Белый лис - сын шамана

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       — Я хотел бы поговорить с тобой, — одновременно с Чонином произнёс Минсок и тут же закусил губу, оглядываясь. Ему не хотелось лишних свидетелей, но все в сарае уже спали, свернувшись на импровизированных постелях. Они вернулись от друзей поздно, проверили дозорных, и альфа потянул его к их ложу в самом дальнем углу. — Раз у нас обоих есть, что сказать, сначала я хочу услышать твои слова.        — Давай лучше сначала ты, а потом я, — прошептал Чонин, зарываясь носом в волосы застывшего Минсока. За окном шумел ветер, что изредка доносил до чуткого слуха обрывки фраз дозорных.        — Нет уж, давай ты, — смущённо пробормотал Минсок, укладываясь поудобнее. Свет луны лился из небольшого оконца, освещая их скромную постель, но Минсок за недолгое время понял, что главное — не где, а с кем. С Чонином ему было хорошо. Асаи любил его, а он любил в ответ, и это решало столь многое, о чём прежде он не задумывался. Чонин обхватил его кисть и прижался губами к пальцам.        — А если я скажу то, что заставит тебя передумать?        — Это вряд ли, — качнул головой Минсок и посмотрел Чонину в глаза. — Я слишком долго шёл к этому, чтобы отказаться от своего решения, что бы ты ни сказал.        — Ладно, — Чонин вздохнул и кончиком пальца провёл по ребру ладони мужа, то, что он собирался сказать, было очень важным и волнительным, а смотреть в зелёные внимательные глаза было непросто. — Срок договорённости об охране лисьего племени, подошёл к концу. Обычно мы оговаривали его снова, и… в этот раз я больше не хочу продлевать договор. Но если ты только намекнёшь, что ты против, я изменю своё решение. Ты — слишком большая драгоценность, чтобы видеть слёзы в твоих глазах. Что скажешь?        — Скажу, что договор с Рыжими продлевать не стоит, — со вздохом согласился Минсок, глядя мужу в глаза. Он не ожидал, что срок выйдет так скоро, но это наверняка к лучшему. — Есть и другие асаи, кому эта работа подойдёт. Не думал я, что ты примешь такое решение, но оно перекликается с моим. Я чувствовал, что к исходу зимы не быть мне шаманом у лисов. В какой-то момент мне даже казалось, что духи прямо говорили мне о том, что мой путь окончен, но всё оказалось не так просто, как всегда и бывает. Я хочу уйти отсюда. Раньше здесь было то, что меня держит, теперь это осталось лишь в памяти. Ни родителей, ни дома, ни скарба. Зато у меня есть ты и друзья. И, как оказалось, даже брат. И мне кажется, что новое поселение принесёт нам больше счастья, чем это. Правда, это повлечёт за собой кучу проблем, которые придётся решать. И если мы всё-таки согласны покинуть селение, в первые годы придётся несладко как нам, так и тем, кто решит примкнуть к нам.        — Не уверен, что Чанёль с Бэкхёном рискнут присоединиться, — задумчиво пробормотал Чонин, обхватил ладонь Минсока пальцами и снова прижал её к губам. — Как вожак я могу отпустить всех, кто захочет уйти, так же смогу принять всех, кто захочет присоединиться.        — Для меня ты будешь вожаком, даже если никто не захочет уйти с нами, — закусив губу, Минсок посмотрел на мужа и коснулся губами смуглых пальцев, удерживающих его руку. — Так зреет колос, как зрело во мне решение покинуть это место. И есть лишь два выбора — либо дать зерну просыпаться и сгнить в морозы, либо сберечь до посевной.        — Рано или поздно всему приходит свой час, — вздохнул Чонин. — Значит, пришло время принимать непростые решения и расставаться с былым. Завтра обговорим это с асаи, нужно многие вопросы решить, заручиться помощью, уходить в весну — серьёзный шаг, нам потребуется многое, что можно выменять на силу и ловкость волчьего племени.        — Чонин…        — М?        — Поцелуешь меня?        — Это самое сладкое, что мне достанется за сегодня.        — А ягоды в меду? — усмехнулся Минсок, сверкнув в полутьме глазами.        — Твои губы слаще мёда, — прошептал Чонин, прижимаясь к влажным губам прильнувшего к нему мужа.        Удержаться от ласк оказалось настолько сложно, что если бы не один из волкособов, что решил улечься сверху них, они бы не ограничились поцелуями и объятиями. Но пёс с совершенно довольной мордой давил на них своим весом, отделяя друг от друга собой, что пришлось остановиться. Не до нежностей, когда всё лицо в собачьей шерсти, и в носу зудит от желания чихнуть. Это точно был не Куан, который теперь ходил хвостом за Хутой, но имени всех псов Минсок не помнил. Он прыснул в кулак и поудобнее улёгся на плече Чонина, вытолкав собаку, что так и намеревалась улечься между ними. Второй бок решил согревать не желающий уходить пёс. В сарае несмотря на несколько разведённых костров, было достаточно промозгло, и Минсок прижался к Чонину, согреваемый с двух сторон, и прикрыл глаза.        