тебе силы нужны, вон сколько каждое видение выпивает — бледный совсем делаешься. Спи, родной.        Минсок кивнул, ощущая усталость и пустоту, откинулся на спину, встретился глазами с влюблённым взглядом Хосока и потянул меховое покрывало прямо на лицо, стараясь спрятаться от внимательного взгляда альфы. Таким на папу смотрел их сосед. У него семья была мал-мала-меньше, муж ладный да красивый, но смотрел он так только на папу. Словно тот был ответом на все его вопросы. Ничего больше не делал, только смотрел и улыбался, стоило только увидеть. Как Хосок сейчас.        — Участь омег-шаманов, — прошептал у самого уха чей-то голос, похожий на голос папы. Минсок вздохнул и зажмурился до цветных пятен перед глазами.        Когда Минсок наконец проснулся, то обнаружил, что они уже преодолев большую часть пути, устроили привал на опушке. В ногах дремал Куан, согревая своим могучим телом, а недалеко сидели все участники их затеи вокруг костра, радостно о чём-то переговариваясь. Приподнявшись и потянувшись, Минсок аккуратно вытащил ноги, стараясь не потревожить уставшего Куана и ступил на землю, покрытую снегом. Судя по солнцу, что клонилось к закату они провели в пути почти весь день, и он весь день проспал, приходя в себя.        — Отдохнул? — рядом появился Чонин, с плошкой горячей похлёбки и ломтем немного зачерствевшей лепёшки. Коснулся губами его щеки, уступая своё место у костра.        — Мне кажется или нас стало больше? — Минсок прищурился, увидев среди асаи незнакомые лица, не зевая, проглотил несколько ложек горячего супа и зажмурился от тепла, волной прошедшегося под кожей.        — Ты прав, нас догнали Исин и Хань.        — Тоже асаи? — всё ещё сонный Минсок прижался к ставшему за ним мужу спиной и быстро расправился с едой, протягивая озябшие руки к костру. Гомон голосов создавал ощущение, будто они на празднике, посвящённому зимнему солнцестоянию.        — Исин — да, а Хань — муж его из рода Оленей. Исин более смуглый, а у Ханя…        — А у Ханя прекрасные глаза, как и у Кёнсу, — договорил за него Минсок. — Ох и глазастые олени с косулями. Красивые, сил нет, был бы альфой, сам бы влюбился.        — Ты краше всех, — тихо прошептал Чонин, склонившись к самому уху Минсока и задев губами мочку. — И глаза у тебя самые дивные.        — Хань не побоялся с нами пойти? — поинтересовался Минсок, оглядывая незнакомых омегу с нежными и альфу с точёными чертами.        — Ты попробуй ему это скажи, — хмыкнул Чонин. — Куда он без Исина, или тот без него.        — Ну что, Белый Лис, укачало тебя? — альфы-асаи добродушно рассмеялись, а Минсок с улыбкой просто кивнул, ничуть не смутившись и не обидевшись. Среди асаи он ощущал себя куда более своим, чем в поселении лисов, хотя он просто изнемогал от усталости и спал столько, сколько не спал никогда даже в лихорадку.        — Ты в порядке? — тихонько спросил Минсок у подсевшего к нему Чунмёна.        — Да, отлично всё, — Чунмён подмигнул и снова упорхнул к котлу, наливая миску супа, а потом отдавая её в руки только что вернувшегося из зарослей Ифаня. Лицо альфы раскраснелось, как от долгого бега, но он с благодарностью принял тарелку и потянул носом, блаженно улыбаясь.        — Чунмён только что умудрился повалить на землю Хосока, поэтому и настроение у него хорошее, — тихо прошептал Минсоку на ухо Чонин и кивнул на смеющегося Хосока.        — Он? Хосока? — Минсок округлил глаза, неверяще глядя на крупного альфу, который казался вдвое больше Чунмёна. — И как же?        — Не силой, а хитростью омежьей, — Чонин тоже улыбнулся, а после подошёл к Ифаню, оставив Минсока у костра. А к нему тут же подошёл незнакомый омега, вот только Минсок уже знал, как его зовут.        — А ты тот самый Белый Лис, про которого говорят? — широко улыбнулся омега из рода Оленей, склоняя голову к плечу в том же движении, как делал это Кёнсу. Всё же между косулями и оленями так много схожего, куда больше, чем между лисами Рыжими да Белыми. — Я — Хань, — очаровательный омега, крепко пожал руку Минсоку. — А вот там Исин. Мы с вами идём.        — Я — Минсок, — Белый Лис улыбнулся. — Не боитесь идти с нами?        — Нисколько, — браво ответил Хань, присаживаясь на освободившееся бревно, — даже если погибнем, так хоть за правое дело. Может, и мы найдём своё место среди вас.        — Неужели в твоём племени не приняли ваш брак?        — Нет, приняли, — пожал плечами Хань, улыбаясь немного неловко и в то же время озорно, — но я хочу увидеть что-то другое за стенами нашего частокола. У нас не пускают омег далеко, ещё и Исина хотели запереть вместе со мной, будто мы пленники какие, хотя у нас всегда так. Без альфы омеги за пределы селения не ходят.        — У нас тоже, — кивнул Минсок, вспоминая, сколько раз он сбегал из-под надзора и возвращался до того, как кинутся искать. Слишком пытливым был его ум и душа жаждала большего, чем могло найтись в поселении лисов.        — Ни разу не хотел увидеть мир? — Хань пытливо глядел в глаза Минсока. На миг задумавшись, Белый Лис покачал головой.        — Я так долго ждал своего Чонина, так долго искал, что теперь хочу быть с ним рядом в родном доме, — на его слова Хань понятливо кивнул и тихо вздохнул, бросив короткий взгляд на смеющегося со всеми мужа.        — Мы вот отправились погостить к Ифаню, а тут и вы на повозках, да с волкособами, — Хань отпил из кружки, которую всё это время крутил в руках, остро запахло можжевеловыми ягодами. — Исин знает о моей мечте... что оставалось ещё делать, кроме, как идти с вами?        Минсок улыбнулся, прямо посмотрев в карие глаза омеги, что искрились тёплыми лучиками. Он был таким светлым и нежным, и в то же время казался сильным, что непроизвольно Минсок коснулся его колена, как это иногда делал папа, поддерживая сына. Хань лишь шире улыбнулся и качнул головой, от движения под шапкой показались светлые волосы, заплетённые в необычные косы. Совсем иные носил Кёнсу. Минсоку даже стало интересно сравнить внешне большеглазых косулю и оленя.        — А если детки не родятся? А если, не приведи небо, погибнете? — тихо прошептал Минсок, но Хань его услышал.        — Выходит, предки решили всё за нас, — с мягкой улыбкой ответил Хань и протянул Минсоку кружку. — Мой папа всегда говорил: что ни делается — всё к лучшему. Значит, наша встреча тоже неспроста, а так посмотрю куда больше, чем планировал. Я рад присоединиться к вам, и если Исин не позволит мне идти рядом с альфами, то на кухне или в перевязке ран помогу. Унывать — дело пустое, не так ли?        — Ты прав, — Минсок благодарно кивнул и отпил крепкого отвара, глядя сквозь дым костра на Чонина, который ради забавы боролся с Хосоком, что скорее напоминало крепкие братские объятия, чем борьбу. Он перевёл взгляд в тёмное небо и тихо сказал: — Весна подступает.