Они друг к другу тянутся

Он стоял в луже крови, испуганный, дрожащий, как флажок на ветру, не имевший сил даже пошевелиться. Ему хотелось сорваться с места и убежать, помыться, всë забыть, но тело не слушалось, а где-то в глубине осиновым колом было вогнано в сердце осознание: это не забывается. Это будет всплывать перед закрытыми веками всë реже, но никогда не исчезнет из памяти, будет сниться ему в кошмарах, дышать ему в спину всю оставшуюся вечность. Когда он только узнал о том, что нужно сделать, подумал, что справится — он уже видел кровь. Только вот собственная кровь от чужой отличалась: запах бил по носу сильнее и противнее, цвет был другой, более живой и от того зрелище становилось ещё более удручающим. Когда кровь он выпустил себе, то знал, что жизнь с ней не утечëт, хоть и надеялся на обратное. Здесь же оказалось, что надеяться не приходится: всë, что он может, это рассчитывать, насколько далеко в игре с чужой смертью он хочет зайти. Стоя над своим первым трупом, он не плакал. Казалось, что если всë то, что он чувствовал, решит вытечь из глаз, у него взорвëтся к чертям голова или, как минимум, треснет роговица, а ведь зрение на оба глаза он только недавно заполучил назад. Потерять вновь было бы жаль. По крайней мере, он надеялся, что после такого будет способен на жалость к себе хотя бы иногда, в моменты, когда выдержка будет давать сбои в системе и рушить внутренние стены. Проблема была лишь в одном — прямо сейчас он стоял обездвиженный собственным поступком, и это время должно было быть идеальным, чтобы себя пожалеть, вот только он себя для этого не простил. И не простит никогда. Своë первое убийство Коу помнил досконально: в чëм были он и жертва, какой лентой подвязали шторы, три ножки низенького кофейного столика, резную коробочку украшений, из которой чуть выглядывало ожерелье из речного жемчуга. Его первой мишенью была молодая светловолосая женщина, ей было не больше тридцати, но девушкой он бы еë не назвал. Квартирка у неë была маленькая и небогатая, всë, что отдалëнно походило на роскошь, выглядело старым и скорее всего было получено в приданное, а сама она была неуютной, неказистой… В первый раз увидев еë, Коу сказал Карлхайнцу, что она выглядит душевно голой, ещë не зная, что таким же совсем скоро станет и он. Будучи ребëнком, Коу не совсем понял, для чего ему нужно было убить ту женщину, при чëм сделать это непременно клыками, поэтому он просто вскрыл ей горло и смотрел, как вкопанный, на хлынувшую из перекушенной артерии кровь. Тогда ему было достаточно твëрдого «так надо» от Карлхайнца, от его спасителя, от того, кто дал ему жизнь и вернул глаз. В те далëкие годы Муками ещë не подозревал, что совсем скоро будет ненавидеть то, какую цену приходится платить за существование. Кровь пришлось тогда пробовать уже холодную и почти запëкшуюся, и без того мерзкая процедура стала ещë более гадкой. Первый глоток разделил Коу пополам: было так противно, что хотелось блевать, и так вкусно, что хотелось ещë. Это было даже не желание, а чистое вожделение. С тех пор Коу убил уже не один раз, но образ первой своей жертвы он нëс с собой через всех. Однажды, когда осознание своей сути легло на него полным грузом, а детское восприятие мира ещë зудело где-то в мозгу, он почти помолился. Его вовремя поймал Юма, привыкший к новому амплуа гораздо быстрее и легче — по крайней мере, так казалось — и отчитал. Выходило у него так утрировано серьëзно, что Коу не выдержал и рассмеялся сквозь пелену слëз, уже успевшую встать в глазах от всех тех слов, которые он собирался озвучить Богу. «Богу, которого нет, » — так Муками решил для себя: «Потому что лучше бы ему быть придумкой, чем тем мудаком, которым он рисуется, «. У Коу, к его почти двумстам годам, точного возраста он сам не помнил, вырисовывался крайне неудачный и безрадостный портрет: одинокий, не сумевший отпустить