Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минсок открыл глаза, не сразу понимая, что над ним склонился взволнованный Чонин. Он всё ещё пребывал там, в подсмотренной жизни, что несколько десятилетий назад была настоящим и была подлинной для Минсока только что. Он всё ещё смотрел чужими глазами и видел чужие глаза, так похожие на глаза мужа. Минсок порывисто обнял Чонина, ощущая внутреннюю дрожь, которая передалась и асаи. Время уходило сквозь пальцы, просачивалось, словно вода в решете.        — Мы должны выступить прямо сейчас. Чонин, там… мы не успеем, Чонин.        — Всё будет хорошо, — постарался утешить его альфа, но Минсок покачал головой и спешно стал копаться в своей суме.        — Не будет, Чонин, не будет, не будет, не…        — Посмотри на меня, — попросил Чонин, обнимая тёплыми и шершавыми ладонями его лицо. — Пожалуйста. Что ты делаешь?        — Нужно позвать медведей, прямо сейчас. Нужно, без них никак.        — Минсок…        Минсок неохотно поднял глаза от сумки и поджал губы. Его изнутри буквально разрывало пониманием и знанием, он видел не только родителей Чонина, он видел своё селение в огне. Он видел, как росомахи затаились в такой близости, что их чуяли животные, и лишь убаюканные сладкими речами нового вожака лисы не предавали значения изменившемуся запаху леса. Он видел больше, и это его пугало.        — Мы выступаем прямо сейчас, только успокойся, ты дрожишь, как осиновый лист. Предупрежу остальных.        — Они должны взять каждого, кто захочет помочь.        — Конечно.        — Ты не понимаешь, будь это ребёнок или омега, будь это живой или мёртвый, они должны его взять с собой.        Чонин обернулся, глядя на мужа, а потом медленно кивнул, а после передал всё слово в слово двоим асаи, которые должны были отправиться к медведям, одному, что шёл к оленям, и одному, что вызвался сделать крюк к косулям. Хосок слушал внимательно и не перебивал, но брови всё же скользнули вверх, когда Чонин озвучил слова юного шамана. Чонин вряд ли сам понимал, о чём говорил муж, но знал, что иначе нельзя. Все его слова имеют смысл, даже если они в данный момент его не уразумели.        Хосок поднял собак, осмотрел всех и лишь только потом запряг, ожидая, пока омеги займут свои места. Ханю нашлось место в санях Минсока, который без труда потеснился, хотя его едва отговорили от желания бежать в зверином облике наравне с альфами. Чонин в муже не сомневался, но его видения могли настичь прямо на бегу, и тогда он вполне мог кубарем покатиться в овраг или наткнуться на ветку.        Минсок нехотя уступил, а когда сани тронулись, замер, напряжённо вглядываясь во тьму. Голоса звучали тихо, но он был уверен — они затаились, чтобы потом разом обрушиться на него, забивая уши воском, заливаясь в рот густой патокой, застилая глаза непрозрачным туманом, вплетаясь в кровь льдистым холодом. Хань заметил его напряжение и тихо сидел, не пытаясь разговорить. Напряжение отчётливым туманом опустилось на всех.        Хосок гнал волкособов на самой большой скорости, на которую те были способны, и собаки послушно бежали, свесив языки, не выдавая себя ни лаем, ни рычанием. Изредка из темноты Минсок выхватывал взгляд Чонина, который нервно поглядывал на него, но молчал, а Минсоку лишь оставалось кусать губы, вспоминая подсмотренное прошлое и расширившиеся глаза испуганного увиденным асаи.        Он и сам немало удивился, что провалился в прошлое, а не подсмотрел будущее, но это лишь укрепило его чувства, которые он испытывал к Чонину сейчас, которые проросли в нём, хотя не так давно он сторонился и побаивался молчаливого альфы, о котором ходили пугающие слухи. Казалось, что всё произошло давным-давно. И потери, и обретение, и чуткое отношение альфы, и спокойствие любви, разлившееся в сердце белого лиса.        