Мой Бог — это правда. Мой Бог — это верность Мой Бог —это лучшее, что в нас есть Мой Бог — это завтра. Мой Бог —это смелость Сказать: "Ты нужна мне, пока ты здесь" Наш мир — это сердце, другого не будет И важно какой мы оставим след Мой Бог — это люди. Мой Бог — это люди Мой Бог — это люди, в которых свет
Утро вышло морозным и пасмурным, за окнами завывало, воздух нервно бил в стекла, заставляя их дрожать. В без того холодной комнате, где даже надышать толком не получалось, изо рта, кажется, готов был идти пар. Вещи так и валялись раскиданными после нахлынувшей прошлым вечером бури эмоций, одежда собралась в углу неаккуратной кучкой, напоминавшей гнездо. Ветер будто заносило и сюда: чемодан был раскурочен и сломан, вверх ногами разложились пара стульев и письменный стол, небольшой диванчик был сдвинут и перевернулся на спинку, рядом с ним — вываленные из шкафа футболки и рубашки Юмы, еще дальше, у стены, рваные ошмëтки, ещë сутки назад выполнявшие роль лëгкой занавески. Кубарем оказалось всë, кроме кровати — еë просто-напросто не получилось сдвинуть. Лука сопела, прижимая к себе одеяло, и кутаясь в огромную кофту своего жениха, с которой и начался погром: Ороку надела еë, растрогалась, а потом взбесилась, да так, что наружу вылезло, кажется, всë за последние пару недель, вся боль с соплями, криками и желанием испариться. Сидя на кровати и оценивая масштаб бедствия, она почувствовала, как стало немного легче, но, засыпая, всë же пропустила одинокую слезинку. В комнату постучали сначала тихо и ненавязчиво, потом уже громче, а спустя несколько мгновений затарабанили во всю силу. Лука завошкалась, перевернулась с боку на бок и начала мямлить сквозь дрëму. Вставать не хотелось — Ороку знала, что за пределами одеяла противно и зябко — но долго терпеть грохот двери не вышло и пришлось встать. Поджимая пальцы ног, Лука в два шага подскочила к порогу и с недовольным бурчанием провернула замок. — Ты не представляешь, что вчера было! — в помещение буквально ввалилась Неко, воодушевлённо прижимавшая руки к груди, бесцеремонно забыв даже поздороваться. За ней следом вошла, чуть кивнув, Кира. — Я даже не думала, что он может!.. — Такуго замолчала на полуслове и с недоумением огляделась. — Тут что, было побоище? — она подняла на Луку немного испуганный, недоверчивый взгляд. Ороку обвела комнату глазами, вспоминая, как вчера металась из угла в угол, снося на своём пути всё, что казалось ей виноватым в её чувствах. — Если бы, — буркнула она и запрыгнула обратно на кровать, кутаясь в одеяло. Рядом с усталым вздохом села Кира. — Тогда я продолжу? — Такуго еле заметно подпрыгнула и вновь расплылась в улыбке. — Так вот, я про Руки, он, оказывается, не такой, как я думала! — Лука бы соврала, если бы сказала, что слушала. План Неко был абсолютно очевиден: вести себя настолько непринуждëнно, чтобы от этого тошнило. Она пыталась отвлечь этим и себя, и Киру, и Луку, но одного не продумала точно — врать подругам было равноценно вранью себе. Ни одна из них не была дурой, чтобы решить, что всë между ними останется прежним, что их беспрекословная любовь друг к другу не встанет под угрозу, что они продолжат понимать друг друга без слов. Когда вскрываются такие факты, которые дают понять, что человек не знает себя сам, это не оставляет окружающим выбора — приходится сомневаться. От осознания этого вовсе не становилось легче, потому что потерять людей, заменивших семью, Лука была не готова совсем. Их итак отрезали от школьных друзей, с которыми все трое провели не один счастливый год, выезжая на природу в незнакомые префектуры, собираясь втихую в общежитии, спасая друг друга иногда из таких передряг, в которые верилось-то с трудом. И вот она, новая передряга, в которую снова не верится, но из неё уже никто не спасёт. Даже Котару, имя которого в своё время давало Луке карт-бланш на спокойствие и уверенность в том, что с ней не случится ничего страшного, тут не поможет. Впервые не поможет. — Ты слушаешь? — Такуго возмутилась так неожиданно, что Лука подскочила на месте. — А? Что? Прости… — Ороку пару раз моргнула, глядя в пол. — Я просто только проснулась, а ещë всë думаю, знаете, ну, о нас. — Лука подняла взгляд и поняла по лицам подруг, что они понимали, как бы не старались этого скрыть. — Сегодня приезжают родители. — Кира произнесла это спокойно настолько, что равнодушие в еë голосе даже пугало. — Да, совсем скоро. — сама не зная зачем, подтвердила Лука. Но они все друг друга поняли. Они негласно сошлись на том, что все вопросы будут выяснять только после встречи с родными, которая должна многое прояснить. Хоть что-то прояснить. Лука знала, что сегодня судьбоносный день не только для всех троих, но и для нее лично — она каждой клеточкой тела чувствовала, что приедет человек, которого она много лет называла отцом. Человек, который винил еë слишком во многом, который перешел грань и причинил такое количество отборной боли, что от воспоминаний об одном его виде вставали дыбом волосы. Его хотелось забыть, навсегда, выжечь из памяти и оставить на месте страданий лишь рубец, но этого не выходило никак. Единственным вариантом изгнать кого-то из воспоминаний было простить его, а «отца»… Его она ненавидела. Лука знала, что это страшное, сильное и категоричное слово, и он был единственным человеком, к которому она применяла его без колебаний, потому что его хотелось убить, так жестоко, как только могло нарисовать воображение, а потом никогда в жизни не пожалеть о содеянном. Вот, что чувствовала Ороку. Чистую, первородную