Цикл по фэндому "Поле битвы - Земля"

И то самое «ладили», о котором упомянул Джо-оунни, то самое, бурлящим в крови адреналином приправленное – кто знает, что взбредет в голову землянина, не придется ли все-таки нажать пресловутую кнопку, вдавить до упора в нагретый пластиковый корпус неизменного пульта, - оно, родившееся из мимолетной прихоти Терла, из его «а если повернуть вот сюда, что получится?», не лишено было изысканно-извращенной приятности. Мягко говоря. Джо-оунни и в этом показал себя прилежным, старательным учеником; и пусть его усердие продиктовано было смутной надеждой, неистовым желанием вновь очутиться на этой затерянной среди миллиардов звезд планетке, пусть неизменное оставалось неизменным – будем честны с самим собой, хоть раз в жизни: непредусмотренные заранее сеансы, все эти спонтанные уроки, вся эта полусерьезная, почти без крови и криков возня, оказалась неплохой, мягко выражаясь, отдушиной; к тому же, Джо-оунни, как никто другой, умеет слушать… И перед кем же, как не перед ним, полуукрощенным, все еще диким созданием, мог Терл хвалиться и важничать в свое удовольствие? Спокойная уверенность в том, что Терловы разглагольствования, - изрядно приукрашенные, что уж там, - не будут переданы завистникам; его хмельные откровения так и останутся за плотно запертой дверью спальни, - это тоже благодаря Джо-оунни, и это тоже… Но не станешь ведь изливать подобное непотребство в присутствии такого покладистого вдруг землянина? Тем более, что вряд ли данная демонстрация покорности вызвана приступом ностальгии по тем исполненным томного удовольствия временам. И уж точно не запоздалым раскаяньем за ту выходку на корабле. Как ни успокаивает Терла молчаливое созерцание сомкнутых на его животе чужих рук, приходится обернуться. Землянин, реагирует отрывистым вздохом; стоит Терлу завершить необходимое движение, как теплая щека Джо-оунни прижимается теперь уже к груди; нахальные руки смыкаются на пояснице. Терл чувствует осторожное, прерывистое дыхание – как будто форменный плащ вдруг исчез, растворился без следа в спертой атмосфере; Джо-оунни напряжен, натянут, как медная проволока, сквозь которую к тому же пропущен ток высокого напряжения. Нужно наконец разрушить наэлектризованное молчание, нужно как-то реагировать, что-то говорить; но прежде Терл поддается нелепому, но настойчивому желанию – взглянуть этому недоразумению в глаза, проверить… Но сначала нужно оторвать Джо-оунни от своей груди. Волосы, до неприличия разросшиеся пряди цвета высшей пробы золота, привычно собираются в тугой – в меру тугой «хвост»; такую конструкцию легко намотать на ладонь, да и в случае непредвиденной выходки достаточно будет единственного движения, чтобы оторвать землянину его глупую голову. Но пока что Терл всего лишь дергает несильно, вынуждая Джо-оунни показать лицо. Землянин послушно задирает голову. Светлые ресницы чуть заметно подрагивают, в темнеющем взгляде вскипает диковинная смесь невысказанных эмоций. - Готов ко всему, м-да..? – говорит негромко Терл; про себя же коротко рычит: «Проверим». Не забыв о многозначительной, в меру плотоядной - специально для Джо-оунни - ухмылке. Но сначала… Сначала стоит избавиться от всего лишнего. Лишним сейчас является ошейник; и с коротким щелчком глупая железка раскрывается, и, сдернутая нетерпеливой рукой, летит в угол под обиженный перезвон так и не отстегнутой цепи. Он готов ко всему – к неумолимой, как сама смерть, боли, к свежим кровоточащим ранам, к полным издевки унизительным словам; ко всему, кроме того, что Терл вознамерился ему дать. Всего лишь маленький урок, всего лишь наглядная демонстрация еще одной, не раскрытой до сих пор стороне чужого характера; всего лишь знакомство Джо-оунни с потаенной гранью его же натуры. Терл не мог ошибиться в то наполненное неуместной суетой утро: обессиленное, истерзанное тело землянина пускай слабо, но