Он спал без снов, но всё равно проснулся счастливый — первое, что он увидел, открыв глаза, был Чонин, который лежал на боку, перебирал его волосы и смотрел на него с лёгкой улыбкой на губах. Минсок приоткрыл один глаз, потом второй, зажмурился, позволяя себе понежиться, но тут появился любвеобильный Куан и брякнулся на него сверху, подставляя лобастую голову, чтобы и ему досталось ласки. Ночной бдительный пёс ушёл, оставив после себя только шерсть.        — Фу, фу я сказал. Оставь человека в покое! — послышался голос Хосока, и Минсок со смехом выкатился из-под придавившего его пса прямо в руки к Чонину. — Ну что ты за безобразник такой, а? — Хосок ругал волкособа, а тот, прижав уши, смотрел на него виноватыми глазами, но всё так же сидел на ногах Минсока и мёл хвостом по бёдрам. — Он вам спать мешал, да?        — Нет, он не мешал, тут другой приходил. Но он тоже молодец — согревал, — усмехнулся Минсок и поднялся, с трудом освободившись от тёплой тяжести собаки. — Очень хорошо спалось.        — Над воспитанием некоторых волкособов стоит поработать, — посетовал Чонин. — Придётся псам объяснить, что бывают моменты, когда третий в постели лишний, — Хосок закашлялся и строго посмотрел на волкособа, а потом извиняющимся взглядом на Чонина. Минсок же во все глаза смотрел на Хосока, который внезапно пошёл пятнами, глядя им за спины. Для того чтобы понять, что случилось, много времени не потребовалось — к ним подошёл Хута, и мокрый нос пса тут же ткнулся в его ладони. Пока они с Чонином умывались, пёс сидел у ног Хуты и красного, как варёный рак Хосока, не отходя ни на шаг, и внимательно следил за разговором.        — Попался мой брат названный, — со смехом прошептал Чонин и провёл носом по щеке Минсока, борясь с желанием плюнуть на все дела, найти пустой дом и уединиться на денёк. — Теперь никуда не сбежит.        — Вряд ли ему хочется сбегать, — улыбнулся Минсок, трогая губами смуглый подбородок Чонина. — Правда, не думалось, что он такой робкий. На вид суровый и крупный альфа, а на деле такого нежного склада души.        — Минсок? Кто видел Минсока? — позвал Кёнсу, заглядывая в сарай, и Минсок поспешил на выход, ощущая тёплую руку Чонина, который последовал за ним. Омега из рода Косуль протянул им по лепёшке с вяленым мясом и посмотрел на Минсока. — Тебя искал медведь-шаман.        — Нам нужно решить с волками, как быть дальше, встретимся позже, — подмигнул омегам Чонин и скрылся за углом.        Пока они шли с Кёнсу, им встретился по дороге Чунмён с Ифанем, у каждого по малышу на руках и по счастливой улыбке. Чондэ уверенно сидел на плечах альфы, а вот Тао морщил крохотное личико от ярких солнечных лучей. Пока они обсуждали, стоит ли давать крохе настойку из семян укропа или же лучше отдать предпочтение ромашке, к ним присоединился Хань, который агукал вместе с Тао и позволял таскать себя за серьги, которые наконец-то снова вдел в уши — боёв с росомахами больше не предвиделось. Тао заворожено дёргал яркие бусины, а Хань смеялся, словно это не ему норовили уши оторвать. Чунмён выглядел таким счастливым, что задавать вопросы не стоило — всё было понятно и так. Ифань с Чондэ стояли у дерева, и Ифань что-то рассказывал маленькому альфе, а тот внимательно слушал, держась за отцовские уши.        На подходе к краю селения, они пересеклись с Чонином, который насыпал Минсоку полную ладонь сушёной черники и убежал прочь, словно шкодливый мальчишка. Смех Кёнсу бархатистым отзвуком усладил слух. Минсок не шутил и не врал, когда говорил о том, что нашёл друзей. Даже те, с кем они были знакомы не так долго, как с односельчанами, стали близки. В волосах Кёнсу красовалась деревянная заколка, в ушах болтались завитки деревянных серёжек, а на груди лежал крупный деревянный кулон, который вырезал Сехун. Всё это лишь подчёркивало особенность омеги из рода Косуль, но в то же время ясно говорило о том, кто его муж. И хоть омега был немногословным, Минсоку было хорошо идти рядом с ним, изредка бросая взгляды на него.        