ненависть, которой сегодня она напьëтся сполна, постаравшись сделать лишь одно — не утонуть в этом чувстве и не наделать глупостей. Прикрытая дверь распахнулась синхронно со звонким стуком. Лука посмотрела в проход, выронила глухое «э…» и подумала, что провалиться сквозь землю было бы хорошим вариантом: зашëл Юма. Зашëл и увидел Ороку, сидевшую в его кофте, посреди перелопаченных вещей и перевëрнутой мебели. Правда, на его лице не отразилось удивление. Совсем. — Спускайтесь, уже скоро. — Муками был сам не свой. Никакой напускной хабалистости, голос стал тише, изменился даже взгляд, словно потух. Неко и Кира переглянулись и вышли из комнаты сразу же, оставив замешкавшуюся и краснеющую от стыда Ороку наедине с Юмой. — Я тут вчера немного… — Лука осеклась, поймав стеклянный взгляд Муками. Холодный. «Не тот». — Я ночую в комнате напротив. — он сделал небольшую паузу. — Я всë слышал. — Юма продолжал говорить этим дурацким, чужим спокойным тоном. Лука хотела, чтобы он прекратил. С лица Муками словно стëрли всю мимику, не дрожал ни один мускул, он позволил себе лишь почти незаметно двинуть нижней челюстью. Ороку чувствовала, как от взгляда на него под кожу заползал мелкими змейками и тараканами ледяной ужас, превращая струившуюся по венам кровь в причудливую ледяную скульптуру, — она не видела Юму таким даже в первые дни. Сознание, без того фонившее в голове белым шумом, дало скол: это вообще он перед ней стоит? Стоило вчера отцу, настоящему, родному отцу оставить Ороку одну, как Муками сразу же появился вместо него. Чувства были двоякие: с одной стороны Луке хотелось вжаться в него настолько, чтобы слиться в одно целое, чтобы он оказался сильнее и заполнил ее пробелы, сделал так, чтобы тело, гудящее как телевизионные помехи, стабилизировалось и прекратило дрожать, чтобы он спрятал её под рёбрами, потому что свои собственные у Луки переломались и совсем не могли защитить кровоточащие внутренности. С другой, Ороку готова была выть, лишь бы он ушел, оставил ее в покое и не заставлял ничего к нему чувствовать, не вынуждал думать о том, как сильно Лука к нему стремится, не заставлял видеть в нëм способ достичь целостности, будто они два химических реагента. Она хотела, чтобы он был непозволительно близко и несоизмеримо далеко одновременно. Они опять поругались, несмотря на то, что оба не знали, откуда на споры взялись силы. Она кричала, что ей было бы легче, если бы не он и его дурацкие игры на чужих чувствах. Он кричал, что она не даëт ему объясниться, не хочет его услышать. Оба не докричались. В комнате продолжало висеть молчание. Они не смотрели друг на друга: Лука потому, что было стыдно и страшно, а он… Ороку казалось, что он просто не хотел на нее смотреть. От этого становилось некомфортно внутри собственного тела, оно начинало казаться ничтожным, омерзительно маленьким, таким же гадким и жалким, как она сама. Ещё ни разу Лука не видела Муками таким отстранённым, по-плохому тихим, пустым, и это пугало, очень, потому что к Юме, от которого во все стороны растекается обжигающее, яростное тепло, у которого в глазах хищный запал, Ороку уже привыкла. Потому что такой Юма слишком уж стремительно сумел въесться в кожу так, что его частички буквально проникли Луке в кровь. Такой Муками уже перестал быть страшным настолько, чтобы его агрессивный жар пригвождал к месту, более того, давление этого жара начало приобретать статус желанного. А сейчас Юма не был и близко похож на привычное пламя, скорее походил на ледяную фигуру, в которую почти превратился Кай в сказке. Неужели для Муками Лука успела стать Снежной Королевой?.. Нет. Всё это началось потому, что его ответ на любой её вопрос — нет. — Ты не мог бы выйти? — Ороку еле шевелила губами, неловко заламывая пальцы. Она почти не слышала саму себя, да и не хотелось: собственный голос казался сейчас омерзительным, раздражающим и резал по ушам даже мысленно, — Я переоденусь. Юма не шелохнулся и продолжил молчать. Несколько секунд неуверенно посмотрев на него, Лука тихо позвала Муками по имени. Опять ничего. Ороку опустила голову и решила просто ждать, правда в такой тишине было страшно дышать, а ей всё сильнее хотелось плакать. Благо, слёзы не шли. Ни разу за последние пару лет Лука еще не ощущала себя настолько омерзительно слабой: слишком много чувствовала, слишком громко и долго рыдала, слишком плохо защищала близких. От той Ороку, которая проснулась в особняке в первый день, осталась только оболочка, из которой выпотрошили стойкость, напускную уверенность, умение решать проблемы, постоять за себя, разом вытряхнули всю злость, на которой Лука функционировала большую часть своей жизни. Она позволила себе расслабиться рядом с ним всего на пару дней, а всё топливо уже испарилось, оставив после себя набитый ватой скальп. Выходит, Муками еë ограбил. — Юма… — пару минут спустя, Лука осмелилась позвать его снова. — Не переодевайся. — голос совсем чужой. Ороку хотелось вскочить, схватить Муками за щёки и прокричать в лицо то, как сильно она хочет, чтобы он вернулся обратно. Чтобы он вспылил, ударил по шкафу, хотя бы цокнул, скривился в конце концов! Что угодно бы сделал, чтобы хотя бы дать ей знак, что тот Юма, у которого глаза и руки для вампира слишком уж горячие, не был бредом от резко оборванных нервов. Что он живой. — Что? — хватило её только на это. Удивительно, что такой беспомощности, как она, вообще на что-то хватало. — Не переодевайся. — он всё-таки повернул к ней голову. Сердце кольнуло от того, насколько незнакомый человек на нее смотрел. — Останься