Он не думал, что может чувствовать такое всеобъемлющее и мощное, что сплеталось из стольких маленьких вещей и событий, что закалялось лишениями и тревогами. Несмотря на колотящееся в предчувствии сердце, он был счастлив прямо здесь и сейчас. Даже пройдя все испытания, выпавшие на его долю, даже потеряв многое из привычной жизни, он всё равно был счастлив быть здесь. Даже если это неправильно и последнее, что будет в его жизни.        Солнце не спешило вставать, но Минсок ощущал приближение восхода, будто птица или зверь. Он подался вперёд, а потом спрыгнул в снег, устремляясь к нависающему над тропой холму, который находился уже совсем близко у границ лисов. Здесь Минсок бывал пару раз с папой, когда они ходили собирать грибы и ягоды вместе. Хосок только и успел остановить собак, вторая упряжка ушла вперёд. Минсок замер наверху, принюхиваясь. Рядом в считанные мгновения оказался Чонин.        — Росомахи, — прошептал Минсок. Чонин медленно кивнул. Он тоже ощутил тяжёлый дух этих безбашенных хищников. — Сегодняшнее солнце растопит сугробы.        — Значит, нужно ускоряться.        Сменив погонщиков и покормив собак, они снова двинулись в путь, не затягивая с перекусом. Подкрепить силы решили без горячего, которое могло предельно задержать их в пути. Минсок несколько раз оглянулся через плечо, потянул носом, а потом закрыл глаза, ощущая, что где-то за спиной, ещё не видимый глазу, находился желтоглазый Хёну — шаман медведей. А вместе с ним и воины-медведи и кто-то ещё, не разобрать сразу. Потому что с разных сторон он теперь ощущал спешащих оленей и косуль.        Минсоку казалось, что он растворился в лучах восходящего солнца, в звуках капели, поступи волков и скрипе снега под ногами и полозьями саней. Он слышал птиц и дыхание альф, но так же он слышал нагоняющих их людей, что бесстрашно вызвались выйти против общего врага, который не щадил никого, брал, что хотел или что выходило, и отступал, словно прилив. Росомахи были агрессивны и недальновидны в своём боевом безумии. Вместо заключения договоров они раз за разом нападали на поселения, часто теряли людей, но не учились на этом опыте, а повторяли свои ошибки снова и снова.        Маленькому Минсоку казалось, что всё просто — нужно просто убить всех росомах, которые напали, а потом найти их селение и выжечь его. Но повзрослев, став свидетелем нападений, он изменил своё мнение. Ведь жечь омег и детей — последнее дело. Даже если это племя, где омеги похлеще альф и могут дать отпор. Это неправильно — убивать в постелях. Только в бою, тогда останешься честным с самим собой и перед предками. Может, он неправ, и чтобы избежать большего зла, стоило однажды уничтожить угрозу, но он бы не смог так сам, и вряд ли простил Чонина, зная, что тот не пожалел дитя в колыбели.        Он не представлял, чтобы Чонин так мог поступить, но понимал, что когда угрожают его родне, альфа мог бы показать зубы и свою тёмную сторону, о которой часто не подозревает никто, даже тот, кто эту сторону может показать в определённых обстоятельствах.        Но почему-то Минсок всё равно не верил, что он способен на такое. Хотя… Минсок задумался, как бы он поступил, если бы угрожали убить его дитя, и понял, что вцепился бы в горло, даже если бы напротив стоял подросток, не вступивший в пору. В нём поднялась волна ужаса и ярости, когда он представил, что на сокровенное покушается враг. Но тут же остыл, ведь всё равно вряд ли смог бросить факел в чужую колыбель.        А ещё закралась мысль, что всему своё место, предназначенное богами. Всё происходило именно тогда и так, как должно. Даже если это больно и тяжело. Всему своё время и место. Любви и смерти, жизни и лишениям, счастью и горю. Прошлое выковало их такими, какими они есть сейчас, а без него они были бы иными. Росомахам тоже отведено своё место, может, как чистильщиков, может, как уравновешивающих чаши весов гирек. Иначе кто-то давным-давно искоренил их племя. И может быть, здесь крылся ответ, почему они не могут истребить росомах, стерев с лица земли.        