Heathers

Класс Клуба дебатов не был самым популярным местом в школе. Наоборот, обычно туда можно было прийти, отпросившись с урока, и немного поспать, слушая чужие дискуссии. Удивительно, но администрация разрешала выносить на обсуждение абсолютно любые вопросы, что одновременно и радовало, и пугало до дрожи, ведь если ты не сможешь отстоять свою позицию, какой-нибудь незадачливый зевака может рассказать об этом, и тогда у тебя начнётся такая весёлая жизнь, что пожалеешь в итоге, что не родился глухонемым. Тем не менее, спорщиков находилось много. Каждый раз, в конце недели проводилось небольшое голосование, после которого оглашался список дискуссионных тем на следующий период. Оглашали его председатель или иногда заместитель, тут было уже дело случая. Сам же клуб был оформлен удивительно канонично — поскольку сам по себе класс большую часть времени пустовал — и неизвестно, было ли так само по себе, или же кто-то немного пообщался с завучем с глазу на глаз — то и перестановку там делали крайне редко. На месте, где обычно располагался учительский стол, стояли две высокие парты, сидя за которыми участники могли подготовиться или же выслушать мнение оппонента. Остальные парты и стулья были раздвинуты так, что больше напоминали зрительный зал, чем обыкновенный класс. Томас Джефферсон гордился своим клубом, и это было заметно абсолютно каждому. Он был искренне рад возможности выслушивать различные мнения (что, отчасти, давало ему больше шансов узнать тот или иной грязный секрет, чтобы потом использовать проговорившегося в своих целях) и вёл удивительно свободную политику выборов, как таковых. И, разумеется, обожал дискутировать сам. Алекс присутствовал на дебатах всего дважды, спасибо Мэдисону, но за оба эти раза успел понять — надо быть начеку. Томас был удивителен во время выступления и заметить все его уловки было чертовски сложно. Иногда Алекс, правда, забывался, заявляя себе — а также часто Элайзе, Лафу, Геркулесу, а один раз даже Анжелике — что смог бы выстоять перед ним на раз-два — был бы только шанс. Кто бы мог подумать, что исполнение мечты настигло его само, причём тогда, когда Алекс предпочёл бы лучше отказаться, но что-то шипящее внутри не позволяло остаться в стороне. Поэтому именно в тот день, когда история по-настоящему начиналась, Томас Джефферсон вызвал на финальную дискуссию Александра Гамильтона. Темой стал вопрос: когда человек кончает жизнь суицидом, хуже в итоге ему или тем, кто остался? — Мы столь клишировано мыслим в этом вопросе, что иногда мне становится стыдно перед теми, кто в самом деле остаётся на этой грешной земле, — Томас говорил так, словно перед ним был сам президент Америки, но никак не шестеро старшеклассников и один уборщик. Удивительно, но даже такая скудная публика выглядела поразительно заинтересованной. — Мы никогда не смотрим дальше той скорбной минуты, когда видим лицо рыдающей матери или суровый взгляд отца, когда слышим всхлипы друзей и полный траура шёпот одноклассников или коллег. Мы никогда не смотрим в момент, когда человек сам доходит до этого решения; что происходит в тот момент в его голове и почему только в самоубийстве он видит решение всех своих проблем? Мы этого не знаем. Мы скорбим лишь из-за того, что он совершил, но не из-за того, почему он это совершил. И если это лицемерие не вызывает в вас отвращения, чтож, мне очень жаль. Алекс услышал аплодисменты, смешанные со звонком урока. Начиналась большая перемена — значит, есть шанс получить больше зрителей, чем ему нужно. Ну, ничего. Он справится. — Великолепно, Томас, — Алекс обворожительно усмехнулся, выходя из-за своего стола, занимая позицию «на сцене». Пара девчонок тайком прошмыгнули в класс — публика пребывала. — Жаль только, что Вы прибегаете к столь коварному обращению в прошлое; мы, безусловно, скорбим из-за факта совершённого поступка, но именно в настоящем мы начинаем осознавать причину. И кому первому приходится столкнуться с осознанием? Именно — тем людям, кого оставил наш несчастный. Именно они обязаны продолжать жить с этими мыслями, едва ли не каждый день возвращаясь к ним, пытаясь понять: была ли это их вина, и, если так, то где они допустили ошибку? — Алекс на пару секунд замолк. Джефферсон смотрел на него странно — словно он одновременно признавал его позицию и смеялся над бредом, который сейчас вылетал из его рта. — Каково это — каждый день тащить за собой столь тяжкий груз, груз не собственного горя, но горя близкого человека, которому не смог помочь, не смог помешать? Удивитесь