так. — сказав это, Юма ушел, тихо закрыв за собой дверь. Оглядев себя, Лука натянула рукава кофты Муками пониже, всхлипнула, понадеявшись, что проронит хоть слезинку, но, не сумев ничего выдавить, поднялась, обулась и хотела было юркнуть в ванную, как омерзение от самой себя вулканом взорвалось в голове. Тело непослушно задëргалось в конвульсиях, зубы сами сомкнулись в паре мест на руках, голова настолько резко провернулась на неуспевшей напрячься шее, что та хрустнула и пустила импульс боли по спине в ноги. Потеряв опору, Лука рухнула на колени и замерла на несколько мучительно долгих и тихих секунд, на которые даже остановилось сердце. Сознание усилием воли переварило весь ворох разом свалившихся чувств и дало четкую команду: бей. И Ороку била, — по полу, бедрам, ближайшей стене — не роняя ни единой слезы, потому что плакать уже не хотелось. Из желаний внутри горела только жажда убивать, разрывать пальцами чужую кожу, разбивать головы о дверные косяки. Она ненавидела собственную слабость, но тех, кто стоял за ней, она ненавидела настолько пожирающе, что от одной мысли об их мучениях, агонии и мольбах перед глазами вставала заветная красная пелена. Ровно тридцать секунд спустя, которые отсчитали настенные часы, Лука мотнула головой, сбрасывая кровавое навождение. Такое бывало, она знала, что иногда сознание требует выйти из строя совсем не надолго, чтобы вернуться к заводским, не желающим доводить людей до мольбы о смерти, настройкам. Встав и тряхнув головой еще раз, чтобы уж наверняка, Ороку таки оказалась в ванной. Уже пять минут спустя Ороку услышала из-за двери голос Неко и поняла, что дольше задерживаться наверху не может. В последний раз окатив лицо водой, Лука сделала то, чего избегала всё утро — взглянула на себя в зеркало. Во взгляде напротив не читалось ничего, кроме беспомощности маленькой девочки, которую Ороку старалась не вспоминать уже несколько лет, и с одной стороны это пугало, но с другой… Именно из этого запуганного ребенка выросла она с её взрывным характером, упертостью и внутренней силой, которой многие могли позавидовать. Она пережила достаточно, чтобы даже сквозь ненависть к каждой своей детальке знать, на что она способна. И она не пойдет показывать, как плохо ей живется, она пойдет и покажет то, что такие, как она, за пару недель не ломаются. Такие, как она, даже не гнутся.***
В гостиной царило жутковатое молчание, изредка прерываемое перешептываниями Райто и Неко, дрожь которой было видно невооруженным глазом. Лука мысленно отметила, что Сакамаки приехали и сегодня, а значит на всех следующих судьбоносных встречах их не избежать. Наверное, это было даже к лучшему: Райто умел разбавить обстановку, хоть и был не всегда уместен, а Шу… Словно подсознательно Ороку чувствовала, что его неподрываемое спокойствие заразительно, оно буквально вырастало за спиной как подушка безопасности, заготовленная на самый ответственный момент. Кира сидела рядом с Коу, он снова, как вчера, держал её за руку, и несмотря на то, что они не жались друг к другу вплотную, Ороку почувствовала, насколько прочную опору создавал Муками, и благодарно ему кивнула. Они в порядке. Кира и Неко находились в самых надежных условиях из тех, что предоставляла ситуация, и от этого сердце снова начинало биться, постепенно разбивая оковы страха. Кагимото не дрожала, на коже не выступало синевы от волнения, спина снова была дежурно ровной, взгляд прямой, рассекающий воздух, почти нормальный, почти как еë «учил папа». Такуго выдыхала всë спокойнее после каждой короткой переговорки с Райто, руки спокойно лежали на коленях, не комкая ткань еë любимых вельветовых брюк, глаза не бегали с одного лица на другое. А вот защищать их дальше — уже дело Луки. На небольшом угловом диванчике как обычно сидел Адзуса, а рядом, закинув ногу на ногу, Хигари. Казалось, она была ещë более ослепительной, чем обычно: волосы блестели ярче, глаза сверкали огнëм явного предвкушения, атмосфера заранее предполагаемого триумфа вокруг неë раздражала сильнее обычного. Правда, Адзуса был мало увлечен невестой, даже не бросал взгляд в её сторону, и это было, пожалуй, единственным, что омрачало еë настрой и до тепла в животе радовало Луку. Они не виделись два года точно, но за них в Ороку Хигари не изменилось ничего, а значит Ороку Лука имела всë те же поводы на дух не переносить сестру. Руки и Юма сидели в соседних креслах, Ороку хотела было шагнуть в сторону жениха, но тут же осеклась и с тихим вздохом упала на диван рядом с Шу. Обменявшись с Сакамаки взглядами, Лука выпрямилась и приняла спокойный вид. От Шу исходила надежность, буквально ощущаемая кожей, и это чувство согревало изнутри осознанием того, что всë будет в порядке. Даже если нет — с этим обязательно можно будет разобраться. Правда при всей этой силе, это не давало Ороку выкинуть из головы то, как резко Юма оказался слишком неживым даже для вампира. Он сидел ровно, не шевелясь, глядя куда-то в стену напротив, хотя, скорее, сквозь. Взгляд был стеклянным, не столько мëртвым, сколько искусственным. И с этим идеальным стержнем, с этой безупречной белой кожей, которая казалась даже бледнее обычного, он выглядел фарфоровой куклой, почти такой же, как те, мимо коллекции которых Лука проходила в антикварных магазинах, борясь с желанием купить. Что ж, теперь у неё была двухметровая, невероятной красоты кукла. Бесплатно. Ещё несколько минут утонули в тишине, напряжённой и немного кислой на язык, но в середине этой чёрной дыры продолжало светиться омерзительно идеальное существо Ороку