Большие глаза с длиннющими ресницами смотрели на мир спокойно, зато мягкие полные губы то и дело изгибались в заразительной улыбке, которой хотелось вторить. Минсок дожевал мясо, а частью лепёшки пришлось поделиться с ткнувшимся в его бедро волкособом, чьи глаза говорили о том, что он никогда ещё не ел столько вкусной и благоухающей лепёшки, как та, которую Минсок держал в руках. Ну как тут устоять? Хёну с Минхёком и воинами-медведями ждали его у ворот поселения. Собранные и готовые отбыть в любой момент. Правда, ворота стояли, а частокола почти не было, почти весь сгорел. То тут, то там торчали обгоревшие головешки, уже мало чем напоминая крепкие брёвна.        — Мы помогли, пришло время уходить, — сказал желтоглазый шаман, положив руку на плечо Минсоку. — Будь стойким, Белый Лис. Не бойся принимать решения, иди за своим сердцем, верь ему. Могут обмануть люди, но не оно.        — Вы можете рассчитывать на нашу помощь, стоит только попросить, — напоследок сказал Минхёк и крепко обнял Минсока.        — Спасибо за всё, — Минсок поклонился в пояс и обнял сначала шамана, а после и красноволосого Минхёка, что будто дивный цветок пламени цвёл в серости будней. — До встречи.        — До встречи, Белый Лис, сын шамана. А это тебе за весточку от нашего маленького хранителя. Ни Хёну, ни я не слышали его голос, он не являлся нам во снах, но доверился именно тебе, Белому Лису, говорящему с духами, значит, это должно принадлежать тебе, — Минхёк протянул на ладони крохотный красный листочек клёна, заключённый в смолу и висящий на шнурке. Минсок закусил губу, чтобы не разреветься и снова крепко обнял Минхёка, стараясь не потревожить спящего малыша у него на груди.        Попрощавшись, медведи ушли. Минсок не заметил, когда Кёнсу исчез, он просто стоял и смотрел, как уходят ставшие ему дорогими люди, что не побоялись покинуть свои тёплые дома ради помощи малоизвестному омеге и его племени. Слёзы застилали глаза, но сердце билось ровно, словно лучше его самого знало, что они ещё встретятся и не раз, что в отличие от некоторых прощаний это не навсегда. Он стоял у ворот, глядя на ставшую пустынной дорогу, потому что медведи скрылись из виду, свернув в лес, когда на него налетел Бэкхён.        — Кто сказал, что я отпущу тебя? — Бэкхён хоть и двигался медлительно по сравнению со своим обычным состоянием, но Минсок попросту не был готов к нападению. Бэкхён повис на нём, заглядывая в глаза. — Ты от меня так просто не отделаешься! Я сейчас уже готов уходить, если готов ты. Ещё совсем немного приду в себя и покусаю тебя за пятки! Чана Чанёлю оставил только ради того, чтобы дать подзатыльник! Я негодую, Минсок. Негодую и злюсь. Как ты мог подумать, что мы останемся, если вы уйдёте?!        — Вы ещё слабы, а Чан совсем мал.        — Я не только тебе пятки покусаю, но и Чонину. И хвосты понадкусываю! И уши!!! Два сапога пара! Куда вы, туда и мы. Даже если придётся довольствоваться только орехами и ягодами. От нас не отделаетесь!        — Никто и не хотел от вас отделаться, — Минсок с трудом вставил несколько слов в поток возмущений и крепко обнял Бэкхёна в ответ. — Я так рад, что вы будете с нами! Просто беспокоился о вас.        — Пф, — фыркнул Бэкхён, — с вами идут почти все асаи, кроме шестерых, что решили остаться и заключить договор с Рыжими. Я их не знаю, потому не скажу, как зовут волков, но даже Ифань с Чунмёном решили идти с вами. А ты тут стоишь слёзы льёшь, ещё и думал, что мы за вами не последуем. Идём, у нас пирожков столько, что два селения накормить выйдет. Надо как-то этих Рогатых усмирить в плане готовки. С ума сойти можно, я скоро стану круглее, чем в беременность.        Чонин выслал в разведку Хосока с небольшим отрядом, чтобы решать, как будут дальше: отправятся ли в старое поселение или же будут строить новое. Хосок вернулся через несколько дней, почи сложившихся в седьмицу, но с добрыми вестями. Уцелевших домов хоть было всего ничего, и их стоило немного подлатать, но они были пригодны для жилья. Селение Рыжих они покинули через две недели после возвращения Хосока, собрав самое необходимое, чем поделились Рыжие. Путь был неблизкий и не самый простой, потому что приходилось делать передышки чаще, чем если бы шли только здоровые, но через девять дней они добрались до селения, в котором вырос Чонин.        