недвусмысленно реагировало на осторожные касания; теперь для Джо-оунни пришло время для полного и тщательного усвоения урока. Металлического ошейника больше нет; но разве язык псайкла, прекрасный и совершенный инструмент, не в состоянии заменить холодное железо? Было бы желание – а его в Терле с избытком. Было бы желание – а судорожный вздох, неконтролируемая дрожь хрупкого – по сравнению с псайклом – тела, а отчетливый соленый привкус покрывшей кожу Джо-оунни испарины – отдаются в животе Терла сладковатой болью подступающего возбуждения. Он дрожит, о-о-о, как он дрожит, этот невыносимый Джо-оунни, как выгибается навтречу изучающей руке; а рука эта уже успела рвануть вниз молнию серого комбинезона, и скользит теперь ,кружит, осязает как бы бесцельно почти лишенную растительности кожу груди. Ни намека на привычную уже боль – легчайшее царапанье, самым кончиком ногтя по темной окружности соска лишь подогревает и так тлеющее в крови землянина возбуждение. Длинный язык Терла неторопливо изучает подставленную покорно шею; вкус пота и бешенное биение пульса под тонкой человеческой кожей, судорожно дергающийся кадык, новая серия вздохов и сдавленных полустонов – все мешается в невиданный, смертельно опасный коктейль. Незанятая чужими волосами рука скользит в одном ритме с языком; когда второй, удовлетворившись на некоторое время напряженной белой шеей, решает заняться розовеющим среди золотых нитей ухом, первая словно бы нехотя кружит по твердому животу. Спешить некуда - это вам не Академия с ее скрытыми камерами и появляющимися невесть откуда надзирателями; происходящее сильно напоминает ту давнюю пубертатную возню, яростные, на грани вечного риска оказаться застуканным, эксперименты бурлящих гормонами юношей… А здесь, на затерянной среди миллиардов звезд планете, на самых задворках обитаемой Вселенной, на этой наспех возведенной базе, в этой тесной, без излишеств комнате, им не способен помешать никто. И даже неудобство, вызванное разницей в росте, даже будущая тупая боль в спине и шее не служат для Терла поводом для того, чтобы хоть ненадолго прервать обучение. Оторваться сейчас смерти подобно, тем более, что рука, бессистемно на первый взгляд блуждающая в гостеприимно распахнутом вырезе комбинезона, в блужданиях своих добирается наконец до неоспоримого свидетельства Терловой правоты. Язык, оставив в покое горячее ухо, плавно минует гладкую щеку, скользит небрежно поверх трепещущих ресниц, рисует кривую дугу вдоль покрытого испариной лба, подбирается к полуоткрытым, изогнутым почти страдальчески губам землянина. Никаких поцелуев, не сегодня, хотя Джо-оунни вполне созрел для этого; всего лишь вкрадчивые, невесомые почти касания, всего лишь намек, всего лишь иллюзия пряного вкуса. Ладонь уверенно осязает горячую тонкую твердость там, внизу; грубая ткань комбинезона царапает тыльную ее сторону, задевая растущие на ней короткие темные волоски; Джо-оунни выгибается в пояснице совсем уже непристойно, ведомый одним из древнейших инстинктов. Щекой и частично губами Терл чувствует, как кипящая кровь приливает к щеке землянина. Теперь можно и поговорить. - Стыд, - прижимая пылающее лицо землянина к своему, не менее разгоряченному, шепчет Терл. – Тебе стыдно, Джо-оунни, тебе так стыдно сейчас… Наверное, ты готов умереть, лишь бы не чувствовать, лишь не признавать… Ты ведь ждал от меня новой боли, ты ведь не думал, что я способен дать нечто иное? Тебе стыдно, Джо-оунни, ты умираешь сейчас, ты умираешь тысячу раз, но ты не умершь окончательно. Не сегодня. О-о, нет. Бессистемная болтовня слегка отвлекает от собственного возбуждения; рука, уловившая нужный ритм, двигается размеренно и неумолимо. Джо-оунни пылает, все лицо его, все тело, каждая клеточка; его пальцы беспомощно царапают черную кожу так и не снятого форменного плаща, – и Терл, вполне удовлетворенный достигнутым результатом, выдыхает