Хигари, будь она неладна. Пару раз бросив взгляд на сестру, Лука, правда, смутилась. В её непогрешимом и буквально вылизанном образе что-то не вязалось: волосы поправляла чаще обычного, еле-заметно заламывала пальцы, проводя подушечками по ногтям, и всë бы ничего, но нервничать и переживать хоть о чëм-то, не скрывая до незримого признаки волнения, было совершенно не в привычках старшей Ороку. — Эй, пс! — Лука еле уловила недовольный шепот сбоку и почувствовала, как ее почти неощутимо ущипнули. Ороку сразу метнула убийственный взгляд на Райто, который тянулся к ней через брата с недовольным видом, и подзывал ее рукой. Неловко встретившись с Сакамаки лицами, оказываясь вровень над коленями Шу, Лука процедила сквозь зубы: — Что? — она надеялась, что каждая зажатая мышца на её лице встраивается в картину явного негодования, — Не до твоих шуточек. — А я не шутить, сучечка, — так же недовольно цедил Райто, прищуриваясь, — Не пялься так на нее, сожжëшь! — он коротко, заметно только для Ороку, мотнул головой в сторону Хигари. — Не будет ничего с твоей драгоценной! — съязвила Лука. — Прекратите оба. — голос Шу был как всегда тихий, вкрадчивый и почти-слегка-немного-чуточку небезразличный. Райто и Лука сразу сели ровно, на последок скорчив друг другу рожи. — Детский сад. — добавил старший Сакамаки, добивая. Снова воцарилось гробовое молчание, которое уже вот-вот готово было засосать в себя всех присутствующих, как послышался спасительный хлопок входной двери, шорох одежды в прихожей и череда уверенных шагов, по которым уже можно было определить, кто приехал. Несколько секунд спустя в комнату вошло четверо. Лука ещë не успела понять, как правильно вести себя с отцом, учитывая, что он появился пару дней назад, поэтому решила действовать наощупь. Встав, она подошла к Сатане и оба получили порцию неловких коротких объятий. С одной стороны Ороку чувствовала связь с отцом, тянулась к нему, но, несмотря на всë это, не могла полностью свыкнуться с этими чувствами и понять, как их выражать. Так или иначе, выдерживать долгие объятья с почти незнакомым мужчиной пока что казалось ей неуклюжим и даже неуместным. Сделав от отца шаг назад, Лука повернула голову вбок и поняла, что сейчас увидит приветствие, от стойкости которого у неё встанет сердце. Кагимото. Они выглядели как всегда статно, по-деловому, с прическами волосок к волоску и одеждой, на которой даже под микроскопом нельзя было найти и пылинки, но было в них и кое-что непривычное: в глазах обоих читалась… вина? На самом деле, родители Киры были далеко не такими холодными и колючими, какими казались на первый взгляд. Их никогда не любили маленькие дети, сама Лука, будучи ребёнком, их даже побаивалась, но, став постарше, поняла, что именно эти люди могут удовлетворить очень важную потребность — они умеют воспринимать тебя всерьëз. И несмотря на их строгость, занятость и нелюбовь к уютным семейным посиделкам, это подкупало достаточно, чтобы их если не любить, то хотя бы уважать. Повернув голову чуть сильнее, Лука увидела, как Кира на секунду застыла, начав вставать, глухо выдохнула и поднялась, сжав руку Коу так, что, стоило ей его отпустить, на запястье у Муками остался белый след. Кагимото подошла к родителям, каждый шаг делая размеренно, с идеальной осанкой, твëрдым взглядом вперëд, абсолютным спокойствием на лице. Все трое обменялись кивками, застыли на несколько секунд, вглядываясь друг в друга, покачали головами вновь и вышли из гостиной. Абсолютно. Молча. И этих мгновений немого диалога между ними хватило, чтобы Луку переполнило изнутри восхищение. Кира владела собой так превосходно, словно последние две недели не значили ничего, словно она не тряслась от ужаса ещë вчера утром, словно не изливала перед ужином душу, силясь понять, как еë могли обмануть. У Ороку всë было проще: отсутствие знания собственной сущности было основано на идее о еë безопасности, а все вопросы о том, точно ли еë родственник сам Дьявол, решались ощущением глубокой внутренней связи. А Кире никто не мог объяснить, почему она не знала. Киру обманули. Но ни одна эмоция, из бушующей внутри бури, не превратилась перед родителями в дрогнувшую мышцу на лице Кагимото. — Сейчас мы дождëмся ещë нескольких людей и начнем. — Сатана повернулся к Карлхайнцу, — Можете поторопить их? — Конечно, — Сакамаки утвердительно кивнул головой, улыбнувшись, и испарился. — Лука, — обратился к дочери Дьявол, тепло улыбаясь. — Он твой. Да. Ороку облизнулась и расплылась в хищной ухмылке. — Какой многообещающий вид. — промурлыкал Райто, облокачиваясь на спинку дивана. — Готовься наслаждаться, — пройдясь языком по обнажённым передним зубам, ответила Лука. — Это будет весëлое родительское собрание. Посмотрев на отца, Ороку столкнулась со взглядом, в котором читалось всë, что ей нужно было знать. У нее буквально пронесся в голове его голос: «Делай так, как считаешь правильным, дочка, «. Ей открывалась не просто вседозволенность, нет, лучше, ей это одобряли, еë к этому подталкивали. Каждый раз, когда Лука испытывала подобное чувство, она понимала, что для нее не было ничего более сладкого. Возможность безнаказанно выпускать пар. Как по волшебству, из коридора тут же послышалось вошканье, шёпот и шаги, но уже совсем не такие, как пару минут назад: суетливые, нервные, неритмичные — там явно волновались. Неко тихонечко ахнула, зажав рот руками, и в еë глазах мгновенно встали слëзы. Лука тут же посмотрела на неë, а потом на тех, кто застыл в дверях — родители Такуго. От их вида могло растаять любое, даже самое