или нет, но я знаю. В такие моменты ты сам думаешь о смерти с не меньшим упоением, потому что боль, которую ты испытываешь, сложно преодолеть стандартной надеждой на будущее. У тебя нет надежды, просто потому, что этой надежды не было у человека, который оставил тебя. И я сомневаюсь, о, я очень сомневаюсь, что Вы, Томас Джефферсон, смогли бы понять хотя бы отдалённо, что я имею ввиду! Со стороны аудитории послышался многочисленный шёпот — как выяснилось, за время речи в классе набралось ещё с десяток человек. Алекс чувствовал их взгляды на своей спине, когда он обернулся в сторону Томаса. Тот стоял, опираясь руками о стол, чуть отведя назад плечи, точно выгнувший спину кот. И взгляд у него в тот момент был… хищный. Алекс за мгновение понял, насколько далеко он позволил себе зайти. — Великолепно, Александр, — рассмеялся Джефферсон, отчего все в классе ощутили, как ледяной ветер неосознанной агрессии скользнул по ногам. — Великолепно. Признаю, безропотно признаю Вашу правоту. И прошу аудиторию поддержать Вас. Если вы не против, после этого мой заместитель огласит список тем дебатов на следующую неделю. Алекс натянуто улыбнулся, вновь услышав грянувшие аплодисменты. Собирая в рюкзак свои записи и ручки, он мог думать только об одном: Ещё одна ошибка — и я труп. … Из аудитории Алекс выходил с распухшей головой — его тревожило неприятное предчувствие, а своему подсознанию он предпочитал доверять. В смысле, был ли повод переживать на самом деле, Алекс не знал, но излишняя предосторожность никогда не мешала, особенно учитывая то, как сильно Алекс любил быть не предосторожным. — Ты ведь понимаешь, что на самом деле в заднице, да? — вдруг раздался позади него чуть насмешливый голос. Алекс замер, мягко говоря, ошалев от подобной наглости. Вот уж что, а копаться в его голове, да ещё и так нагло — извините, не позволено никому! Алекс обернулся, намереваясь ответить на колкость, но уже заготовленное «а ты ведь понимаешь, что вставная челюсть нынче стоит недёшево, да?» застряло где-то в горле, когда он увидел, с кем он разговаривает. Алекс видел этого парня в столовой и в коридорах всего пару раз — хотя был готов поклясться, что они учились на одном направлении — но не запомнить эту странную чёрную ветровку, надетую прямо поверх столь же странной, как будто тысячу раз штопанной светло-голубой рубашки, было сложно. Даже Анжелика признавала, что вкус у Алекса всегда был… интересный; и это вовсе не означало «плохой». Как и сейчас- парень был невероятно привлекателен со своими тёмными волосами, больше напоминающими длинную шоколадную стружку, россыпью веснушек по всему лицу (и, кажется, даже ниже) и этими… восхитительными ясно-зелёными глазами, в которых блестело что-то тёмное, но иррационально притягательное. Кажется, такое выражение взгляда казалось Алексу удивительно знакомым — как будто он сам видел его в отражении огромное количество раз. А может быть, так и было? В общем, на секунду обомлев, точно семиклассница перед плакатом с полуобнажённым Дженсоном Эклзом, Алекс собрал всю свою мужскую гордость в кулак и негромко пискнул: — Прости, конечно… Что? Парень хмыкнул, явно заметив секундное замешательство Алекса, но указывать на это не стал, словно не желал тратить время на подобную чепуху: — Этот… Джефферсон буквально потрошил тебя взглядом, если я, разумеется, правильно истолковал его выражение лица. Ты ступаешь по очень тонкому льду, ввязываясь в подобные дискуссии, — улыбнулся незнакомец, и Алекс наконец взял себя в руки, едва только речь зашла о дебатах. — Хочешь сказать, лучше смолчать в тряпочку? — ринулся он в атаку. — Я всего лишь говорю то, что хочу сказать — в этом и есть смысл подобных споров. — Смысла нет ни в чём, — спокойно парировал парень с очередной ухмылкой, которую Алекс внезапно нашёл невероятно очаровательной. — Но тут ты прав: молчать в тряпочку — очень сомнительная политика. Хотя и действенная. — Смотря для кого, — пожал плечами Алекс, не заметив, как они поравнялись и пошли по коридору вместе. — Хочешь сказать, тебя такая тема не интересует? — Почему же? — парень сунул руки в карманы ветровки и вынул оттуда маленький осколок зелёного цвета. — Интересует. — Что это? — Алекс протянул руку, но не успел даже опомниться, как стёклышко вернулось назад в карман. — Если оно острое, то лучше выкинь этот мусор к чёрту. Порежешься ещё. — Если ты пишешь только бессмысленный бред, лучше сожги свои тетради, — парировал незнакомец, но увидев вспыхнувшие искренним гневом глаза