в горящую щеку: - Good boy, - с трудом, но вспомнив слова чужого языка. – Хороший мальчик. Короткий, полный неописуемой смеси эмоций вскрик изливается в уши Терла целебным бальзамом. Другой, вполне реальный и вязкий, горячий, как сам Джо-оунни – извергнутое мучительными толчками семя, свидетельство то ли торжества Терла, то ли его поражения, - растекается между пальцев. Теперь можно позаботиться и о собственном удовольствии. Но, прежде чем вытереть руку о серый комбинезон землянина, прежде чем властно потянуть книзу все еще обмотанные вокруг другой ладони золотистые волосы, прежде чем высвободить наконец пульсирующее в кожаном плену свидетельство собственного желания… Прежде чем занять чуть дрожащие губы Джо-оунни делом… Терл хочет, ему необходимо еще раз заглянуть в эти невыносимо-светлые, подернутые дымкой послевкусия глаза. Увиденное вполне удовлетворяет параноидальную часть псайкла. Все прочее заканчивает землянин; преподанные ранее уроки не прошли все же даром. Терл щурится пресыщенно и устало; возвращая ошейник на его законное место, псайкл вспоминает вдруг, абсолютно не к месту, что его блуждания среди пыльных развалин все-таки нельзя назвать совсем уж бездарными; кое-что для души в россыпях древнего хлама все же нашлось. *** Думать о произошедшем не хотелось категорически. Слишком свежи были ощущения, слишком еще горела кожа в местах, которых рука псайкла касалась с такой пугающей деликатностью. Слишком огромно было чувство беспомощности, слишком пылали от непроходящего стыда щеки. И ведь не виноват никто, кроме самого Джонни. Чертов Терл всего-то и сделал, что подыграл своему «земляшке», заодно перевернув все с ног на голову. В очередной раз. «Зато ты получил ответ на тот свой вопрос, - вкрадчивым шелестом вклинилась непрошенная мысль. – И что ты, Джо-оунни, будешь со всем этим делать?» Да уж, получил, еще как получил. «Способны ли псайклы на нежность?» - Джонни уверен был, что ни разу не ляпнул подобного вслух, да и не хватило бы у него тогда сил на подобные глупости; но этот хренов Терл словно бы вскрыл череп землянина острым ногтем, покопался бесцеремонно в мыслях, чувствах и воспоминаниях, перебрал тщательно и с высокомерным интересом, нашел нужное и решил в итоге «А не сыграть ли мне в новую игру с крошкой Джо-оунни ?» И ведь не виноват в этом всем никто, кроме самого Джонни. Как-то помириться с псайклом было необходимо, землянин признавал это; проводя бесконечные часы в скуке и одиночестве, он оттачивал мысленно фразы, продумывал каждое движение и выражение лица, каждый взгляд свой; перебирал в памяти все, что успел узнать о псайклах вообще и об этом конкретном в частности – и снова мучился со словами, стремясь найти единственно точные и правильные. И на опостылевшей лежанке, и отмокая под прохладными струями, и разглядывая украдкой Терлову спину – он думал, планировал и высчитывал; и нужно было в итоге поддаться глупому импульсу, внезапному, но настойчивому – даже не желанию, но не имеющему названия ощущению… Быть может, потому что псайкл в последние дни выглядел даже не усталым – измотанным до последней степени; быть может от того, что упасть на холодный пол со сломанной шеей было бы лучше, чем и дальше тухнуть в этой поганой комнатушке, отличавшейся от памятной клетки лишь отсутствием прутьев; как бы там ни было, Джонни сделал то, что он сделал. И Терл, чертов ненавистный псайкл, поступил в точности как псайклу и полагалось; совершенно не так, как Джонни мог бы ожидать. Оглушил, ошарашил, совершенно сбил с толку и, конечно, же, показал в который уже раз, долбанное свое псайкловское превосходство. …А ведь он уверен был, после всего, что между ним и Терлом было, после всей той яростной боли, после обреченного бессилия и убивающего душу отчаянья – после всего этого Джонни знал, что никогда больше, никогда, ничего… Никого не… И почти уже смирился с