черствое сердце: они как всегда выбрали одинаковые, на этот раз бежевые свитера, собирались явно в спешке, потому что волосы у обоих растрепались, а вместе с ними в затхлой гостиной дома Муками появился запах лимонного пирога, которым Такуго-сама любила угощать гостей. После секундного осознания, Неко вскочила с дивана и побежала в уже раскрытые родительские объятья. Семья Такуго мгновенно превратилась в шебуршащий клубок, из которого переодически доносились всхлипы и шёпот о любви. Лука обвела глазами присутствующих, надеясь увидеть хоть какую-то реакцию, но все сидели неподвижно, не меняясь в лицах, кроме Руки, который явно проигрывал в борьбе с еле-заметно ползущими вверх уголками губ. Ороку пару раз моргнула и протëрла глаза, но картинка не изменилась — старший Муками действительно с теплотой наблюдал за происходящим, улыбаясь. Лука усмехнулась: кажется, всë же стоило послушать утренний рассказ Такуго. — Ну всë, тише, пойдëм. — взяв дочь и жену под руки, Такуго-сан повëл их к дивану. Райто галантно уступил место, а потом рухнул с боку от Луки, вталкивая еë в Шу, потому что пространства было не так много. Ороку приветственно кивнула родителям Неко и только хотела обругать Сакамаки, как увидела вернувшегося Карлхайнца и, наконец, его. Ороку Кагихаро. За три года, в которые Луке было даровано счастье не видеть рожи «отца», он нисколько не изменился. Перед ней стоял всë тот же высокий худощавый мужчина с дряблой, обвисающей кожей, собирающейся на шее в складки. Крупные, почти безумные глаза, без того глубоко посаженные, окружали коричнево-фиолетовые круги, лицо было словно мало вытянутой лысеющей голове и казалось нелепо натянутым на череп, верхняя губа поднята вверх, как после неудачной пластической операции, а огромные ноздри на вздëрнутом носу только подкрепляли впечатление. Одет он был так же, как в последнюю их встречу: невнятного серого цвета рубашка, кое-где затëртая почти до дыр и крайне невыгодно подчеркивающая долговязость, непропорциональность и нескладность фигуры, нелепые брюки, которые были и малы, и велики одновременно, и, мать его, огромный, криво вытесанный деревянный крест. Конечно, для священника Когихаро выглядел, мягко говоря, жутковато, но подтверждение его профессии в виде подобного нелепого массива на груди было совершенно лишним — зайдя, он заполнил комнату новым запахом: восковых свечей и плесени его старой, гниющей церкви. — Какое чудное воссоединение семьи. — Лука готова была подавиться приторностью собственного голоса. — Обниматься будем? Окинув быстрым взглядом Хигари, Лука увидела, как та пыталась прожечь в ней дыру. Конечно, мы даже сейчас будем защищать папочку. — Не язви с порога. — Когихаро скривился, от чего его лицо готово было лопнуть. — Я? Язвить? — Ороку подняла брови в демонстративном изумлении. — Да никогда, что ты! Просто хотела начать наш интересный разговор с приятного. — улыбка растекалась по лицу, Лука вальяжно откинулась на спинку дивана. — Ну? — Что «ну»? — Когихаро кривился всë сильнее. Ещë немного, и его лицо действительно разойдется по швам от натяжения. — Тебя притащили сюда не для того, чтобы презентовать интерьер, так что вперёд. — голос и взгляд Ороку мгновенно ожесточились. — Давай, быстрее расскажешь правду — быстрее заберëшь Хигари и трусливо побежишь домой. Когихаро рассмеялся: глумливо, кряхтяще, параллельно хрипло откашливаясь. — Заберу Хигари? — его мерзкий смех перерастал в подобие истерики. — Я же только-только еë сюда сбагрил, идиотка! Мне она уже давно не нужна. — он стоял всего в двух шагах от неë и говорил это. Говорил так просто, что, будь Лука на месте сестры, не поверила бы, но, судя по тому, как быстро на лице Хигари начинала читаться растерянность, она понимала, что слышала правду. Возможно, самую мерзкую в еë жизни. — Восхитительно. — осуждающе хмыкнула Лука, склоняя голову вбок и прищуриваясь. Для полноты образа ей не хватало разве что бокала с тем дорогущим виски, который стоял у Сакамаки в серванте. — Я искренне верила, что отвратительнее, чем ты был, оказаться уже не может, но ты не перестаëшь удивлять. — она растягивала слова, возвращая издевательскую улыбку на лицо. — Но шоу твоих талантов я не заказывала, так что займись тем, с чем справляешься хуже всего — расскажи правду. — Правду?! — Когихаро вновь залился смехом, при этом не отрывая взгляда голубых, почти прозрачных глаз, через которые можно было увидеть все его гнилые внутренности, от лица Луки, — И что же ты хочешь узнать? Почему я тринадцать лет мучался, содержа тебя в своëм доме? — он оскалился, обнажая жёлтые кривые зубы. — Можешь начать и с этого. А продолжить тем, почему твоя дочь до сих пор винит меня в смерти еë матери при родах. Ведь оказывается, я к вашей больной семейке не имею отношения. — Лука усмехнулась. — Какое счастье, что мне не досталось твоих генов. — Неблагодарная! — наклонившись вперёд воскликнул Когихаро, — Я столько лет тратил на тебя свои время и деньги, и этот груз ради того, чтобы просто хорошо жить! — он раскраснелся так, что кожа на лице, казалось, вот-вот была готова пойти волдырями, — Но ничего, теперь-то ты и твоя глупая сестрёнка сидите тут, и ни одна женщина больше не будет мешать мне делать то, что я захочу. — его глаза сощурились, а на лице заиграла широкая улыбка, всë больше открывающая вид на два покосившихся ряда зубов, — Жаль только, что нельзя было прикончить вас обеих так же, как ту идиотку, решившую, что я рад ее пелëнкам! На несколько секунд воцарилась такая тишина, что, казалось, даже прекратили тикать часы. Будто