Потом начались непростые месяцы, полные тяжёлой работы и весёлых песен, что в противовес усталости лились рекой. Смешивались старые напевы и придумывались новые слова, что запечатлевали происходящее с ними в новом селении. К голосам омег подключались голоса альф, и они творили свою историю и свои песни. Все были заняты делом, некогда было стенать о том, что останься у Рыжих, было бы легче. Всё равно пришлось бы строить дома и заготавливать на зиму рыбу, мясо, ягоды, коренья, травы и орехи. Они работали, не покладая рук, видели результаты своего труда и воспаряли духом.        Они заключили договоры с Оленями, Косулями, Бурыми Медведями, Белыми лисами, и другими асаи, заручившись поддержкой на зиму. Потом взялись за обустройство пути к их селению, выстелив к себе путь камнями и досками, чтобы даже в непогоду повозки могли проехать, хотя пока что не такой уж и длины вышла дорога, но к осени до них добрались купцы с телегами, гружёнными всяким скарбом, так что сетовать не на что было. У Рыжих и то нечасто такие гости были.        Первые несколько зим они провели как Барсуки, что жили в огромных домах, где едва ли не весь клан мог уместиться, но это не испортило отношений, хотя не всем удалось сжиться, и несколько жильцов домов пришлось перетасовать умелыми руками их шамана-Хуты, будто вырезанные из волшебного ясеня руны в мешочке. С Чонином и Минсоком жили Бэкхён с Чанёлем и Чаном, Сехун с Кёнсу и незамужний в первую зиму Хута. Их с Хосоком свадьбу сыграли к следующей осени — в праздник урожая, и тогда в доме стало немного теснее, когда широкоплечие альфы садились за стол.        В соседнем доме жили Хань с Исином, Чунмён с Ифанем и детьми. И если с кузницей всё шло не так гладко, потому что Ифань был вынужден возвращаться домой, чтобы по зиме перевезти инструменты, то Чунмёну для его дела нужны были лишь мази, с которыми ему помогал Минсок. Хань любил возиться с детьми и всячески помогал как Чунмёну, так и Бэкхёну, который с удовольствием ходил на охоту с мужем в свободное время. К исходу новой весны, Хань уже сам качал колыбель с близнецами, так что малышей в их доме прибавилось. В третьем доме жили ушедшие с ними альфы-асаи. Но вскоре селение разрослось.        Время летело словно легкокрылые птицы. Месяцы складывались в годы. Минсок смотрел на воду реки и думал о том, что их клан стал куда больше, чем мог стать, останься они у Рыжих. У Чанёля с Бэкхёном подрастал Чан, который по росту почти доставал папе до плеча. У Ифаня с Чунмёном Чондэ был почти отроком, и его беззаботные дни среди детей подходили к концу. Тао был ненамного старше Чана и держался всегда Чондэ, чувствуя себя с братом в безопасности. У Хуты и Хосока родился Минхо через два года после свадьбы, когда они полностью восстановили селение и построили новые дома. У Ханя с Исином было уже трое детей, у Сехуна с Кёнсу рос Хёнджин и на подходе был ещё один малыш. И это только дети тех, кто примкнул к их стае сразу.        Это радовало, потому что селение росло, приходили новые поселенцы, приезжали купцы, дорога норовила превратиться в тракт. Жизнь давно наладилась, хоть и отошедшие за столько лет после разгрома у Рыжих Росомахи снова начали набеги. Даже к ним пару раз совались, но ушли, пообломав зубы. Дозорные всегда предупреждали вовремя, потому серьёзных стычек не было вот уже около года. Серьёзными Минсок считал лишь те, которые заканчивались плохо для тех, кто стал ему семьёй. А раны да шрамы можно залечить.        Как жилось Рыжим, Минсок не спрашивал, даже когда купцы начинали говорить о племени Рыжих лисов, он уходил. Слишком болело внутри от воспоминаний, чтобы слушать о том, как живётся некогда его стае. Правда, однажды он задержался у костра, у которого сидели купцы и рассказывали поселенцам истории. Именно тогда он узнал, что Хван давно привёл в свой дом мужа из Белых Лисов, который стал шаманом их племени, а теперь они воспитывали целый выводок детишек, в котором были только чёрные лисы и ни одного белого. Минсок улыбнулся, пожелав Хвану и его шаману счастья, но дальше уже не слушал. Чонин его поймал через несколько шагов, стиснул в объятиях и поцеловал так жарко, что они едва до дома дошли. После этого над ними достаточно долго в кулак посмеивался Хосок, ведь ему пришлось прикрывать спину своего воспылавшего страстью к мужу вожака от слишком любопытных детишек.        