Мысли путались и текли бурной рекой, всё громче звенел тающий снег, и вскоре они бросили сани, чтобы поспешить в сторону селения, откуда доносились крики и треск. Треск пожирающего дерево пламени. Минсок от волнения прокусил губу, но всё равно был едва ли не раньше альф, которые разделились, обходя селение, захватывая его в круг.        Тревожное биение сердца заглушил вой пожара. Дома горели как сухая солома. Задымлённое поселение будто объятое пеленой тумана тонуло в чаду. Альфы сталкивались с росомахами, раздавалось рычание и скулёж, когда когти или клыки разрывали кожу и мышцы, калеча врага. Лисы кричали в суматохе, пытались освободиться из пут пеньковых верёвок или подняться из луж, что образовались от жара пожара и яркого солнца. Но альф валили на землю тычками, не позволяя подняться, обещали поглумиться над роднёй, омегам угрожали жизнью детей, и вскоре лисы затихли. Размазывали по лицам копоть и слёзы, но больше не делали попыток напасть на росомах или помочь асаи.        Минсок мчался к дому, его гнало туда что-то саднящее, острое и неуправляемое. Он протиснулся в дыру, образовавшуюся в частоколе и поспешил к дальнему закутку. Кто-то заметил Минсока, но Чонин сшиб врага, лишь клыки лязгнули над самым ухом. Другого росомаху на лету поймал следующий за ним по пятам Хосок и просто перекусил его, будто игрушку. Потом альфы отстали, вступив в схватку. Минсок почти свернул к тропинке, когда споткнулся и полетел лицом по подтаявшему снегу прямо под ноги вожаку росомах, что с довольным лицом попирал ногой лежащего навзничь Чанёля.        Сердце кольнуло ужасом: альфа — мёртв. Потому что не пошевелился, когда по-глупому рядом шлёпнулся Минсок, даже дыхание как будто не колыхало его грудь. Слёзы обожгли глаза, сжали горло, мешая дышать. В голове вспыхнула мысль, которая гнала его к дому — Бэкхён. Бэкхён и малыш. Он ощущал, как эта мысль вскипела в его крови, разгоняя пламя под кожей.        Подняться Минсоку не дали, загоготали над головой, обещая скрасить будущее до тех пор, пока бьётся его сердце. Минсока вздёрнули за руки, не позволяя подняться с колен, вожак с ухмылкой поднял его лицо за подбородок, повернул из стороны в сторону, языком прицокнул. Минсок скривился и плюнул ему между глаз, потому что вместе с прикосновением тронуло кожу омерзение и ярость. А ещё понимание, что сглупил, кинувшись в сторону дома, куда звало сердце, где должен был быть Бэкхён, приходивший в видениях. Росомаха растянулся в улыбке и наотмашь ударил по лицу. Перстень больно впился в кожу. А потом пришёл холод и темнота.        Голова гудела так сильно, что Минсока едва не вывернуло, но прижатые ко рту пальцы внезапно стали препятствием для головной боли и тошноты. Покачиваясь, он сел и ощупал тряпицу, которой была перемотана его голова. Рядом слышались стоны, разговоры и плач. Он осторожно открыл глаза и сел, замечая рядом с собой Кёнсу, который перематывал руку и шею Ханю. Оба омеги молчали, но даже в их молчании слышалось торжество.        По крыше сарая, в котором они находились, стучала капель. Минсок непонимающе прислушался, пока не понял, что посреди зимы шёл дождь. Необычное явление, крайне редкое для их зим. Но не это беспокоило Минсока, он осторожно поднялся на ноги и сделал несколько шагов, неуверенно повернул голову влево и вправо и решительно поспешил наружу.        — Постой! — донеслись голоса Ханя и Кёнсу, но Минсок ступил под струи дождя, под закатное солнце.        — Слыхал, дома асаи сгорели…        — Как же они теперь?        