время замерло, само впав в ступор от тех слов, что повисли в воздухе неоново-красной вывеской, бившей по глазам. У Луки встало сердце, застыла кровь в теле, и воздух, готовый секунду назад превратиться в выдох, застрял в середине горла. Всë, что тело позволило сделать, это перевести взгляд на Хигари. Серую, зажавшую руками рот, готовую взорваться в животном вопле боли, со вставшими в глазах слезами Хигари. Хигари, которая тоже поняла, что он сказал. Сестра перевела взгляд в ответ. Впервые за последние годы они чëтко поняли, что сидят в одной лодке. Они обе на мгновение умерли. Моргнув, Лука огромным усилием воли вернула на секунду спавшую с лица маску самоуверенного спокойствия, и почувствовала, что сидеть больше не может. Медленно, сдерживаясь, чтобы не кинуться на Когихаро, Ороку поднялась с дивана, отмахнувшись от руки Шу, потянувшегося к ней, чтобы усадить обратно. Хотелось в добавок на него еще и гаркнуть, чтобы Сакамаки не лез успокаивать еë, как обеспокоенная мамаша гиперактивного пятилетку, но цель у неë была иной, и стояла она прямо перед ней: на двадцать сантиметров выше и процентов на двести бездушнее. — Повтори, — всë, что вышло из Луки, профильтровавшись от проклятий и отборного мата. — Живо! — приказной тон, обычно бывавший у Ороку не в чести. — Я убил еë мамашу. — ублюдская, самодовольная, почти что гордая улыбка не сходила с наглого лица Когихаро. — Она отказалась забрать свой выродок и пропасть из моей жизни, пришлось помогать. — он пожал плечами, так просто, будто не рассказывал об убийстве матери собственного ребенка. От омерзения у Луки свело скулы. Он говорил о Хигари так, будто еë здесь не было, будто он не разбил у нее на глазах образ любящего отца, в который она верила семнадцать лет, будто не признался только что в том, что столькие годы еë растил убийца еë же матери. Лука знала, что Ороку Когихаро самый мерзкий, подлый и низкий человек из всех, кого ей доводилось встречать, а знала она многих: алкоголиков, наркоторговцев, насильников, отбитых бабников, сливавших хоум-видео в сеть. Но все они хоть кого-то любили, и всех их хоть кто-то любил, и пускай иногда это был один человек на все восемь миллиардов, они дорожили им и хранили, как главное сокровище. Ороку Когихаро только что открыл новый уровень бездны — он разбил последнего человека в мире, который видел в нём лучшее. В Луке это вызывало лишь желание голыми руками содрать с «отца» скальп и заставить жрать это, пока он не умрет от удушья или, на худой конец, потери крови. — Из твоей жизни, говоришь? — Лука усмехнулась. — Ты ещë называешь это жизнью? — Теперь — да. — Когихаро расплылся в улыбке. — Мне не мешает твоя сестричка, еë чокнутая мамаша, грезившая семьëй, и, самое главное, я наконец уверен, что точно избавился от тебя, и больше не придётся даже отправлять тебе деньги на содержание. — правая половина его лица дернулась, как при тике, — Растить чужого ребенка всего-то в обмен на безбедную долгую жизнь! — на этих словах, казалось, он готов был плюнуть на пол. Сейчас всë было совсем не так, как когда вошли родители Такуго: Лука кожей чувствовала, что каждый в комнате был напряжен, как высоковольтный провод. Видимо, даже самые страшные и жестокие существа в мире не были способны понять низость этого ублюдка. Но Ороку знала, что это еë битва. И она разрулит это сама. Не потому, что еë растили чтобы, видимо, откупиться от грехов, и даже не потому, что еë всю жизнь обвиняли в том, что из-за неë умерла мать Хигари. Из-за сестры. Кем бы она ни была, какой бы ни была, что бы не делала, ни один, даже самый мерзкий еë поступок не был причиной так с ней обращаться. Лука боялась представить, что чувствовала старшая Ороку, но по лицу еë видела, что ничего страшнее ей переживать не приходилось, и за семью — а Хигари была ей хотя бы в далеком детстве — Лука готова была сейчас не меньше, чем убить. — Тринадцать лет сожительствовать со мной — меньшее, что ты мог сделать, чтобы откупиться от своих грехов, Когихаро, — на его имени Лука неприязненно поморщилась. — Ты слабохарактерный, мелочный, жалкий церковник на побегушках, который всю жизнь вылизывал Богу задницу, умоляя о прощении, а в итоге прощение твоë крылось в лицемерной помощи — как ты там меня звал? — сатанинскому отродью. А Бог твой где? — Ороку стрельнула глазами, медленно приближаясь к Когихаро. — А нет здесь твоего Бога, и ты его никогда даже краем глаза не увидишь, потому что таких, как ты, даже в Ад не берут. Ты останешься гнить в канаве, радуясь тому, что твоим нутром заинтересуются хотя бы тараканы — вот, каким будет итог твоей «безбедной долгой жизни»! — Лука оказалась с Когихаро почти нос к носу, глядя ему в глаза. — И что же ты сделаешь, мелкая демоническая дрянь? — мужчина, хотя это с трудом можно было так назвать, усмехнулся. — Знаешь ли, перед жизнью с ребенком Дьявола выдают инструкцию, и поверь, я знаю, что сейчас ты лишь обычная, слабая человеческая девочка, которой я запросто сверну шею. — Когихаро продолжал хищно скалиться. — Рискни. — получилось так легко, будто Лука давала дружеский совет попробовать прыгнуть с тарзанки, а не разрешала открутить ей голову, но глаза Когихаро быстро сменили самоуверенность на ужас. Сначала Ороку даже было смутилась, но почти сразу поняла, в чëм дело: верхние клыки, которые она обнажила в улыбке, прошлись своим остриëм по еë губам, а в прозрачных, почти белых радужках «отца» Лука увидела два бордово-малиновых блика, как от рубина с еë кинжала. Свои же глаза. Страх делает из без того глупых и безрассудных людей