детство убийца, преуспевший разве что в музыке, и то скорее мордашкой, чем песнями. За последнее было обиднее всего, потому что Муками хотелось верить, что композитором он был приличным. Хотя бы потому, что если нет — выходило совсем уж грустно. Кошечка до сих пор была внизу и наверняка разговаривала с родителями, Руки трогать было страшно, потому что с утра он был сам на себя не похож, Адзуса в качестве собеседника не годился, как и его невеста, а с Юмой Коу мириться был совсем не готов. Удручëнно вздохнув, Муками поднялся с любимого стула, отряхнул от невидимой грязи штаны и вышел из комнаты, надеясь наткнуться на кого-нибудь не входившего в составленный в голове ранее список. На удивление, сегодня даже Сакамаки, так и не соизволившие убраться к себе домой, казались не такой уж безрадостной перспективой. Коридор казался длиннее обычного, словно с каждым шагом Муками пол вытягивался на две половицы. Всë вокруг непривычно скрипело, пищало, кряхтело, буквально разваливалось под ногами Коу, будто бы мечтая заставить его провалиться в преисподнею. В целом, это не было плохим вариантом. Второй день подряд Коу слонялся по особняку, не зная, что делать и с кем говорить: песни совершенно не шли, в голову лезли слишком тяжëлые мысли, все разбрелись по углам. Был уже день, с момента окончания разговора прошло не меньше трëх часов, близилось время обеда, но вылезать из комнат никто не спешил, будто бы двери могли всë решить, а стены — спасти от дурных вестей. Не зная, куда сунуться, сбегая от гнетущей атмосферы собственной спальни, Муками завернул на террасу первого этажа, где рассчитывал на тишину и наслаждение немного прохладным воздухом. Стоило перешагнуть порог двери, как эти планы рухнули, с грохотом посыпавшись на пол перед ним каменной крошкой — в авторском (проще говоря, кривом) кресле, которое входило в серию внезапно сколоченной Юмой мебели, свернулась, поджав ноги, Лука. Она даже не заметила, как Коу вошëл, сидела молча, глядя в сад и потягивая сигарету. Рядом, по-королевски раскинувшись, так же вкушал дым Райто. Хорошо было уже то, что компанию в этом им не составлял Шу. Муками прокашлялся и сделал несколько шагов вперëд, решив, что варианта лучше сейчас на весь особняк не найдëтся. Лука дëрнулась, слегка подавилась затяжкой и повернула к нему голову. — А, это ты. — она облегчëнно выдохнула и улыбнулась. — Если хочешь посидеть тут один, мы можем уйти. — только Райто хотел возмутиться, как Муками его опередил. — Нет! — Коу воскликнул несколько визгливо и даже сам удивился. — Как я могу отказаться от твоей приятной компании, эмэ-неко? — Райто он упорно игнорировал. Сделав небольшую паузу, Муками посмотрел на то, как Лука покачивала в правой руке сигарету. — И попрошу стрельнуть, если можно. — собственная вежливость даже напрягала. Зачем ему курить, Муками и сам не знал, таким, как он, подобные вещи были как слону дробина, но в моменте желание создать хотя бы видимость расслабления взяло верх. — Конечно, — Ороку улыбнулась ещë шире, почти расцветая, и кивнула головой в сторону кресла напротив, очередного творения младшего брата. Коу сел, принял из рук Луки сигарету и розовую зажигалку из прозрачного пластика, показавшиеся ему на секунду хитрой ловушкой, и в его голове внезапно материализовалось чудное прозвище. «Дьяволица, «. — Чего? — Ороку и Сакамаки недоумённо посмотрели на Муками, не заметившего, что мысль прозвучала вслух. — Дьяволица. — просто ответил Коу, подкуривая. — Твоë новое прозвище, вместо эме-неко. — Лука хмыкнула, хитро прищурившись: — А этот статус даëт мне возможность узнать, что ты такого сделал для Киры? — она вперила в него внимательный взгляд. — Я ничего не делал. — не теряясь перед еë напором, пожал плечами Муками. — Не верю. — Лука вскинула брови. — Что-то точно было: вопрос только, плохое или хорошее. Надеюсь, ты понимаешь, чем грозит