Минсок поджал губы, стараясь унять сердце. Дождь словно по команде стал затихать, так и не промочив одежду насквозь. Минсок поднял голову к пылающему закатом небу: стремительные тучи разлетались в стороны, виднелись две самых ярких звезды, что словно внимательные глаза следили за ним с высоты. Он опустил голову и тяжело вздохнул. Он ещё не знал всего, но кожей ощущал, что всё не так просто закончилось для многих. Очень хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, но в то же время разговоры пугали. Даже родное селение казалось чужим.        В воздухе висела густая дымная завеса, несмотря на зарядивший дождь, который помог справиться с бедой, во рту хрустело, а в горле задирало от запаха гари, который будто въелся под кожу. Думать о том, что он потерял, Минсок не собирался, хотя внутри он оплакивал то последнее, что осталось — память о родителях. Но куда сильнее собственных переживаний болело иное — Сехун с небольшим отрядом асаи отправился на поиски Бэкхёна, который, по словам Чанёля, должен был сбежать в лес в уговоренное место, Чанёль лежал в горячке и лишь духи знали, выкарабкается он или уйдёт к предкам с рассветом солнца.        Чонин с асаи и медведями держали совет, куда он не пошёл, хотя и не находил себе места, потому, извинившись, отправился бродить по селению, помогая по мелочам. Многие отшатывались от него, но некоторые принимали помощь, понимая, что к весне остались ни с чем. Только и радости, что живы. Кёнсу присутствовал на совете как представитель рогатых, к нему присоединились и братья, которые поддержали идею помочь крамом или снедью пострадавшим соседям. От имени косматых Хёну тоже пообещал посильную помощь. А Минсок думал о том, что он всё равно не успел, как ни старались поспеть в срок, спасти вышло не всех.        Вокруг горели костры, у которых грелись лисы всех возрастов, задумчиво смотрели на пламя, которое несколько часов назад проклинали, но теперь оно дарило свет и тепло, без которых они остались по воле судьбы и предателя, жившего с ними бок о бок. Минсок проходил мимо костра с молодыми омегами, потерявшими мужей. Овдовевших было не так много, и они не голосили, молча сидели, поникнув от усталости и горя.        — Угораздило же шамана обзавестись таким мужем, — пробормотал соседский омега Донсон, с которым они с Минсоком бегали босиком к границе поселения, пока Джун отвлекал внимание старших на себя. Он подкинул веток в костёр и поморщился, когда дымом и жаром пахнуло в замёрзшее лицо.        — Каким? — тут же подал голос другой омега, поправляя шерстяное одеяло на плечах и с интересом глядя в лицо соседа. Но тут же отвлёкся, укачивая захныкавшего в руках младенца.        — Да изгнанник он, — хихикнул Донсон, палкой ударяя по горящим поленьям, отчего вверх поднялся столп искр, а старшие недовольно забурчали, напоминая, что шутки с огнём до добра не доведут. Даром, что ли, поселение накрыл красный петух?        — Откуда знаешь?        — Свояк же у медведей гостил, вот и слышал, а мне передал.        — Лучше быть изгнанником, чем мёртвым, — резко вклинился в разговор Минсок. — А вы бы занялись ранеными или тем, кому нужна помощь, чем лезть в чужую постель и жизнь. Много ли вам от этого пользы, чтоб языками чесать? Язык залечит раны или отстроит дома? Нет, это сделают руки. Вот и заняли бы их делом.        — Ты как со старшими разговариваешь? — взвился Донсон.        — Много ли ты старше, сосед? На две весны? Да и ума на столько же.        — Ах ты ж…        Донсон взвился, резко поднимаясь на ноги и зыркая на Минсока злыми глазами, но его никто не поддержал хотя бы одобрительным шёпотом. Чуяли, что сейчас сын шамана прав, не тот момент, чтобы чужакам кости перемывать, когда они пришли на помощь и ничего не потребовали взамен. Минсок молча продолжил свой путь, тяжело вздохнув. Донсон ещё беззвучно шевелил губами, сжимая и разжимая кулаки, но больше ничего не говорил. Просто сел, укутался в одеяло и подбросил дров.        — Ты же видел, да?        Минхёк подошёл к нему так тихо, что Минсок едва не подпрыгнул, а потом стыдливо опустил глаза вниз, на снег с чёрными подпалинами проступающей сквозь него земли. Он никому не признавался в том, что подсмотрел чужую жизнь, сам того не желая, и не ожидал, что кто-нибудь из участников подсмотренного услышит. Думалось, что они все собрались на совет. Но нет. Минхёк стоял рядом. Высокий, стройный, гибкий, куда более яркий, чем во сне. В тканевой перевязи на его груди дремал малыш, и Минхёк согревал его не только перекинутым через плечо тканым из тонкой шерсти пледом, но и обеими ладонями. Таким красивым рукам почти все лисьи омеги могли позавидовать — точёные, аккуратные, длинные пальцы, которыми не могли похвастаться лисы. А красное пятнышко в виде кленового листа лишь подчёркивало изысканность движений.        — Прости.        — Не за что извиняться. Надеюсь, ты не видел ничего, что в своё время духи показали мне, — Минхёк улыбнулся, и на душе и Минсока потеплело. Казалось, что одной улыбкой можно согреться. Да вот только Минсок ощущал от вскользь брошенных слов такой холод, что пробрало до костей, завязывая внутренности в узлы. Минхёк на мгновение посмурнел, но снова улыбнулся. — Не самое приятное видение перед рождением малыша, но весьма отрезвляющее, — он почесал нос кончиком пальца и сурово посмотрел на Минсока. — То, что тебя зовут Минсок, я в курсе. Думаю, ты знаешь, как зовут и меня, — Минсок лишь кивнул, зардевшись. — Ты почему один тут бродишь?        — Мне неспокойно, — честно признался Минсок и огляделся. Среди тёмных остовов сгоревших домов было крайне неуютно. Не только потому, что ушло в прошлое то, что он помнил с детства, но и потому что дома плакали, заставляя его сердце разрываться. — Бэкхён куда-то запропастился. Чанёль на грани. Спасибо, что подоспели вовремя. Жаль, я не смог ничего сделать.        — Ты сделал самое важное — привёл подмогу. Это ты нас позвал, тебя и благодарить должны все твои спасённые сородичи, — ладонь Минхёка грела даже через одежду, и он едва ли не первый из незнакомцев, который так легко и спокойно касался его, а Минсок позволял, не отшатываясь хотя бы внутренне. Словно они породнились во время того сна. Минхёк участливо и грустно улыбнулся, но это обнадёживало почему-то, словно сквозь движение его губ лилась мудрость веков. — Только вижу, что ты как и я в своём племени изгой, несмотря на то, что спас их.        — Их спасли асаи и медведи. Косули да олени. Не я.        — Если бы не ты, вместо поселения рыжих лисов трын-трава в пояс к лету бы выросла. Да вот только знаю я, что росомахи убивают лишь альф, а с омегами любят тешиться, удерживая в погребе долгое время, и лишь потом… Минсок?        — Слышишь голос разрыв-травы? Слышишь зов нечуй-ветра, что собирают лишь слепцы? Плакун-трава плачет, пытаясь отвести зло. Что-то кличет меня. Или кто-то, — рассеянно пробормотал Минсок, прикрывая глаза. Никаких образов или подсказок. Только гнетущее ощущение, что что-то произойдёт, если он не поймёт что, и виноват в этом будет только он. Потому что не понял, не разгадал, не кинулся на подмогу.        — Идём, Белый Лис, я помогу, — Минхёк в два шага догнал устремившегося во тьму Минсока, поравнялся с ним и осторожно обхватил пальцы, чтобы в темноте не потерять его. Минсок хоть и был не намного ниже, но намного моложе. Всё жё почти десять лет разницы позволяли ощущать к этому омеге родительские чувства, а из-за подсмотренного сна и своеобразное родство. — Кто бы ни звал тебя в тёмной ночи, одного я тебя не отпущу.        — У тебя ребёнок на руках.        — Медведям никогда не мешали дети. И где надёжнее скрыть младенца, кроме как в руках родившего его омеги?        — Ты прав. Нам туда.        — В сторону сгоревших домов асаи?        — Да.