***
– Спасибо большое за ужин, Куронума-сан, – семпай улыбается матери своей извиняющейся улыбкой, стоя в дверном проеме. – И прошу прощения за все доставленные неудобства. Мать кивает ему с ласковой улыбкой на лице, и возвращается к своим домашним делам. Она так и не спросила, что у нас произошло. Семпаю это наверняка показалось странным, но моя мать не тот человек, который будет лезть в чьи-то дела. Она просто будет всегда молча ждать тебя дома и не выскажет ни единого упрека, если ты придешь домой практически бесформенным отбитым куском мяса. Она просто вздохнет, отмоет тебя и обработает раны, не задавая лишних вопросов, пока ты сам не решишься все рассказать. Все-таки, хоть мы и попытались начать новую жизнь, но сами ничерта с того времени так и не изменились. Зато вот семпай изменился. Мне уже сложно вспомнить, в какой именно момент что-то в нем надломилось. Может, это произошло, когда мы «подписывали соглашение», или же позже, когда он начал чаще ездить с нами на чистки. Может, это произошло гораздо раньше, когда мы еще не были знакомы, просто он все это время старался сдерживать эту свою «темную» сторону, проявившуюся в последние несколько месяцев. Но, по крайней мере, у семпая хватило смелости показать мне свою неприглядную сторону. И это…как бы правильно сказать…восхитительно. Вот сейчас он вежливо благодарит мою мать, а ведь вчера ночью практически человека заживо поджег. Он разговаривает с матерью того, кому проткнул руку насквозь, и мягко улыбается, будто всего этого и не было. Разве это может не вызывать искреннего восхищения? А я вот не уверен, что когда-нибудь смогу так же показать ему себя. К тому же вряд ли семпай захочет увидеть истинного меня. Ведь за те месяцы, что мы знакомы, у него была далеко не одна возможность узнать меня хоть немного больше. Ну, может быть, так оно и лучше. По крайней мере, я могу сейчас вот так стоять, облокотившись на стену и смотреть, как он возится со шнурками своих кроссовок в коридоре. Могу вот так кивнуть ему на прощание, подавив в себе желание задать кучу ненужных вопросов, потому что я не должен вмешиваться в то, что напрямую меня не касается. И все-таки как бы ни был мне важен мой семпай, его проблемы – не мое дело. Я просто не имею никакого права вмешиваться. Я, черт возьми, ему даже не друг. Я закрываю за ним дверь, думая о том, что у меня ведь, в сущности, нет ни одного друга. И я говорю не тех ребятах в школе, относящихся ко мне как к беззаботному веселому дурачку, не о сестрах Орихара, и не о своих акулах – все они не представляют особой ценности. Я могу себя окружить огромным количеством вот таких людей и все равно не почувствовать удовлетворения. И как вообще в этом гребанном мире завести друзей? Впрочем, у семпая же получилось. Он с таким фанатизмом пытается создать для себя и своих друзей место в этом ебанном мире, что готов пожертвовать, чем угодно. И хотя это всего лишь иллюзия, он все равно продолжает слепо в нее верить и идет вперед, не оглядываясь. И эта его черта тоже вызывает во мне восхищение. Я выключаю свет в прихожей, иду в свою комнату, сажусь на кровать и закрываю глаза. Завтра все начнется по новой: снова собираться, снова ехать, снова избивать и быть избитым – чертов замкнутый круг. Но, если честно, я просто бы хотел остановиться вот на этом моменте. Прямо как в какой-нибудь вн-ке: сохраниться на безопасном отрезке и только после читать историю дальше. Или не читать вообще, потому что и так хорошо. Я просто хочу оставить все, как есть. Не скажу, что я всем доволен, в этом чертовом мире слишком много грязи и недочетов, но пока у меня есть ты, все не так уж плохо, правда?.9
23 февраля 2018 г. в 14:32
Когда я просыпаюсь, мои ноги укрыты пледом, а рядом с виском слышится размеренное дыхание семпая на кровати.
Наверное, под утро в комнату заходила мать и укрыла меня.
Я потягиваюсь, хрустя затекшими конечностями, все-таки я не привык спать сидя на полу.
Но сегодня ночью это было вынужденной мерой, так что ничего страшного.
Одну ночь могу и сидя поспать, не умру.
У семпая такое спокойное и серьезное выражение лица, когда он спит, забавно даже. И, оказывается, у него достаточно правильные черты, приятно, наверное, было бы рисовать его портрет…
О чем я вообще думаю?
Стараясь не разбудить его, складываю плед на край кровати и выхожу из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Пускай поспит еще немного, пока у нас выдался такой «свободный» день.
– Доброе утро, Аоба, – мать уже проснулась и варит кофе на кухне. По ней видно, что она практически не спала. Оно и понятно, я ведь среди ночи притащил к нам в дом семпая с разбитым носом, где уж тут поспать спокойно. – Как себя чувствует твой друг?
«Друг»
– Пока что спит, так что, думаю, все в порядке. Нос немного опух, но, вроде, ничего серьезного.
Мать молча кивает, и выключает стоящую на плите турку. Никаких расспросов, даже ничего не говорит по поводу того, что в комнате ее сына спит какой-то незнакомый парень.
Хотя ее сейчас, наверное, больше волнует, что же нам делать с вышедшим на свободу Раном.
Действительно, это более серьезная проблема.
Вряд ли он так быстро узнает наш новый адрес, хотя черт его знает. Все-таки пускай он и был бесполезным куском говна, однако сейчас он кажется куда более опасным.
Не знаю, может, все дело в том, что он провел несколько лет в исправительной колонии, или же он всегда был таким, просто я не помню.
В любом случае, на данный момент Ран представляет для меня весьма ощутимую угрозу.
И меньше всего я бы хотел, чтобы придя сюда, он обнаружил у нас в квартире семпая.
– Как думаешь, он придет? – спрашивает мать, будто читает мои мысли. Я лишь молча пожимаю плечами, наливая нам по чашке кофе, и сажусь рядом с ней за стол.
Вспоминая наш с ним последний разговор, я искренне надеюсь, что эту мразь быстрее собьет машина, прежде чем он заявится сюда.
– Думаю, что не в ближайшую неделю, – мать удивленно приподнимает брови, поэтому я вынужден продолжить. – Я видел его на днях. Не похоже, что ему негде жить, так что не волнуйся. У нас ведь теперь с тобой новая жизнь, помнишь?
Мать кивает и грустно улыбается.
Я понимаю, что прошу у нее практически невозможного, когда говорю забыть о своем старшем сыне, но, серьезно, из-за этого выродка у нас с ней было столько проблем.
И я постараюсь не допустить, чтобы он и сейчас все испортил.
Видимо, напоминание о новой жизни возымело определенное действие, потому что мать кивает своим мыслям и, допив залпом свой кофе, поднимается из-за стола и старается, чтобы ее голос звучал энергично:
– Знаю, я приготовлю сегодня на вечер катсудон, хочешь? Думаю, твой друг будет не против.
Не уверен, что семпай захочет торчать у меня до вечера, но почему бы и нет?
Я киваю, делая глоток крепкого кофе. Мать всегда варит его таким чертовски крепким и горьким.
Иногда я удивляюсь, как этой хрупкой и робкой женщине может нравиться такой вкус.
Но в этом чертовом мире, как оказалось, за внешней оболочкой у людей можно увидеть много чего необычного.