...победитель, влеки же скорее на ложе. Желанный, что делаешь ты в любови — Всею силою ласк моих тебя заласкаю! Здесь, на ложе, до самых глубин услады Желаньем твоим наполнимся в радости. Победитель, что делаешь ты в любови — Все силою ласк моих тебя заласкаю!
Огненные состязания, проводившиеся в Конохагарде раз в сто двадцать лет, отличались необыкновенной пышностью. Они длились всего три дня, но все эти дни отважные воины боролись меж собою на арене гигантского Колизея — с первых лучей солнца и до кромешной темноты, озаренной лишь светом факелов, а воинские почитатели, рассевшиеся на боковых ярусах, кричали так дико и долго, что в конце концов надрывали себе глотки. Лишь самые дряхлые и немощные старики, пожалуй, не являлись на сие знаменательное событие. Остальные Конохагардцы — от мала до велика — плотно забивали зрительские ряды, лестницы и балконы, а те, кому не хватало места, обступали Колизей снаружи и довольствовались взбудораженными криками других, более везучих, оповещавших округу о ходе ритуальных боев. Достопочтенные господа расположились на нижней центральной платформе, имевшей наиболее широкий обзор — тут были и представители благородных Домов, и богатейшие купцы, и полководцы. Был, разумеется, и царь Шамашир. Монарх полулежал на мягких подушках и циновках, окруженный прелестными рабынями, готовыми по первому приказу налить своему повелителю лучшего вина или обмахнуть веером из пальмовых листьев. Рядом с ним восседал Хирузерон Сарутобеш, старейший жрец, знаток законов и великолепный оратор. Главные героини судьбоносного торжества, Верховные жрицы, вместе со своим ближайшим окружением — смотрителем Ирунисом Умином, храмовыми стражами, старшими жрицами и жрецами — занимали самый большой из балконов, крытый шелковым балдахином. Девушки были одеты в роскошные струящиеся платья цвета морской глубины, гранатовой кожуры и сирени; их высокие белые шеи и плечи обхватывала тонкая золотая вязь, усыпанная бриллиантовой крошкой; распущенные волосы, тяжелые и густые, нестерпимо сверкали, загодя натертые миндальным маслом. Верховные наблюдали за действом, сидя в резных деревянных креслах. Вокруг них расхаживала царская прислуга, предлагая то фрукты, то орехи и сладости. — Не желает ли Госпожа засахаренных фиников? — спрашивает молодой слуга, приближая к Сакуроне серебряный поднос. — Нет-нет, благодарю вас, — учтиво отвечает она. Ни у Сакуроны, ни у Хинатари сегодня нет аппетита — слишком сильное волнение принесли предстоящие состязания. Инодаэль брезгует съестным также, как и всегда, бережет тонкокостную фигуру. Прошло немного времени, и в центр устланной песком арены двинулся ряд могучих молодых воинов, облаченных в кожаные ремни и золоченые доспехи. О Богина, как все они были прекрасны, как величавы! Сакурона смотрела во все глаза и молилась, чтобы Ки даровала удачу каждому из этих достойных юношей. — Это не твой ли брат среди них, Хинатари? — лениво спросила Инодаэль, сплевывая на пол вишневую косточку. — Высокий, широкоплечий, красивый... — Похоже... — тихо ответила Хинатари. — Ах, его семя должно быть невообразимо сильным! Расскажи про его член. Тебе случалось видеть его член? Хинатари полепетала что-то невнятное и спрятала в ладонях раскрасневшее лицо. По счастью, внимание Инодаэль отвлек Морикар, ударивший в гигантский гонг по требованию господина Эбирона. Жреческого наставника призвали присматривать за состязаниями внизу, на арене, оглашать участников и правила. — Да начнется борьба за лона!.. — возвестил Эбирон, вскинув руки над головой. Собравшиеся в Колизее согласно зашумели.* * * * *