этим знанием. …Но все же, все же… Как понять теперь, помирились они или все еще нет? Помириться с псайклом – вот ведь дурацкая мысль! Но все же, все же… Отмытый, что называется до блеска – но воде так и не удалось полностью смыть воспоминания, - притихший и настороженный Джонни сидел на самом краю ненавистной лежанки, как никогда чувствовал всю тяжесть железа на собственной шее и упорно буравил глазами серый бетонный пол. Не хватало еще, чтобы Терл, обернувшись – он так и не спал, что ли, поганый извращенец? – прочел в глазах Джонни намерение. Освобождение или смерть, окончательное завершение всей этой кошмарной истории; а если псайклу угодно и дальше играть в молчанку – что ж, бетонная стена вполне подойдет для того, чтобы разбить собственную глупую голову; то-то удивится Терл, обнаружив вечером… - Проснулся? – холодный прищур псайкла Джонни оценил как издевку – он уверен был, что Терл слушал каждое его движение с той самой минуты, когда землянин открыл глаза. – Очень хорошо. Размашисто хлопнув ладонью по столу – ага, экран гаснет, значит где-то там имеется кнопка, - псайкл поднялся из кресла, невольно поморщившись. «Спина, наверное, затекла», - с невольным злорадством отметил Джонни. И поскорее отвел глаза от осунувшейся, но все равно самодовольной физиономии. Впрочем, взглянуть в лицо псайклу все же пришлось – когда рука, причинившая накануне столько сладкой муки грубовато дернула за ошейник. - Без глупостей, Джо-оунни, - желтые, с проблесками злой зелени глаза сказали то, чего Терл не соизволил произнести вслух. Впрочем, землянину не привыкать было к высказанным и молчаливым угрозам; главное же заключалось в том, что его, кажется, тащат на прогулку. Теперь как никогда нужно было прикинуться мирной овечкой. Пожалуй, тот импульс оказался все же весьма кстати. А стыд… Что ж, человек способен пережить и не такое. И не только пережить, но и продолжать жизнь дальше. Только не упусти момент, Джонни. Только не упусти… Его действительно выводят наружу, и Джонни дергает головой – он ведь не успел здесь ничего рассмотреть, - но смотреть, по большому счету, особо не на что: несколько скучных бетонных коробок с вытоптанным до мертвой пыли пространством между ними, темнеющая по центру и явно недоделанная громада – телепорт, – снующие тут и там псайклы, и нависающий над всем этим защитный купол, из-за которого неповторимо-синее земное небо кажется налитым сиреневыми предгрозовыми тучами. Его впихивают в транспорт, где уже ждут три угрюмых вооруженных псайкла – охрана, куда же без нее; внутри Джонни раздумывает с минуту, не устроить ли маленький спектакль, для Терла персонально, не присесть ли у его ног, словно послушная собачонка? «Нет, - с трудом сумев не содрогнуться, сказал себе Джонни. – Этого он от меня не дождется. Никогда» Но из-за того, что сейчас жизненно необходимо выглядеть безопасным, к обзорному окну он тоже не спешит. Молча устраивается там, куда самодовольная скотина Терл указывает коротким кивком головы; на протяжении не слишком длинного полета землянин сидит без движения, упершись затылком в стену и как бы устало прикрыв глаза. И держит, из всех сил своих держит на лице выражение туповатой покорности. Что составляет известную трудность – из-за охватившего Джонни напряженного возбуждения, из-за бросаемых на него то и дело взглядов псайкла. Их Джонни чувствует все так же – всей кожей. И не нужно открывать собственные глаза, чтобы убедиться в их сжимающих сердце реальности. - Давным-давно, - вдруг начинает псайкл, и Джонни невольно вздрагивает, - в этих местах нельзя было плюнуть, чтобы не попасть в какого-нибудь земляшку. Давным-давно, еще до появления победоносного флота псайклов, здесь была огромная, бесконечная по вашим дикарским меркам страна. «Страна» - Джонни морщится. Знакомое слово. Кажется, это понятие было втиснуто в его ошарашенный мозг вместе с грубым