Некоторые пары порой уходили к родственникам в другие селения, чтобы проведать их, да так там и оставались, но всё больше оседали в округе, где каждый нашёл занятие по вкусу. Сюда стали чаще захаживать родственники живущих здесь, иногда им так нравилось, что они оставались в поселении и расширяли его территорию и состав. Так у них появилось несколько альф-Оленей и Косуль, даже пара Бурых Медведей прибилась, а к осени после ярмарки, куда ездили свободные альфы, появились и засватанные омеги, так что справляли несколько свадеб за раз.        Жизнь шла своим чередом. Минсок как и хотел, посадил травы и попытался наладить отношения с пчёлами, но с ними вышла промашка. Пчёлы то улетали, то кусались, то бунтовали. То в ульи лезли медведи, то дети, которых потом ему же и приходилось обхаживать, когда пальцы, губы или щёки распухали от пчелиных укусов. В один момент Минсок просто сдался и отдал свои ульи одному из альф-Медведей, у которого в мужьях ходил немолодой, но очень статный омега из Чёрных Лисов. С ним Минсок нашёл общий язык быстрее всех, и они подолгу копались на грядках, обсуждая, что лучше посадить и съесть сразу, а что лучше и дольше хранится.        Вот у них Минсок мёд для своих лекарств и брал. Хотя неудачу пережил тяжело, и если бы не Чонин и Хута, забросил бы идею трав на меду совсем. Чонин принёс ему откуда-то котёнка, чтобы порадовать и отвлечь от неприятностей. Минсоку повезло, что даже смешливый Бэкхён поддержал его, не сказав и слова, хотя Чанёлю за его неудачу с гончарством в тот год досталось крепко, даже в какой-то момент казалось, что рассорятся совсем. Чтобы отвлечь Минсока, Чонин сделал загон на несколько овец и коз, а Минсок научился делать сыр, который часто настаивал с лечебными травами, и отбоя от желающих полакомиться им не было. Даже переборчивые в еде дети и те ели, хотя до этого от козьего носы воротили.        Хань признал его негодяем и даже дулся несколько месяцев, потому что он козий сыр готовил по рецепту, доставшемуся в наследство, но сыр, кроме него и Исина не особо жаловали. А в один из долгих зимних вечеров Хань пришёл к ним с Чонином в дом и спросил в лоб: «Что с моим сыром не так?». Минсок почесал затылок, и они засели на несколько дней разбирать рецептуру приготовления, пока не отыскали одну крохотную оплошность, что стоила пары седых волос Ханю. Казалось бы — ерунда, но доски, на которых лежал, созревая сыр, именно они давали тот несъедобный привкус, от которого все и бежали.        — Ты и впрямь чародей, как Бэкхён и говорил, — всхлипнул Хань через несколько месяцев, когда дети с удовольствием умяли сыр, выдержанный на новых досках. — Я думал всё дело в козах или во мне. Спасибо, Белый Лис.        Сейчас в поселении уже было около сорока домов, правда, в десятке из них жили холостые альфы компаниями, но, как показала жизнь, омег асаи находили быстро. То ли дело в их природном обаянии, то ли в отношении к омегам, но вскоре селение грозилось разрастись до шестидесяти домов. А это значило — больше детей, больше людей, больше суеты и лекарств от разных хворей. Наедине с самим собой он бывал нечасто даже дома, потому кот, о котором он давно мечтал, ездил у него на плече, когда он покидал дом и скрашивал его порой муторную и однообразную работу, жмакая мягкими лапками и утешая в минуты печали, которую Минсок тщательно скрывал ото всех.        Он не сильно скучал по тому времени, когда они отвоёвывали у леса землю, чтобы разбить огороды или поставить новый дом. Хотя тогда было и не так суматошно, и как-то уютнее. То, в чём нуждались, но не производили сами, искали в других поселениях, менялись, торговались, искали способы, и во время этих походов некоторые находили любовь. Жили по несколько семей под одной крышей, пока возводили новые дома, было шумно внутри, но тепло в сердце, ведь над домом работали не одни будущие хозяева, а все свободные руки, оттого возводились дома быстро и с меньшими затратами.        Когда Бэкхён с Чанёлем и малышом въехали в новый дом, Минсок загрустил. Он всё так же приходил к ним в гости, помогал с Чаном, рукодельничал с Бэкхёном, пел песни и пёк пироги, но внутри что-то болело и ныло. И чем больше времени шло, тем отчаяннее тянуло сердце. Он помогал другим с детьми, часто вызывался подменить кого-то из омег. Но всё остальное время он улыбался и делал вид, что у мужа вожака самая большая забота — травы и лекарства. Даже Чонину не говорил ничего — у вождя растущего племени было своих забот выше частокола.        