Мужчин выпустили на арену, точно крыс; едва зычный глас Эбирона пронесся над просторами арены, они бросились врассыпную, настороженно оглядываясь по сторонам и сжимая в руках свои орудия. Первый бой — бой всех со всеми — призван был очистить набор от слабейших кандидатов. Инодаэль заметила, что Шикамарех отделился от остальных и отбежал к восточным воротам, откуда в пору казней обыкновенно выпускали львов. Он сделал вид, что прикидывает дальнейший шаг, хотя на деле занял крепкую позицию для обороны. «Ты всегда был умен, дорогой Шикамарех, — подумала Инодаэль, хитро улыбаясь. — Но спасет ли это тебя теперь?» Прочие участники, к слову, осторожничали куда меньше. Нарухар Узумир бросился вперед сразу же и промчался вдоль арены, поражая соперников изогнутой саблей. Смуглая кожа бойцов легко вскрывалась от касаний лезвия, а их горячая кровь орошала песок, делая его темным, почти черным. — Не могу смотреть! — вдруг воскликнула Хинатари, прислоняя пухлую ручку к губам. Ей стало дурно, когда наполовину отсеченная голова одного юноши запрокинулась назад и повисла, покуда он, еще живой, продолжал бестолково размахивать мечом. Инодаэль это зрелище, напротив, изрядно развеселило. Не отставая от Нарухара, крушил мечущихся по арене и энергичный Ларах Рокх, ученик прославленного полководца Гая Майтеса. Этот почти не использовал клинка — только свою природную силу и ловкость. — Какой необычный боец, — негромко заметила Сакура, обращаясь к господину Ирунису. — Ларах Рокх весьма талантлив. — Сдержанно ответил смотритель. — Он не особенно искусен в обращении с оружием, зато прекрасно сложен, быстр и силен, да и упорства ему не занимать. Господин Майтес возлагает на него большие надежды... Будто в подтверждение этих слов Ларах высоко подскочил, крутанулся в воздухе и одним ударом ноги выбил кадык зазевавшемуся сопернику. Соперник тотчас повалился на землю, хватая ртом воздух, и уже через минуту его тело безжизненно обмякло. Ларах Рокх замер перед главным балконом и ударил себя кулаком в грудь. Его щеки, и без того румяные, сделались совсем пунцовыми. — Ради прекрасной Сакуроны! — крикнул он, почтительно преклоняя голову. — Я сражаюсь ради прекрасной Сакуроны! — Похоже, что и вы придаете ему сил, госпожа. — Ирунис рассмеялся. Польщенно улыбнувшись, Сакурона вдруг поднялась с кресла, подошла к парапету и помахала рукой, верно, желая поддержать своего воздыхателя. Этот жест, кажется, воодушевил Лараха еще сильнее: издав боевой клич, он вновь закружил по арене. — Экий дурак, — фыркнула Инодаэль. — Неужели подобные в твоем вкусе, Сакурона? Впрочем, я бы не удивилась... На дерзкие слова сестры розововолосая жрица не ответила. Ее внимание привлек еще один юноша — высокий, с гладкой восковой кожей и иссиня-черными волосами, неровно остриженными на затылке и нетронутыми спереди. Лицо его отличалось столь редкой аристократической красотой, что у Сакуроны на мгновение перехватило дыхание. — Господин Умин, — голос прозвучал неожиданно хрипло. — Кто этот человек? — Ах, это... — Ирунис облокотился о парапет по правую руку от Верховной. — Саскар Учидахи, ученик господина Хатакаса, неурожденный воин. — Тот самый, чей Дом был истреблен одиннадцать лет назад? — Верно. Сакурона не раз слыхала эту историю — кормилицы рассказывали ей. Род Учидахи, один из самых могущественных и древних в Конохагарде, отмеченный милостью Богини Ки, много лет поддерживал порядок во владениях Огня. Да и сам Конохагард был воздвигнут совместными усилиями воина Мадарамуллы Учидахи и первого жреца, Хаширамона Сенджаха. Словом, семейство Учидахи все любили и почитали, покуда однажды... старший сын главы, юный Итати́р, не истребил свой род целиком и не сбежал в Амегард, оплот варварских земель. Афидиппа, будучи дочерью одной из наложниц Дома Учидахи, знала Итатира лично и даже прислуживала ему, пока ее не продали Дому Харунис. Женщина описывала сына главы Фугаро́на милым, скромным ребенком и сокрушалась о его мятежном поступке. «Милая, милая госпожа, как трудна и непредсказуема жизнь, вы непременно поймете, когда повзрослеете... говорят, что в ночь, когда Итатир вырезал свой Дом, чудесная Микэ́нна