языком псайклов. Страна – это… - А сейчас мы посетим то, что было когда-то ее столицей, - завершает псайкл не без самодовольства. – Многие здания сохранились до сих пор; ты представить себе не можешь, Джо-оунни, как хорошо умели строить эти твои «великие предки». Джонни вспоминает величественные развалины «запретного города» и едва заметно кивает. Да уж, предки нынешних землян были воистину велики и непостижимы. Но псайклы оказались сильней. А Терл продолжает вещать: о древних столицах, о сотнях древних земных языков и наречий, о разнообразии земных рас, о высокой и длинной, как мифический Змей-пожиратель стене, чтоящей до сих пор где-то далеко на востоке; «…и чтобы ты мог представить, Джо-оунни – она стояла там за тысячу лет до псайклов, и стоит до сих пор; хотел бы я знать, что за методы они использовали!»; и Джонни вдруг озаряет: да ему не с кем поговорить, этому псайклу – охранникам эти россказни не интересны, прочим псайклам, наверное, тоже; вспомни же, Джон, ведь и в худшие времена он только и делал, что болтал без умолку – перед тем, как в очередной раз показать тебе твое место. Да ты посмотри, Джонни, открой свои упрямые глаза и посмотри: его ведь распирает, по-другому и не скажешь; слова льются из его рта бесконечным потоком, и в глазах этих кошмарных разгорается голодный огонь – какое-то золото расплавленное, и безо всяких намеков на зелень; еще бы, ведь сейчас он не злится, не бесится и не выдумывает свеженьких способов для «укрощения» своего личного «Джо-оунни»; и что же за жизнь у этих псайклов такая, что излить душу можно разве что бесправному пленнику? Джонни спросил как-то, бросил прямо в ненавистную рожу – то самое, насчет жизни без доверия; хотел задеть, ударить побольней, и оказался в итоге бит сам (Карло, Карло, надеюсь, что еще хотя бы один раз встречусь с тобой; единственного раза будет довольно, лишь бы никакие псайклы не отирались поблизости); но разве не было в той, жестокой и холодной отповеди Терла тщательно скрываемых оттенков застарелого одиночества? Псайкл ударил тогда в ответ, ударил расчетливо и молниеносно; однако, в голосе Терла, так и сочащемся презрительным высокомерием, не ощущалось разве… Джонни просто не понял тогда, слишком занят был тем, чтобы не сломаться окончательно под тяжестью обрушившейся на него боли, боли предательства; и только сейчас, почему-то именно сейчас пришла в голову простая и ясная мысль: ничего-то ты, Тейлор, в псайклах не смыслишь. Ни-че-го. И как же это все невовремя, как же не к месту! Зажмурившись, Джонни решительно тряхнул головой, пытаясь изгнать незваную мысль, ненужное сейчас и опасное озарение – ведь на какой-то ничтожный миг, на сущую долю секунды та решимость, которую он столько дней собирал по крупицам, та выпестованная в душе одержимая жажда свободы сменились неуместным сочувствием; в какой-то момент Джонни Гудбой Тейлор почувствовал предательское желание остаться; сидеть, свесив руки между полусогнутых коленей и слушать, слушать бесконечные россказни Терла; и пускай бы этот полет в неизвестность не закончился никогда… Мягкий толчок, сигнализирующий о приземлении, окончательно, как он надеялся, привел Джонни в чувство; во всяком случает, Терл умолк на полуслове, став суровым и собранным. - Прибыли, - коротко констатировал он. Джонни дышал и никак не мог надышаться; и показалось ему, или здешний воздух неуловимо, но все же отличается от того, к чему землянин привык с рождения? Странно, ведь деревья, насколько можно судить, ничем абсолютно не отличаются от тех, что растут в родных местах; но все же, все же… Или это пахнут нагретые солнцем темно-красные камни, змеящиеся совсем рядом остатки высокой зубчатой стены? Никогда до этого не видел Джонни таких стен; никогда не видел и величественных башен, подобных той, что одиноко, и все же гордо впивалась тонкой своей верхушкой в самое небо? И что это там блестит