Алекса, улыбнулся, поднимая руки в примирительном жесте. — Прости-прости. Но это к тому, что не зная о истинных ценностях человека, судить его не стоит. — Вот уж открытие века, — беззлобно буркнул Алекс, увидев, что парня откровенно веселит его реакция. Плюнув на дебаты, он в открытую заявил. — Я раньше не видел тебя на занятиях. — Меня вообще мало кто видит, — снова фыркнул незнакомец, и на мгновение стало даже неясно, шутит он или нет. — Я перевёлся только в этом году, и даже не знаю, задержусь ли тут до конца. Мой график слишком непостоянный. — Ясно… — Алекс склонил голову на плечо, ощутив странное смущение от того, что впервые не знает, стоит ли продолжать диалог. Почему-то этот собеседник вызывал у него доверие. — Так всё-таки ты думаешь, у меня есть шансы, что Джефферсон не зароет меня заживо, если я снова выступлю против него? — Никаких, — Алекс прыснул, улыбаясь наигранной серьёзности, с которой ему ответили. — Главное помни: «по-настоящему сильным до тех пор не будешь, пока не научишься видеть во всем смешную сторону». — Чёрт возьми, я слишком обожаю эту книгу, чтобы адекватно реагировать на её цитирование! — Алекс громко хлопнул в ладоши. После хлопка в голове на секунду вспыхнула удивительно не вовремя появившаяся фраза «господи, что ты творишь?!» Алекс чуть свёл плечи и мягко улыбнулся. — Прости, это было громко. — Ничего не имею против громкости. — Вот как… Слушай, а я ведь до сих пор не знаю как тебя зовут. — Наверное, потому, что я тебе этого не говорил, — Алекс в очередной раз прыснул и уже собирался ответить, но, увы. — Хей, Га-амильтон. Неужели нашёлся очередной член на одну ночь? Судя по твоей улыбке, тебе этого давно не хватало. Закатив глаза, Алекс обернулся к Чарльзу Ли. Тот стоял всего в паре метров от них, довольно скалясь, словно эта шутка была просто апофеозом юмористического искусства, который когда-либо слышал этот бренный мир. Вот же низшая форма жизни… — Судя по обилию твоих шуток, Чарльз, об очередном члене на ночь тут мечтаешь именно… — Алекс не успел договорить, ибо произошло то, чего не ожидал не только он, но и половина находившихся в этот момент в коридоре учеников. Джон кинулся на Чарльза так стремительно, что Алекс едва успел что-либо сделать. Он сначала не понял, что произошло — лишь ухватил боковым зрением резкое движение, а в следующую секунду раздался грохот. Ли оказался прижатым к шкафчикам — его нос краснел и пух на глазах, из него неожиданно хлынула кровь, заливая всю нижнюю часть лица. — Ублюдок, — рявкнул он, вырываясь из чужой стальной хватки и опрокидывая оппонента на пол. Где-то на фоне раздался крик. Чарльз схватил незнакомца за рубашку, притягивая к себе ближе и замахиваясь, но кулак был перехвачен. На секунду Алекс заметил мелькнувший, полный животного ужаса, взгляд Чарльза Ли. В следующее же мгновение подросток был сам прижат к полу, а над ним возвышалась пугающая фигура парня с занесенным кулаком. — Повтори, — парень оскалился, вновь ударяя Ли по лицу. Голова последнего дернулась в сторону с противным хрустом — Чарльз почувствовал, что из легких выбило весь воздух. Незнакомец вскочил и Ли попытался отползти подальше, чтобы тоже подняться на ноги, но его остановил удар в живот, от которого он согнулся пополам, понимая, что глаза нещадно слезятся. Это его взбесило. Под крики толпы учеников он вскочил и с остервенением набросился на зачинщика драки, ударяя того в скулу. Когда, наконец, кому-то пришло в голову их растащить — оба выглядели так, словно попали в эпицентр урагана. Алекс считал себя пацифистом. Пусть очень агрессивным, но всё же пацифистом; так что решение «а ни пойти ли мне набить рожу этому нахалу» всплывало в его голове крайне редко. Он считал драки крайне редким и отнюдь не самым действенным решением разногласий. Когда ты разбиваешь лицо в кровавое месиво, когда тебе ломают челюсть, когда ты зарабатываешь в итоге сотрясение мозга, ничего, кроме физических увечий, в итоге не остаётся. Но сейчас, глядя на этого… всё ещё безымянного парня, который внезапно вступился за него, просто потому, что захотел, Алекс чувствовал просто небывалое удовлетворение. Внутри всё дрожало от нахлынувшего чувства странного возбуждения; охи толпы вокруг уже казались практически полузадушенным шёпотом, отдалённым, словно морской прибой. А главным штормом сейчас был этот парень, с его кудрявыми волосами, чёртовыми веснушками и этими… блядски прекрасными глазами. Надо будет обязательно навестить его в медпункте. Может, удастся попрактиковаться в оказании первой помощи?