первый вариант? — Гляньте-ка, — внезапно фыркнул Райто, — Только узнала, кто ты, а уже угрожаешь, сучечка? — он рассмеялся, осаждая Ороку, — А ты у нас самонадеянный птенчик. — Ты вроде должен меня поддерживать! — Лука встрепенулась, переключив своë внимание на Сакамаки, но сильную отсрочку Коу от этого не получил. — Помимо меня у неё есть и другие близкие, куда сильнее и жестче, Коу. — Лука не повышала голос и перевела спокойный взгляд на яблоневый садик. — Засчитано. Вновь воцарилось молчание, в котором Коу отпустил мысли далеко-далеко, сам не зная, о чëм они и для чего. Они мерцали калейдоскопом в голове, в них мелькала комната на четверых в детском доме, сад сакуры, молодая светловолосая женщина, рыжая копна волос, первый выход на сцену, шëпот, ссоры с братьями, тепло рук, воспоминание-Кира-воспоминание-Кира. — Она в дальней комнате на этом этаже. Меня не впускает, Неко тоже. Но ты можешь рискнуть, кто знает, какой своей вампирской магией ты помог ей с утра. Не сразу поняв, что говорят с ним, Коу ещë несколько секунд молча смотрел на низенькую, посаженную только недавно молодую яблоню. Пару раз моргнув, чтобы осознать слова Ороку, он перевëл взгляд на неë. — Разве я говорил, что хочу знать, где кошечка? — в привычной манере промурчал Муками. — Мало ли. — Лука пожала плечами и подкурила новую сигарету, довольно глядя на то, как Коу, пару секунд посидевший в размышлениях, встал и направился к выходу. — Не обольщайся, дьяволица, я в туалет. — подмигнув, Муками вышел с терассы. И, отправившись в дальнюю комнату первого этажа, услышал отголоски фраз, оставленных им за дверью. — Думаешь, это хорошая идея, сучечка? — Хорошая. У меня на это гарантии. Гарантии. Лука говорила об их недавнем договоре, однако под кожей у Коу животными духами* пронëсся страх, потому что о том разговоре в коридоре он уже тысячу раз успел забыть. Перед дверью стояла Неко и родители Кагимото, все молча и с крайне обеспокоенным видом. Поздоровавшись с ними, Коу без промедлений спросил: — Сколько она там сидит? — С момента, как мы закончили. — ответил Кагимото-сан. — Закрылась и не издаëт даже звука. — Муками заметил, как мужчина еле-ощутимо поник. — Я пыталась убедить еë выйти и хотя бы поговорить со мной и Лукой, но она как будто уснула… — Неко стояла, прижимая к груди сцепленные в замок ладони. Помедлив несколько мгновений, окинув взглядом присутствующих, Муками постучал. — Хватит ко мне ломиться! — прозвучало из-за двери голосом, совсем не похожим на голос Киры. — Кошечка, впусти. — Коу почти пропел это, словно стараясь загипнотизировать девушку по ту сторону. — Я сказала, что хочу побыть одна! — тон стал менее раздражëнным и настойчивым. — Мы же говорили… — Неко тяжело вздохнула. — Удивительно, что она начала тебе хотя бы отвечать. — она слегка фыркнула. Видимо, то, что реакция Киры на Муками была более снисходительной, еë немного задело. — Кошечка, ты уже побыла одна. — Коу приблизился к двери вплотную — Ну же, выходи. — послышался шорох и шевеление, но дверь не открылась. — Не испытывай наше терпение, давай. — голос был таким сладким и плавным, что мог вливаться в уши жидким мëдом. Снова шевеление, уже ближе, затишье, пауза. Неко открыла было рот, но Муками приложил палец к губам, показывая, что любой лишний звук может спугнуть Кагимото. Минуту спустя, защелка скрипнула и дверь открылась. На пороге возникла вновь посеревшая, недовольная, озлобленная, но настолько ослабшая Кира, что Коу с трудом сдержал порыв подхватить еë на руки — казалось, она еле-еле стоит. — Заходи. — буркнула Кагимото, смущëнно опустив голову. Рыжая копна упала на глаза. — Только один. Неко и старшие Кагимото, два с лишним часа караулившие Киру, хотели было возмутиться, но Коу юркнул в комнату так стремительно и легко, что дверь за его спиной захлопнулась быстрее, чем те успели произнести хоть слово. В комнате