Черное серебро

      Солнце занималось на горизонте, раскаляя своим жаром воздух и заливая всю местность невесомым жидким золотом. Духоту не рассеивал ветер, притаившийся в кронах могучих сосен и изящных клёнов. Самой природе, казалось, было ленно шептаться и шелестеть. Лишь неугомонные цикады, вечно неуловимые в высокой траве и зелёных кустарниках, исполняли свою стрекочущую симфонию.       Шум от них стоял такой, что хотелось закрыть уши. Поэтому Тэгун раздраженно задвинул сёдзи, скрываясь от палящего солнца и безумной какофонии насекомых. Их стрекот пусть и уменьшился, но всё так же приглушенно и надоедливо раздавался из-за двери.       Тэгун любил природу. Обожал раздражающих цикад, противное солнце, надоедливую мошкару. Он родился средь могучих деревьев с выкрученными из земли корнями под бледным светом полумесяца, и всю свою жизнь провел в лесу, в окружении изумрудной зелени и лесных существ. Как хранитель леса, он просто не мог не любить земных тварей, созданных самими Богами. Однако он не мог лишь наблюдать, ему хотелось участвовать в бурлящей жизни, а не сидеть прикованным к одному месту.       Какая тут радость от красок знойного лета, если ты являешься чужой игрушкой без собственной воли.       Он уселся на пол по-турецки, возвращаясь к своему излюбленному занятию — каллиграфии. Почему-то он видел особую эстетическую составляющую в правильно выверенном, плавном росчерке иероглифов по бледному пергаменту. В этом он находил своё умиротворение и покой.       За сёдзи послышался шелест одежды. Тэгун втянул носом запах. Хотя магических сил у него не было, но качеств, свойственных диким животным, он не лишился. Так, острое обоняние и слух позволяли определять, что происходило в доме и кто спозаранку шебуршал у входа в комнату. Повеяло легким ароматом жасмина. Так пах лишь один человек в этом поместье.       — Мэй, ты можешь входить. Хватит выглядывать меня из-за бумаги, — не отрываясь от выведения иероглифов, обратился к гостье парень.       Мгновение девушка медлила, после чего распахнула двери.       — Простите за беспокойство, господин, — девушка вежливо поклонилась.       Мэй представляла собой девушку пятнадцати лет, проданную сюда еще будучи малышкой. У неё были коротко подстриженные каштановые волосы, смуглая кожа, пухлые губки и бездонно черные глаза. Она была неуклюжей и неловкой, но доброй и покладистой. В детстве девочку гоняли розгами — на её спине до сих пор кое-где виднелись кривые полосы, — чтобы выбить всё ребячество и дурь из головы неокрепшего ещё ребенка. Из-за сурового воспитания она рано повзрослела, глаза её смотрели стеклянным взором, а руки уже огрубели от работы. Девочка так и не смогла познать материнской ласки и любви отца. Мэй всегда мечтала о старшем брате и обрела его в лице загадочного парня-лиса с причудливыми пушистыми хвостами, выглядывающими из-под подола черного кимоно, и ушами на голове. Она называла его ласково Ни-ни — от слова «братик»*, — что одновременно и смущало и умиляло. Ей постоянно хотелось пририсовать ему усы.       Это место ломало людей, но она всегда хихикала, когда Тэгун тайно ото всех называл её Чи-чи, потому что она забавно чихала, словно котёнок. И Тэгун улыбался ей в ответ. Кротко, но безумно нежно. Ему не хотелось привязываться к смертному снова, ибо в первый раз был больно, но он уже привык к девочке с запахом жасмина. А Мэй успела за короткий срок влюбиться в его полуулыбку. Она обрела не брата, а своего спасителя. Они были в одной идущей ко дну лодке, и она находила это даже в какой-то степени романтичным. В ней пытались убить человека, женщину, но только с появлением Тэгуна она поняла, что, пожалуй, даже более чем жива.       — Ты сегодня довольно рано. С чего бы? — он повернулся к ней лицом. Она все еще сидела, склонив голову. — Я тебя умоляю, пронеси поднос дальше и задвинь за собой дверь.       — Да, — она послушно пронесла поднос с завтраком ближе к Тэгуну и закрыла за собой дверь. Однако села на расстоянии, ибо многолетняя выучка требовала соблюдать правила этикета даже в общении с друзьями.       Но тут же её обычно стеклянный взгляд оживился, она широко распахнула глаза. Тэгун принялся слушать, подперев подбородок рукой.       — Ни-ни, этот старый хрен снова требует тебя! — она завелась, на что лис шикнул и приставил указательный палец к губам. Мэй показала жестом, что все нормально, и продолжила: — Он сказал, что давненько не видел тебя. И добавил, что хочет, чтобы ты сытно позавтракал.       