Единственный, кто замечал, что у него не всё в порядке, — Хута. Белый лис был не только прозорливым двоюродным братом, но и шаманом. Неспроста Белых Лисов так хотели заполучить себе в селение попросту все, ведь каждый из омег слышал предков, просто знания и умения приходили по-разному и в разные сроки. Хута впервые услышал голоса духов, когда пришёл к Рыжим, а полноценно стал слышать, когда они ступили на порог заброшенного селения, где решили осесть. Ошарашенные глаза брата сказали сами за себя, и Минсок тогда пришёл на помощь, дав отвар из трав, восстанавливающий силы, подсказал, что делать, чтобы голоса в голове не роились, будто дикие пчёлы. Может, потому спустя столько времени именно брат знал и понимал его грусть, но лишь смотрел на Минсока и поджимал губы, замыкая губы молчанием.        Среди сосен и еловых веток, меж павшей хвои и скорлупок кедровых орешков, между раскрывшихся шишек и одиноких травинок, качался на спине чёрный волчонок, радостно тявкая и вскидывая изредка глаза на Минсока, который сидел на песчаном берегу реки и смотрел на её тихий бег. Дубы, ясени и липы шумели листвой, вплотную подступая к реке. Птицы галдели вовсю, но в мгновение ока стихли, и лишь тогда Минсок коротко оглянулся, чтобы заметить ещё одного чёрного волчонка, метнувшегося к Чану. Тот был младше на несколько вёсен, но в росте Чану почти не уступал, ещё и держался крепко, как и его родители, будто всем собой показывая, что жители севера крепче и выносливее южных сородичей. Бесшумно подошёл и присел рядом Хута.        — Грустишь по утраченному?        — Нет. Обмен был равным.        — Думаешь, Чонин разлюбит тебя, оттого, что в каждой семье племени пополнение, и лишь ваша колыбель пуста?        — Ты слишком проницателен, брат мой, — с грустью усмехнулся Минсок и тяжело вздохнул, но тут же улыбнулся, когда в песок свалился сначала сын Хосока и Хуты, а после и сын Чанёля с Бэкхёном, а следом за весёлым рычанием, к реке с воплями понеслась малышня, размахивая руками. Исин с Ханем шли за детьми с полной корзиной полотенец, что означало лишь одно — сейчас на реке поднимется визг, и Ифань в который раз сменит место рыбалки, потому что дети распугают всю рыбу в округе.        — Мы не помешали? — поинтересовался Исин, но, не дожидаясь ответа, скинул одежду и первым прыгнул в воду.        — Каков, а? — возмутился Хань и рассмеялся. — Гордый отец семейства, а по шкодливости детям фору даст.        Следом за Исином с визгом ринулась малышня, громко разглагольствуя о том, что Чан уже в воде, хотя до этого боролся в песке с Минхо, и, между прочим, никак не мог так быстро оказаться в реке, если бы не был заколдованным. За глаза его так называли буквально все, потому что Чан был самым быстрым и ловким, и это вовсе не от возраста зависело, а от силы предков, что передали ему духи. Дети были в этом убеждены, а рассказывающий вечерами сказки Бэкхён не спешил их разубеждать, хотя сына они с Чанёлем и баловали, но не позволяли задирать нос. Минхо вместо того, чтобы с радостью плескаться на мелководье, сначала подбежал к Хуте, обнял папу на мгновение и унёсся следом за всеми к воде, и тут же начал плыть к плещущемуся Чану и внимательно следящими за всеми Исину.        — Твой сын такой целеустремлённый, — Минсок наблюдал, с каким упорством Минхо продолжал плыть, хотя и было видно, что устал.        Исин дал знак Ханю и отвлёкся от плещущихся на мелководье, чтобы полностью сосредоточиться на старших детях. Чан с довольным лицом нырял, а выныривая, тряс головой, разбрызгивая вокруг себя воду. Казалось даже, что кудряшки распрямятся под действием капель, но каждый раз, когда он вылезал из воды, они снова скручивались в тугие кольца. Минхо доплыл до Исина, тот дал ему свою руку, чтобы мальчик мог отдохнуть, и что-то проговорил, наверняка ободряя.        — Как и все асаи, — улыбнулся Хута и заправил за ухо косу с вплетёнными в неё перьями. Такие же косы носил теперь и Минсок. За эти годы волосы отросли почти до прежней длины, и белоснежным покрывалом рассыпались по плечам, когда Чонин расплетал их, чтобы полюбоваться.        — Думаю, твой характер проскальзывает, — со смехом произнёс Минсок, продолжая перебирать принесённые в подоле травы и стараясь отогнать дурные мысли, что всё-таки лезли в голову даже тогда, когда он думал о другом. Особенно частыми гостями они стали на исходе седьмого года, как они восстановили поселение родителей Чонина.        — Или характер всех Белых Лисов, — пожал плечами Хута, и от этого движения качнулись в ушах металлические бубенцы и колокольцы, зазвенели, отгоняя злых духов. — Твои малыши будут такими же.        — Будут ли?        — Не сомневайся, будут. Цена твоего выбора оказалась высока, но ты спас три жизни, и порой самого драгоценного ждать приходится долго, — Хута толкнул Минсока плечом и приобнял одной рукой. — Поверь мне, всё будет, просто ещё чуть-чуть надо подождать. Кто знает, может, твой сын переупрямит всех старших? Может быть, он станет самым сильным шаманом из ведомых?        — Как скажешь, шаман, как скажешь.        Над головой шумела листва, ветер ласкал листья деревьев, заигрывая с ними и обещая, что когда они изменят цвет, то он подхватит их в свои объятия и унесёт с собой, листва шепталась и дрожала в предвкушении. Змееголовник спутал свои длинные стебли с иссопом, распространяя сладковатый аромат цветов, но стоило ветру коснуться травы, как Минсока обдавало терпким запахом, что шёл от стеблей и листьев. Орегано пышным розовым цветом влекло гудящих тружениц-пчёл, ему вторили расторопша и эхинацея, раскинув яркие цветы в стороны, мелиса и мята, растущие почти у заводи, источали свежие ароматы, качаясь в ритме дыхания ветра. Малышня зашумела, что означало лишь одно — Исин гнал их на берег.        — Почему Чан дольше всех плещется? Он избранный, что ли? — пробурчал Чондэ. — Заколдованный, не иначе.        — Может, он будущий вождь, — предположил Минхо.        — Всё этому кучерявому! Зуб даю, ещё и самый красивый омега достанется, — надулся Тао, складывая руки на груди и поглядывая на Чана, который был младше на целых три месяца. Чондэ держался рядом и тоже хмуро смотрел на курчавую голову, что то и дело исчезала под водой, когда Чан нырял на пути к берегу.        — Ты на себя намекаешь, что ли? — фыркнул Чондэ и лягнул ногой горку водорослей, что тут же отозвалась не самым приятным запахом.        — Чего это вдруг? — Тао тут же растерял всю серьёзность в удивлении выпучив глаза.        — Братишка, самый красивый у нас — ты, — рассмеялся Чондэ.        — Ещё чего, — вздёрнул нос Тао. — Сдался мне этот чернохвостый. Мне нравятся совершенно другие альфы! Как отец, например. Он такой у нас… лучше всех.        — Это мой отец лучше всех, — возмутился длинноногий Хёнджин и для верности ногой топнул. — А ещё он лучший резчик по дереву!        — Потому что единственный? — не преминул встрять Чондэ.        — Ах ты морда лисья, — взбеленился Хёнджин и пошёл в наступление, словно его папа, которому стоило лишь нахмуриться, как многие альфы давали заднюю. Чондэ сделал шаг назад, хоть он и был старше, но кровь Косуль, что текла в жилах Хёнджина, превращала его в упёртого и рогатого, которого перебодать мог не каждый. Да и связываться с его папой не хотелось. От одного взгляда Кёнсу хотелось бежать и утыкаться своему папе в бок, делая при этом вид, что он не боится, а просто пришёл пообниматься.        — А ещё, на минуточку, ваш отец такой же асаи, как и Чан, — со спокойной ехидцей вставил Минхо, зачёсывая пальцами волосы назад.        — Успокоились все! — прикрикнул на детей Хань, раздавая полотенца старшим и кутая самых маленьких. — У всех прекрасные отцы и папы, нечего разводить ссору на пустом месте.        — Слушайте, что папочка сказал, — пискнул малыш, который так и остался стоять у ног Ханя, обнимая одну из них обеими руками, чтобы согреться. Хань погладил сына по голове и поднял глаза к небу. Близнецы вместо того, чтобы пообсохнуть, возились в песке, перепачкавшись с головы до пят.        — Ох, уж эта детвора, — вздохнул Хань. — Можно я лучше рыбу ловить буду? — взмолился он, когда со спины его обнял Исин, отчего одежда тут же намокла, а от прохладной кожи мужа и вовсе сделалось холодно.        — Сегодня дежурный у нас ты, а потом и на рыбалку можно сходить. К Белой Скале, — проурчал Исин Ханю на ухо, но Минсок с Хутой всё равно услышали и засмеялись.        — Ох, уж эти альфы, им лишь бы к Белой Скале сходить, — фыркнул Хута и засмеялся громче, запрокидывая голову.        Иносказательность ещё была непонятна детям, но Чондэ уже уши навострил, как самый старший. Вот-вот догадается, а потом ищи-свищи ветра в поле, когда в пору войдёт да омегу захочет найти. Их поселение на незамужних омег небогато. Только старшие, да и те все замужние омеги, а из детей и вовсе только Тао. Минсок вздохнул и задумчиво потеребил рукав. А ведь этот вопрос придётся решать в скором времени, нужно будет обсудить с Чонином и названными родителями Чондэ, как поступать дальше. Ифань как асаи ситуацию явно воспримет спокойно, а вот чуткое сердце Чунмёна может и дрогнуть, если потребуется отпустить сына в другое поселение, чтобы и ума-разума набрался, и омегу отыскал.        — Вы ещё здесь посидите? — пересчитывая детей, спросил Хань.        — Ага, хорошо тут, духи поют, и травы к Минсоку взывают, — отозвался Хута и потрепал по голове подошедшего сына. Минхо сурово поджал губы, но в глазах всё равно мелькнула искра удовольствия, когда тёплые пальцы папы скользнули по лицу. Хута улыбнулся, провожая сына взглядом. — Альфа альфой, а ласка нужна всем, что бы там ни говорили. Вон Бэкхён своего вечно тискает, может, оттого Чан и ласковый такой ко всем, повезёт его омеге, будет обласкан с ног до головы.        — Ты Минхо тоже обнимаешь постоянно, а он дичится.        — Да ерунда это, — улыбнулся Хута, провожая взглядом вереницу детей, — показательное для других, не хочет показаться папенькиным сынком, видишь, как Чондэ всех задирает? И дело не в том, что Рыжая лисья сущность просится наружу, а потому что активный и внимание толпы нужно, ему бы к Хосоку учиться пойти ещё весны три назад, а то всё впопыхах будет навёрстывать. И ведь будет и петь, и играть на инструментах, а Чунмён всё упирается, говорит, что кузня и вправление костей куда занятнее. Вот смеху-то будет, когда…        — Когда что? — Минсок повернулся и внимательно посмотрел на брата.        — Когда Чондэ запоёт. Ты был прав, когда сказал, что Чунмён с Ифанем обретут детей, да только четыре руки в помощь — это не Чондэ с Тао, а Тао и его будущий муж, — рассмеялся Хута, щуря попеременно то один глаз, то другой. — Правда, Чунмёну светит и успокоение, будет кому дело жизни и знания передать — Чондэ приведёт мужем будущего костоправа. Так что спокойно отпускайте Чондэ с Сехуном, — Хута подмигнул Минсоку и сунул в рот травинку с колоском на конце, откинулся на песок и посмотрел в небо.        — Ты так далеко видишь?        — Вижу, — честно признался Хута. — Но тебе не скажу ничего больше, чем сказал.        — Даже если я буду тебя допрашивать? — сузив глаза, уточнил Минсок, наваливаясь на брата и начиная щекотать. Хута извивался под пальцами, взвизгивал и смеялся, но не поддавался.        — Как дети, честно слово, — прозвучало над головами.        Минсок с Хутой вскинули глаза на стоящих над ними мужей и счастливо засмеялись, утягивая не ожидающих подвоха альф на песок. Отсмеявшись, Минсок спохватился, но травы уже были рассыпаны и перемешаны с песком. Он тяжко вздохнул и позволил Чонину себя обнять, уложил голову на широкую грудь альфы и прикрыл глаза. Сердце ещё колотилось от смеха и игривой потасовки, но медленно успокаивалось. Хута с Хосоком ушли как-то незаметно, и понял это Минсок лишь тогда, когда Чонин коснулся губами его скулы.        — Надо уговорить родителей Чондэ с Сехуном отпустить.        — Задача не из лёгких, — нахмурился Чонин. — Но мы попробуем. Хута что-то снова напророчил?        — Угу. Он куда лучший шаман, чем я.        — Не согласен, Хёну говорил, что такой обмен, на который согласился ты, не каждый рискнул бы провести. Не каждый откажется от сил, другим неподвластным, даже ради своего счастья, а уж тем более ради других. Не каждый омега отречётся на семь лет от возможности иметь детей, чтобы спасти друзей.        — Ты знаешь?        — Знаю, — кивнул Чонин, костяшками пальцев проводя по щеке Минсока. Тот зажмурился и протяжно выдохнул. — Давно. С самого начала.        — Осуждаешь?        — Нисколечки, — Чонин боднул носом щёку Минсока, обращая на себя его внимание. Минсок неохотно поднял слезящиеся глаза. — Веришь мне?        — Верю.        — Надеюсь, ты не грустил всё это время и не надумал плохого? — Чонин внимательно всмотрелся в зелёные глаза и, похоже, нашёл ответ, который его расстроил. — Надумал, всё-таки. Почему молчал тогда?        — У вожака куча дел, — отмахнулся Минсок и упал лицом в вышитую рубашку на груди мужа в тщетной попытке скрыть пылающее лицо, но Чонин поднял его за подбородок и всмотрелся в глаза.        — У вожака любимый муж, который по значимости рядом с жизнью, — Чонин поджал губы и нахмурился. В волосах серебром сверкнула прядь седины. В голосе скользнуло сожаление и ощущение вины, что тут же отдалось болью за грудиной. — Все эти годы? А я не видел… Не замечал... Прости меня.        — Лишь в последние дни особенно тоской кроет, так что не за что прощения просить, — успокоил его Минсок. — Просто поцелуй меня.