полных идиотов, лишающихся последних крох желания жить. Воздух рассек взмах руки, не заставивший Луку даже дрогнуть, затем в еë сторону приготовилась прилететь хлëсткая пощëчина — очевидно, Когихаро был из таких. Только в сторону Луки хотел дёрнуться отец, как рука Когихаро остановилась в нескольких сантиметрах от еë лица, захрустев. У Ороку ушло несколько мгновений на осознание того, что нужно повернуть голову чуть вбок, чтобы убедиться в самой желанной за сегодня догадке — да. Юма. Он, вскинув подбородок, сдавливал руку Когихаро с такой силой, что ладонь «отца» начинала синеть. Пару секунд глядя на мужчину сверху вниз, Муками, казалось, специально дождался момента, когда тот откроет рот, чтобы начать возмущаться, и, резко дернув, заломил конечность Когихаро ему за спину. Лука дернулась и слегка отпрыгнула от неожиданности, продолжая смотреть на Юму, во взгляд которого вернулся уже ставший привычным огонь. Муками выглядел настолько озлобленным и разъярëнным, что чтобы показать это ему не нужно было кричать, краснеть и пышеть паром из ушей, наоборот, его лицо было настолько каменным и неподвижным, что настрой выдавали лишь застывшие в напряжении скулы и глаза. Его ожившие, сверкающие глаза, настолько яркие по сравнению с теми, что смотрели на Луку утром, что казалось будто они даже поменяли цвет. Юма выглядел жутким, пугающим, жестоким, но в Ороку это пробуждало бешеный сердечный ритм и почти что возбуждение — в истинном гневе Муками был неподражаем. Когихаро кряхтел, матерился и пытался выпутаться, рядом ахала вскочившая Хигари, а Лука как дура смотрела на профиль чуть согнувшегося Муками, даже не пытаясь понять, откуда в ней столько немого восторга. Юма встряхнул Когихаро за заломленную руку так, что мужчина, казалось, готов был заплакать от боли, и Муками начал говорить. Своим голосом. Громким, пугающим, урчащим в районе гортани басом. — Слушай меня внимательно, ублюдыш. — ни единой крикливой интонации, только полная уверенность в том, что он делает и может сделать, если ему не понравится хоть один кривой испуганных вздох Когихаро, — Если ты ещë хоть раз двинешься без моего разрешения, я сломаю тебе сначала пальцы, потом ладони, и так по восходящей, пока целой у тебя не окажется только шея. И когда всë, что у тебя останется, это возможность тихо умолять меня о смерти, беспомощным чучелом валяясь на полу в агонии, я благородно тебя с ней познакомлю, медленно раздавив тебе череп. Усëк? — Когихаро невнятно замямлил. Юма явно такую реакцию не оценил, но прежде, чем он тряхнул мужчину снова, Лука сделала шаг вперед и мягко положила ладонь Муками на плечо, прошептав слышное только ему «отпусти». Тот выпрямился и посмотрел на неë. Ороку столкнулась с совершенно новым для себя взглядом. Юма обеспокоенно пробежался глазами по еë лицу, гулко выдохнул и буквально отшвырнул Когихаро так, что он, пролетев пару шагов вперëд, почти впечатался носом в пол. — Запомни, господня шавка, хоть один волос с её головы, и я найду тебя где угодно за пределами этого особняка и, не сомневайся, придумаю самый весёлый для себя способ поиграться. А вот что понравится тебе — не ручаюсь. — кажется, у Луки и впрямь начало закручиваться в тугой узел в животе возбуждение. Юма ещё ни разу не улыбался так: хищно, с полным пониманием того, насколько он сильный, и знанием, что всё сказанное им — не страшные слова, чтобы припугнуть, а чистая и, возможно, ещё самая безобидная правда. — Всë… — начал было вопрос Юма. — Хорошо. — Лука кивнула, сразу дав ответ. — Он того не стоит. — она улыбнулась, неловко поджала губы и слегка кивнула головой в сторону кресла, из которого встал Муками. Он кивнул в ответ, и Ороку аккуратно села в него, закинув ногу на ногу. Юма встал сбоку. Лука, пока Когихаро пытался собрать своë неуклюжее тело с ковра, подняла левую руку, почувствовала, как Муками положил ладонь ей на плечо, и опустила свою поверх. Уверенности в своей никуда не пропавшей силе, которой в ней без того в ходе разговора с «отцом» появилось с избытком, прибавилось. Внутри стало теплее. Она знала, что могла остановить руку Когихаро сама, что могла сожрать его в ответ на замашку, а ещë не сомневалась, что Юма тоже это знал, но всë равно подстраховал и оказался рядом. Не потому, что она слабая и еë нужно охранять, а потому, что мог, и от понимания этого Ороку стало ещё лучше. Проматерившись себе под нос, Когихаро отряхнулся и развернулся к Луке. — Ты, мелкая дрянь, держи свою бешеную охрану при себе! — Ороку усмехнулась, поражаясь тому, насколько гордость была для «отца» важнее инстинкта самосохранения. Безрассудство, особенно учитывая то, что Юма действительно был бы готов и рад сломать ему кости. — На твоëм месте я бы не оговаривалась. — Лука снова заулыбалась, — Юма не моя охрана, так что сомневаюсь, что смогу убедить его не переломить тебе позвоночник в ту же секунду, что ты выйдешь за дверь. — Когихаро, слегка затрясшись, отступил на шаг назад. — А теперь, будь добр, извинись перед Хигари, должно же хоть что-то хорошее слететь с твоего языка. — улыбка резко пропала, Ороку наклонила голову чуть вбок и выжидающе посмотрела на Когихаро. Тот пару раз почти оскалился, нервно повел плечом и, не глядя на Хигари, выдавил позорно тихое и неискреннее «прости». — Чудно. А теперь беги отсюда так быстро, чтобы, для своего же блага, никогда не найти дорогу обратно. — Что?! — оскорблëнно воскликнул Когихаро. — Я сказала пошел вон из этого дома. — нарочито медленно, с нажимом на каждом слове, произнесла Лука. — Быстро! — стоило ей чуть прикрикнуть