пела, укладывая в кроватку маленького Саскара. То была ее последняя песнь, милая госпожа. До чего сурова бывает судьба человеческая, до чего сурова!..» По неизвестным причинам Итатир пощадил своего младшего брата, однако тот, ставший одним из последних представителей своего рода, был вынужден переменить сословие на воинское и оставить погибший Дом — до тех пор, как не достигнет половозрелого возраста и не изберет себе жен или любовниц, способных подарить ему наследника. Нынешний Саскар, следует отдать должное, отнюдь не был мал и беззащитен. Под его бледной кожей бугрились мышцы, глаза смотрели уверенно и бесстрашно, а руки, гибкие и изящные, крепко держали меч. Он черным вихрем носился по арене, закалывая каждого, кто ненароком оказывался поблизости, и остановился лишь на миг — чтобы одарить глазеющую на него Сакурону лукавой полуулыбкой. Смущенная девушка поспешила подобрать подол своего платья и вернуться на положенное место под балдахином. Ирунис Умин проводил ее взглядом по-отечески понимающим. — Четырнадцать пали! — вскричал Эбирон. Публика восторженно зашумела, пересуживая уже пролитую кровь и предвкушая свежую. Бой продолжался, а Хинатари по-прежнему неотрывно следила за своим братом. Асар-Неджи не менял положения с тех пор, как ударили в гонг, он поражал врагов с места, проворно и точно направляя наконечник своей глефы. Оборонный бой на средних дистанциях хорошо давался Асар-Неджи, однако в скором времени другие участники, рассмотревшие в нем сильного соперника, прекратили нападать, переместив свое внимание на более слабых. Тогда потомок рода Хугара устремился в атаку. И видя, как воины отлетают от него, словно сбиваемые невидимыми снарядами, Хинатари испытала страх, какого не испытывала уже давно — с тех пор, как покинула Дом. Если Асар-Неджи победит, он, несомненно, выберет ее, и тогда... «О Великая! — взмолилась девушка. — Я не хочу, чтобы мой брат погиб сегодня, но... но чтобы он забрал мое лоно... нет, только не это! Прошу тебя, разреши мою трудность. Ты мудра, о Великая, кому, как не тебе, помочь смиренной дочери?» Внезапный крик — пронзительный и иступленный, наполненный животным ужасом — пролетел над Колизеем, заставив беснующихся зрителей умолкнуть и обратиться в сторону невысокого бойца с ярко-красными встопорщенными волосами, что невозмутимо копался во вспоротом животе поверженного им юноши. Руки и ноги несчастного были отсечены; он не мог противиться тому, кто с алчным азартом хозяйничал в его внутренностях. На нижней центральной платформе, платформе господ, установилось смятение. — Это же... — лицо Мебустэйи было бледнее полотна. Чувствуя, как к горлу подкатывает неудержимая тошнота, аристократка поспешила отвернуться. — Да, — сухо подтвердил Кашир. — Это царь Гаарон. Правитель Сунагарда нащупал в глубине брюха печень и потянул на себя. Орган оторвался с отчетливым треском, и полумертвый юноша снова завопил. Круглое лицо Гаарона исказилось улыбкой, глаза, подведенные глубокими синяками, хищно засверкали. — Какой ужас! — закричала Сакурона. Не помня себя от страха, он вжалась в Ируниса Умина своим дрожащим тельцем, ища защиты. Жрец нерешительно обнял свою воспитанницу. — Господин Ирунис, сделайте же что-нибудь! — Увы, госпожа, — Ирунис покачал головой. — В Огненных состязаниях не чинится ограничений на расправу... Царь Гаарон вцепился в сырую печень зубами. Он пожирал ее, точно зверь, прожевывал со вкусом, давился от жадности, отгрызал кусок за куском и беспрестанно рычал, раззадоривая себя. Он совсем не походил на человека. Он безумствовал. Глаза четвертованного юноши неожиданно потеряли страх, потеряли боль, потеряли всякое выражение. Его голова упала на песок, рот безвольно приоткрылся. Гаарон сглотнул остатки печени и продемонстрировал трибунам окровавленную улыбку. — Семнадцать пали! — гулко объявил Эбирон. Раззадоренная публика зашлась дружным воем.