Парень все так же внимательно всматривался в лицо подруги, ожидая продолжения. У неё смешно дергался кончик носа, когда она злилась, и Тэгун прыснул. Девушка не поняла, в чем проблема, но отчего-то у неё зарозовели щеки.       — Прости, — он помедлили с ответом, приняв вновь серьезный вид. — Он больше ничего не сказал?       Мэй быстро присмирела.       — Н-ну… Он сказал, что не хочет трахать обессилевшую от голода тушку… — она опустила глаза и тихо добавила: — Прости.       — Тебя-то за что? — он неловко почесал затылок, сжав губы в узкую линию. — Не ты же меня иметь собираешься, в самом деле. Эй? — Тэгун вопросительно вскинул бровь, когда девушка залилась краской. Минуту назад она ничуть не стесняясь сама об этом говорила, а теперь чуть не умирала от стыда. «Людские женщины — народ странный, в который раз убеждаюсь», — подумал он. — Больше удивляет, зачем тебе об этом говорить.       — А он хотел, чтобы я это передала. У него такая нездоровая ухмылка была, знаешь… Он безумен, Тэгун, почему ты все ещё сидишь тут! — она вспылила, поднялась с колен и злобно сверкнула глазами. — Ты лишился сил, но ты даже не пытаешься ничего делать! Тебе что, нравится боль и унижение? Ты мог бы воспользоваться шансом и убить его, слышишь?       Способность девушки менять настрой со скоростью света поражала парня. У неё было сильно развито чувство справедливости даже тут, в этом треклятом месте.       — Тише, Чи, — он был абсолютно спокоен, ни один мускул не дрогнул у него на лице, что изумило девушку, — тебя могут услышать, и если меня не тронут по известным всем причинам, то ты понесешь наказание. А я этого не хо…       — Ответь, почему нет? — у Мэй глаза стали влажными, и вот тут Тэгун растерялся. Он помедлил с ответом, не отводя взгляда от подруги.       — Вы, люди, — голос его был тихим, но в то же время каким-то разящим, и до Мэй именно сейчас дошло, что человек перед ней и не человек вовсе, — привыкли принимать решения за кого-то другого. Будь то рабство или семейное дело — всё одно. Но больше всего на свете вы любите распоряжаться чужими жизнями. С каких-то пор — или с самого начала, наверное, — вы решили, что имеете право быть вершителями чужих судеб. Человек возомнил себя Богом, и вот отсюда все ваши проблемы: войны, конфликты, ссоры. Вы думаете о себе, как о чем-то сверхважном, таком, что способно удерживать в своих руках небывалую власть. Но вы всего лишь крупинка, незначимая часть всего мира, во главе которого стоят высшие силы. Они не вмешиваются в вашу жизнь лишь потому, что однажды доверились вам. И вот что получилось в итоге. Однако всем нам когда-нибудь придется встать на великие весы Добра и Зла, и вот тогда все грехи оголятся. Я к тому, милая Мэй, — он взял её ладонь своими руками, — что никто из нас не имеет права лишать живых существ жизни просто ради убийства. Даже если от этого зависит моя свобода, я, будучи той самой высшей силой, должен быть умнее. Я никогда не причинял вреда людям и никогда не стану, и ты не должна, ты… понимаешь, о чем я? — он заглянул ей в глаза. В них читалось изумление.       — Тэгун-а, я всего-то завтрак принесла, а ты мне всю жизнь расписал, — она сильнее сжала его руку. — Но ведь… Он же как-то посмел взять тебя в сущее рабство. Да разве это справедливо?       — Нет, но кем я стану, если поступлю так же? — он улыбнулся, обнажив белоснежные клыки.       — После таких слов я точно убеждена, что ты не от мира сего. Ладно, — она встала, разгладив свое кимоно, — меня сейчас хватятся. Они и так не жалуют моё общение с тобой, а я ещё и задерживаюсь, — Мэй было развернулась, чтобы уходить, но притормозила у двери. — Ни-ни, только поешь, пожалуйста. Ты уже несколько дней ничего не ел, не истощай себя.       Девушка раздвинула сёдзи, вновь села, подогнув под себя ноги, поклонилась и закрыла дверь. До Тэгуна донесся удаляющийся стук деревянных сандалий. Он потер пальцами виски и посмотрел на содержимое подноса. В этом месте он никогда не ел добровольно, его всегда заставляли силой. И сейчас он лишь брезгливо фыркнул, вернувшись к своему занятию. Однако руки не держали кисть уже так уверенно, как поначалу. Пальцы дрожали, и чернила неровно размазывались по пергаменту. Он тяжело вдохнул. Солнце снаружи разошлось не на шутку, стояла ужасная духота. Обычно такая погода предшествует ливню. Прошло какое-то время. Тэгун тупо смотрел на капельки чернил, окропивших кусок бумаги. Он дернул ушами. Приближались размеренные шаги. Повеяло миндалем. Он сузил глаза и хмыкнул. «Проходной двор какой-то», — пронеслось у него в голове.       