не было видно никаких следов истерики или нервного срыва, казалось, что стало даже чище, чем было, только вот в воздухе витал еле уловимый запах соли — она плакала долго и много, но делала это так, что даже два высших демона за дверью не услышали ни единого всхлипа. На секунду Коу даже стало страшно, потому что такая тихая, молчаливо переживаемая боль, была куда более жуткой, чем вчерашние попытки выцарапать Муками глаза в припадке. Кира села в кресло, держа спину, и подняла взгляд к потолку. — Сейчас-то к чему такая осанка? — Коу нахмурился, заходя за спинку кресла. В ответ Кагимото лишь мотнула головой. — Помолчать? — она кивнула. — Ну, помолчим. Кагимото сидела, как статуя, и Коу невольно залюбовался тем, как еë потрясающие черты лица окрашивала продирающаяся изнутри боль. Хотелось еë коснуться, провести пальцами по губам, шее, ключицам, рукам, проверить, остались ли еë кисти и запястья такими же тëплыми, как вчера. Кожа у Киры была плотная, это Муками заметил ещë в первый укус, через неë не просвечивали даже крупные вены, хотя вся Кагимото была тонкой, лëгкой, с немного угловатыми плечами. Такая хрупкая, но буквально бро-ни-ро-ван-на-я. И это было удивительно. — Коу, — Кира позвала тихо, не переводя на него взгляд, — Укуси меня?.. — Муками слегка поперхнулся, замерев. Просьба звучала настолько слабо и неуверенно, что походила скорее на вопрос, но в голосе не было ни намëка на сомнение или мольбу. Она говорила так неловко и скованно, но противостоять еë словам казалось непозволительным: Коу почувствовал себя обычным семнадцатилетним парнем, которому приказывала вожделенная властная аристократка, и в его голове возникло множество мыслей, из них — ни одной о непослушании. — Точно? — всë, на что Муками хватило, это легкое сомнение. — Точно. — уже более уверенно ответила Кагимото. — Как пожелаешь, кошечка. — Муками встал перед Кирой, слегка поклонился ей, а затем присел и аккуратно притянул к себе еë запястье, всë такое же тëплое, как он и надеялся, и, не отрывая взгляда от нетронутого эмоциями лица Кагимото, медленно прокусил кожу. Кровь мгновенно заполнила рот: слегка сладковатая, бархатистая, совсем не похожая на ту, что текла в жилах жертвенных невест, — действительно благородная. Дай Коу волю, и еë аромат он бы превратил в духи, в которых готов был купаться, пропахнуть этим запахом насквозь, впитать в свою плоть и законсервировать в ней навсегда. Было безумно пленяющее, безумно вкусно, но почему-то долго пить Муками себе не позволил. Он оторвался от запястья Киры, быстро утëр тонкую струйку крови, потянувшуюся за его клыками, и посмотрел на Кагимото. Снизу, чёрт его дери, вверх. В еë глазах ему не хотелось искать правду, не хотелось копаться у неë в голове, хотелось послушать, что она скажет сама. Эта хрупкая на вид бронированная девочка, потребовавшая выпить еë крови дрожащим голосом, но не терпящая отказов и пререканий, с этими тëплыми ладонями и абсолютно безмолвным плачем. — Я тоже буду такой. — проронила Кира, стирая большим пальцем выступившие в местах укуса крупные капли. — Они сказали, что иногда мне придëтся пить кровь. — Ты думаешь, это так уж ужасно, кошечка? — он склонил голову вбок. — Не знаю. — Кира бросила взгляд на дверь. — Мне всë объяснили, но я совсем ничего не знаю. — В еë голосе не звучало ни нотки подступающих слëз, даже неуверенность постепенно сходила на нет, возвращая Кагимото еë спокойный, размеренный тон. — А я ведь даже почти не злюсь. — она снова взглянула на Коу, — Скорее беспокоюсь. — Почему? — Муками с искренним непониманием посмотрел на Киру. — Ты же наконец станешь собой. — Нет. — Кагимото с досадой поджала губы, — Я стану кем-то другим. Меня ведь волнуют не крылья, вылезающие по щелчку пальцев, не рога и даже не хвост. — она горько усмехнулась, — а те силы, которыми нужно будет учиться управлять. И за которые придëтся