и еле ощутимо податься вперед, Когихаро подскочил на месте и вылетел сначала из гостиной, а потом и из особняка, хлопнув дверью. — Придурок. Со стороны дивана Лука услышала тихое перешëптывание, из которого разобрала две основные фразы: довольное «они смотрятся» от Райто и почти восторженное «чувствуются гены» от Шу. Ороку повернула голову в их сторону и улыбнулась, чуть закусив нижнюю губу. Затем она подняла голову и, столкнувшись с Юмой взглядами, посмотрела на него так тепло и благодарно, как умела. Смотрятся, значит? В который раз за день повисла короткая пауза полной тишины, которую разбил голос Райто, храни его господь: — Я, конечно, почти всë понял, — почесав затылок под шляпой, протянул он, — но можно как-то структурировать это, что ли? — на его лице появилась уже привычная Луке усмешка, и она облегчëнно выдохнула. Почему-то стабильность мимики Сакамаки показалась ей гарантом стабильности мирового масштаба. — Веди себя серьëзнее! — грозно глянув на сына, сделал замечанее Карлхайнц. — Всë в порядке, мальчик просто поинтересовался. — голос Сатаны был спокойным и глубоким. Ещё плюс один к стабильности. — Если не углубляться в подробности истории, при рождении Луку нужно было скрыть в мире людей. — начал пояснение он. — У демонов спрятать еë было бы невозможно, отдать в уважаемую семью тоже, вы и сами знаете, как тесно японская элита связана с нами. Поэтому я отдал еë мужчине, попавшему в ад за несколько дней до еë рождения, пообещав взамен за заботу о ней пару сотен лет жизнь в достатке. Лука невольно усмехнулась: — С заботой у него не заладилось. — прошептала она еле слышно, так, что внимание обратил только Юма, чуть сильнее сжавший еë плечо. — Более того, я знал, что у него был в этом мире ребенок, для которого появилась возможность не остаться без отца. — с этими словами Дьявол грустно посмотрел на Хигари, которая продолжала стоять, как парализованная, застыв с руками у рта и слезами, которые всë копились в широко раскрытых глазах. — О том, что Лука попадëт к нам незадолго до своего семнадцатилетия, мы договорились заранее, — рассказ продолжал уже Карлхайнц. — Так же, как было оговорено появление здесь Киры. Так они обе смогут безопасно пройти трансформацию, начнут познавать новый, свой мир. — он сложил пальцы в замок и сосредоточенно прищурился. — Только вот, что удивительно: приезд сюда Неко и Хигари планировался без знания о ваших связях, но в итоге все вы оказались не просто знакомы, но и близки между собой. И думается мне, что это всë вовсе не просто так. — Что значит «не просто так»? — всë ещë изредка всхлипывая, спросила Неко. — В нашем мире не приходится верить в случайности, и именно поэтому мы и собрали вас здесь, а не провели этот разговор в узком кругу. — ответил отец. Луке всë меньше нравилось то, что они с Карлхайнцем говорили загадками. — Опасаться или нет, я вам не скажу. Но все вы, очевидно, должны будете сыграть свои роли в угатованном будущем. — Потому если произойдет хоть что-то необычное — незамедлительно сообщайте нам. — Карлхайнц был собран и серьëзен, но больше выражения его лица Ороку напрягла быстрая и явно подозрительная переглядка Руки и Коу. Ужас её был в том, что что-то точно уже произошло. Лука сама собой сильнее сжала пальцы Юмы. — Мы вас поняли. — Шу кивнул, пихнул брата под бок, и тот последовал его примеру. Остальные тоже кивнули. — А что… — на долю секунды Лука посмотрела на Хигари, засомневавшись, стоит ли спрашивать при ней. — Что будет с Когихаро? — Он проживëт обещанные ему двести лет и отправится туда, откуда я позволил ему выбраться, — отец перевëл на Ороку тëплый, заботливый и уверенный взгляд. — А что станет с ним там — будет уже не моë время решать. — он улыбнулся и в этом почувствовалась искренняя гордость, от которой у Луки пропустило громкий удар сердце, — Кресло, конечно, не трон, но ты смотришься, милая. — он перевëл взгляд на Юму, уже более суровый, но, казалось, не менее гордый. — Вы смотритесь.***
— Думаешь, если заставила его извиниться, я тебя полюблю?! — истерично вскрикнула Хигари, стоило всем покинуть комнату по просьбе Луки, — Это ты! Всё равно ты виновата во всём этом! Если бы тебя не было, он бы остался со мной! — старшая Ороку кричала удушливо, рвано, задыхаясь и всхлипывая. — Если бы не я, он бы остался в Аду. — Лука направилась к выходу из комнаты. — А любовь твоя мне давно не нужна. И прощение твоё мне не нужно. Единственная причина, по которой я заставила его извиниться, в том, что ты всё ещё моя семья. — Я тебя!.. — Ненавидишь, знаю. Избавь, я этого уже наслушалась. — проговорила Ороку, остановившись в дверях и не глядя на Хигари. — Никто не говорил, что семья из тебя хорошая. — с этими словами она вышла из гостиной. Хигари снова осталась одна, наедине со своими слезами, болью и ужасом. Ещё вчера ей казалось, что мир рухнул от того, насколько слабой и доверчивой оказалась Ороку. Уже сегодня те останки, что удалось сохранить, раздавили и перемололи в мелкую стеклянную крошку, впивающуюся в горло и руки. Хигари опустила взгляд на свои трясущиеся ладони. «Семья…» — прошептала она и увидела, как вперемешку со слезами на пальцы начала капать кровь. Ороку Хигари порезалась слишком сильно, чтобы хотя бы подумать о том, чтобы закрыть нос. Капли с глухим стуком разбивались о пол, руки, попадали на носки домашних тапочек. А в голове, удар в удар с ними, разрывались ядерными бомбами одна за другой мысли, на осознание которых не хотелось тратить остатки того, что Хигари считала своим нутром. Она оказалась слишком слабой.