В комнату, как и всегда, бесцеремонно вошел молодой человек в белых одеждах. От него всегда пахло орехами, и всегда — разными. Иногда от него шлейфом исходил запах хвои, напоминающий о доме. Скорее всего, он много гулял по лесу в сопровождении тех демонических тварей, похожих на собак. В любом случае, Тэгун никогда не интересовался.       — Как всегда, к манерам не приучен, — кицунэ недовольно цокнул языком, не поднимая в сторону нарушителя головы.       — Мне не нужно разрешение домашнего питомца, — парень прошел к сёдзи, ведущей в сад, и раздвинул её. — У тебя тут подохнуть от духоты можно.       Комната вновь наполнилась золотистым светом и шумом несмолкающих насекомых.       — Может, мне и так хорошо. Не хочу смотреть на недосягаемое, сидя прикованным к одному месту.       — Не преувеличивай, ты в любой момент можешь встать и пройтись по саду.       — Хах, — Тэгун хохотнул, — такая же клетка, только с декорациями.       Парня звали Хонбин. Это был молодой человек лет двадцати семи с русыми вьющимися волосами, забавно торчащими во все стороны. У него были широко распахнутые черные глаза, которые напоминали Тэгуну глаза мёртвой рыбы, красивые и аристократичные черты лица и… маленькие ручки. Миниатюрные, почти что женские руки — ухоженные, белые, нежные и мягкие. Он их часто прятал под длинными рукавами своего одеяния. Лису стало думаться, что он их стесняется. Это казалось забавным.       Хонбин являлся оммёдзи на коротком поводке у своего хозяина. В этом они с Тэгуном были похожи. Но если у Тэгуна были известные всем причины, то магу просто некуда было податься. Он тоже здесь с малолетства, но он преследовал свои цели. Кицунэ знал, что парень ненавидит это место, своего хозяина и свои врожденные умения, но вынужден терпеть и прятаться за масками. К такому выводу он пришел, немного пообщавшись с этим человеком. Его манера речи, хлесткие выражения и острые словечки давали понять, что эта личность гораздо более глубокая и таинственная, чем может показаться с первого взгляда.       — Радуйся тому, что имеешь, лисья ты морда, — он спрятал руки в широкие рукава и расположил их пред собой, взглянув на нетронутый завтрак. — Опять ничего не ел.       — А ты проверить пришел? Какая забота, — он осклабился.       — Не остри. Если ты не будешь питаться самостоятельно, мы тебя накормим насильно. Хочешь ты того или нет. Не думаю, что тебе нравится повторять это раз за разом, — парень строго взглянул на Тэгуна. Тот не сводил с него своих желтых глаз. — Слушай, однажды ты вырвешься отсюда на свободу. Но чтобы это произошло, ты должен набираться сил, а не упрямиться просто потому, что у тебя какие-то там принципы.       — Ну надо же, ты и правда заботишься обо мне. Интересно, с чего бы это, — последние слова Тэгун иронично растянул.       — Всё просто: ты не обычный человек, у тебя есть все шансы выбраться.       — А ты не боишься разбрасываться такими словами в этом месте? — он заинтересованно сверкнул глазами.       — Мне бояться нечего. Стены в этом доме — мои уши, уж они точно не сдадут своего хозяина. В любом случае, я пришел проконтролировать твое питание и состояние. Если через два часа ты так и не притронешься к содержимому, я приму меры, — Хонбин достал веер с изображением адских бабочек и ликориса и несколько раз обмахнулся.       — Не волнуйся, я способен прожить без пищи долгое время.       — Ты — да, но не твоя человеческая оболочка. Ты истощаешь свой организм, портишь цвет кожи, здоровье. Короче, убиваешь, причем намеренно. Не мучь себя и свое тело хотя бы из-за стремления выбраться, — он развернулся и направился к двери. — Я зайду чуть позже.       Некоторое время парень просто сидел, смотря на задвинутую за Хонбином сёдзи. Он резко повернулся и задел рукавом чернильницу. Все залилось черным цветом. В сердцах он швырнул сосуд в стену, а вслед за ним — скомканный пергамент. Еду он выбросил в сад на потеху птицам и мелким животным. Его бесило всё и вся, хотелось выть. Но он лишь делал пару глубоких вдохов, садился под раскинутые ветви сакуры и засыпал под безумный стрекот насекомых.