платить. Муками молча смотрел на Киру, она молча смотрела на него. Лицо было спокойным, казалось, она и не ищет поддержки, но почему-то Коу чувствовал, что должен что-то сказать или сделать, но продолжал молчать, не в силах подобрать слов. Когда он обращался, ему было всего шесть, он многое пережил, но всë равно был ребëнком, не думавшим на грани жизни и смерти о том, какую цену заплатит за возможность отомстить, власть и вечность. Тогда не было времени углубляться в вопросы своей природы, да он даже слушать Карлхайнца толком не стал, просто пошëл по тому же пути, что и Руки, веря, что они знают, как лучше. В итоге, получив силу, о которой не приходилось мечтать, свободу, которой он не видел, статус пасынка Короля Вампиров, карьеру и поклонниц, Муками потерял что-то очень важное, без чего чувствовал себя располовиненным, а вот что — вспомнить не мог. Это «что» помнил и знал только маленький запуганный мальчик в крови, который принял решение. И он сделал всë правильно. — И он сделал всë правильно… — повторил вслед за внутренним голосом Коу, пробуя мысль на вкус. — Я сделал всë правильно… — дошло до него пару секунд спустя. — Что? — растерялась после долгого молчания Кира. — Знаешь, кошечка, иногда за судьбу приходится платить. Тебе кажется, что цена слишком высока, и ты, наверное, даже права. — Муками наконец встал, — Принять судьбу или нет — решать тебе, но ты должна помнить, что правильные решения не бывают ни лëгкими, ни дешëвыми, ни желанными. Тем не менее, они правильные, и пусть ты можешь потом всю жизнь думать, что свернула не туда, поверь, однажды, даже если для этого тебе понадобится двести лет и полный дом демонов, ты поймëшь, что сделала всë так, как тебе было лучше. Повисло секундное молчание, которое Кира прервала тем вопросом, который Коу хотел задать себе сам: — Ты обо мне или о себе говоришь? — щëки порозовели. Еë щëки. — Сойдëмся на том, что об обоих. — Муками улыбнулся, снова зашëл за спинку кресла и, перекинув через неë руки, обнял Киру. — Лучше, кошечка? — Лучше, — он почувствовал, как еë плечи опустились и слегка расслабились под его руками. — По бокальчику второй отрицательной? — Коу усмехнулся, шепнув это Кагимото на ушко. — Иди к чëрту, — с улыбкой произнесла она, даже не шелохнувшись. — Предпочту разобраться без отца твоей подружки. — так же на ухо промурлыкал Коу. Кира резко втянула носом воздух и охнула: — Как она? Как прошло? — она повернула голову к Муками и оказалась впритык к его лицу, но смущения почти не показала, отстранившись еле заметно. — Пусть дьяволица сама тебе расскажет, — усмехнулся Коу. — Но ты же знаешь, кажи хоть что-нибудь! — голос Киры слегка трепетал. — Да чуть не съела она своего псевдо папашу, сидит довольная с Райто на веранде. — Муками почувствовал, как его начало пробирать раздражение от того, что Кира беспокоилась в такой момент не о себе. — Еë сестрëнке досталось похлеще. Только Коу хотел повторить, что лучше него ей всë расскажет сама Ороку, как в дверь постучали. Переглянувшись с Кирой, Коу убрал руки и крикнул «можно». В помещение тут же влетели Неко и Лука. — Помяни чëрта, называется. — вздохнула Кира. — Как ты? — с ходу поинтересовалась Лука, даже проигнорировав колкость. — Надеюсь, первая ступень психотерапии закончена, потому что у нас уже готова вторая. В ответ на недоумение Киры, Такуго пояснила: — Я уговорила Руки на магазины, он купил все по списку и согласился приготовить твои любимые блюда. — Руки-кун что? — переспросил Коу, пару раз моргнув. Его брат готовил по заказу только на их дни рождения. — И мы составили список вопросов для обсуждения. — усмехнулась Лука. — Будем есть и плакать. Кира расплылась в улыбке, а глаза влажно сверкнули. — Моë любимое. — с дрожью в голосе пролепетала она. — А то. — хором ответили Лука и Неко. — Я пойду, кошечка, — Коу мягко провëл рукой по плечам Киры. — Помни, что я сказал. Уверен, ты не ошибëшься, — и, легко поцеловав Кагимото в щëку, он вышел из комнаты, на последок подмигнув девушкам в дверях. Сидя над новыми песнями, ковыряя палочками в уже остывшей лапше, Коу старался выдавить из себя хоть одну строчку о любви без преград и воздушных замках, которые у героев его текстов всегда становились настоящим домом, но внутри кошками скрëбся какой-то вопрос. Муками сам не понимал, что его тревожило, не мог сформулировать мысль, сгрести в одну кучу свои же чувства, которые раньше казались ему понятными, простыми, логичными и безопасными. Не хватало детальки, которая помогла бы подытожить сегодняшний монолог и сделать вывод. Как по заказу, в дверь постучали. — Открыто! — бросил Коу, не поворачивая головы. Дверь скрипнула, приоткрылась, но никто не вошел. Любопытство заставило Муками обернуться. Лука стояла, просунув голову в щель. — Что-то хотела, а, дьяволица? — растянув губы в улыбке, пропел Коу. — Всë вот ты светишься. — Ороку недовольно сощурилась. — Можно твою серьëзную версию отвлечь на пару слов? — Если я улыбаюсь, не значит, что я не серьëзен! — воскликнул Коу, поворачиваясь к Луке полностью. — Слушаю тебя очень внимательно. — Ну, знаешь… — Ороку немного замялась, явно не особо желая что-то признавать. — Не такой уж ты плохой, в общем. — выдавила она и чуть улыбнулась. — Кира не рассказала, о чëм вы говорили, но, кажется, ты ей очень помог. — Лука расстроено хмыкнула, — Даже больше, чем мы с Неко вместе взятые. Может, она и была права, может, кошечка и вправду услышала от него то, что было нужно в моменте, но лишь потому, что Коу сам отдал бы в своë время душу, чтобы услышать нечто хотя бы подобное. Повисло молчание: Муками не знал, что отвечать на такие благодарности, а Лука явно не была готова петь ему оды дальше и спустя несколько неловких секунд уже хотела было уйти, но тут Коу вспомнил, что ещë на террасе хотел сказать Ороку. — Как там Юма? — лицо Луки резко изменилось, она растерялась, потускнела и замешкалась. — Не знаю, мы… Я не говорю с ним. Ничего не делаю. — она вздохнула, — Как мы с тобой договаривались. — с этими словами она гордо подняла голову, словно вспомнив, что не должна показывать своих переживаний. — Как раз про это. — Муками на мгновение задумался, — В общем, забудь, дьяволица. — А Кира? — Ороку встрепенулась и даже открыла дверь почти нараспашку. — Всë будет хорошо. — он почувствовал, как по глазу прошлась поволока. — Я ручаюсь. Лука усмехнулась. — Если Киру ты всë равно не тронешь, кому тогда ты делаешь такой подарок? — Ороку тихо рассмеялась. — Мне сегодня тоже положена твоя барская доброта? — Не радуйся так резво, дьяволица. — Муками улыбнулся, склонив голову вбок, — Это для брата. Лука подняла глаза вверх, задумавшись, резко свела брови и посмотрела на Коу. — Что? — кажется, Муками случайно ляпнул лишнего, дав Ороку понять чуть больше положенного. — Что? — состроив невинную мордашку, Коу безобидно улыбнулся и взмахнул рукой. — Давай, дьяволица, иди, я вообще-то был занят! Удостоив Муками подозрительного пронзающего взгляда на последок, Лука вышла, тихо закрыв дверь. Пазлик сошëлся. Он, наконец, мог сделать вывод. Простить себя Коу не сможет никогда, но, наверное, оно и не нужно. Таких, как он, не прощают, не приводят в пример и не делают кумирами, зато он поступил правильно: не для всех тех, кто страдал от его клыков, не для тех, кто ощутил вкус его мести вместе со вкусом собственной крови, и даже не для Карлхайнца, чей план должен был реализовать несколько лет назад. Но что он знал точно — он поступил правильно для себя. И, наверное, для бронированной девочки в дальней комнате первого этажа тоже. Кажется, все свои двести лет он платил, чтобы потом получить нечто удивительное, чего он наверняка совсем не заслужил. А ещë, кажется, Коу себя никогда не простит, но, кажется, найдëт своë прощение в ней.