в слепящей вышине? Неужели звезда..? - Когда-то их было несколько, - проследив за направлением чужого взгляда, сообщает Терл. – Когда-то, если старые тексты не лгут, они еще и светились каждую ночь. Джонни задирает голову, высоко-высоко, вдыхает странно-сладковатый воздух и пытается представить… Терл тем временем лезет в недра кожаного плаща; хотел бы Джонни знать, сколько у него там потайных карманов? Или не хотел бы? Пусть его копается и сопит; пока псайкл возится, есть время еще немного полюбоваться прекрасной башней. И подумать о том, как, наверное, гордились жившие здесь люди этим чудесным строением и сияющими во мраке ночи рукотворными звездами. Джонни потрясет, ошарашен и растерян; пока Терл размашисто шагает по едва видным сквозь травяной ковер буровато-алым камням, он все пытается сосредоточиться на главном. Призывает на помощь самые черные, самые гадкие свои воспоминания – но на беспросветно-кровавое накладывается пережитое совсем недавно; злое рычание как бы заглушается в голове землянина вкрадчивым, чуть сдавленным шепотом: «Тебе стыдно сейчас, Джо-оунни?» И обжигающая щекотка чужого жаркого дыхания на собственном, и без того пылающем лице. ..Да и куда, скажите предки, ему бежать? Лишь безумец поверит, что способен пересечь в одиночку громадный континент, лишь самоубийца решит пересечь бескрайнюю синь океана… Даже если удастся сбежать, дойти до края твердой земли, даже если лодка для Джонни найдется – или он в своем упрямстве желает угнать псайкловский транспорт? А ты знаешь, как управлять им, а, Джонни? Тебя ведь выучили обращению лишь с одной, предназначенной для горных работ машиной. Да и Терл не станет думать и минуты, отдаст приказ; игры играми, но повторять прежние свои ошибки псайкл явно не настроен. Что ты станешь делать, даже если сбежишь от него, а, Джонни..? Яркая, как солнечный свет злоба – на самого себя, на псайкла, так внезапно заворожившего своими чертовыми россказнями, на сумрачных кретинов-охранников – вот они, топают с равнодушно-усталыми харями, и плевать им на останки прекрасного когда-то города, и на башню с упрямо рвущейся к небу звездой, и на Джонни, и даже на Терла; посмотрите только на них: один когтем в зубах ковыряется, другой чуть ли не зевает, третий так вообще расчесывает покрасневшую щеку! – злость на все и вся охватывает Джонни с новой силой; уловив страдальческое мычание чешущегося псайкла, землянин с удовлетворенным злорадством думает: «Так тебе и надо, дубина инопланетная». - Каждому выдали спрей, - раздраженно рычит Терл – он, оказывается, тоже все слышал, несмотря на сосредоточенность на поблескивающих в солнечном свете тонких пластинах с записями. – А если кому-то известное пойло дороже собственной безопасности… - А я знал, что оно куса-ается?! – горестно взвывает жертва земных комаров, и дружный гогот двух других охранников гулким эхом разносится по пустынной древней площади. А Джонни вдруг вспоминает, как Терл, всякий раз перед выходом за границы базы, кривясь и поджимая губы, опрыскивает себя из маленького флакона. И, чуть повернув голову, осторожно втягивает ноздрями, пытаясь поймать исходящий от псайкла запах. Джонни ловит себя на этом, ловит и мысленно обзывает идиотом и извращенцем; «соберись, соберись же, ну!» - велит себе он; чтобы укрепиться в собственной решимости, поспешно отводит взгляд от задумчивого Терла, впившегося глазами в чертовы таблички. Незамеченное раньше строение – мрачный куб, выпирающий из почти не разрушившегося куска стены – привлекает его внимание. Оглянувшись к охранникам – нет, и вовсе они не смотрят в его сторону, занятые словесным издевательством над любителем почесаться – Джонни осторожно касается Терлова рукава. - Это..? – кивает он в сторону почему-то пугающего, но одновременно притягательного строения. Терл перебирает записи: - Кажется, гробница какого-то древнего вождя, - и отмахивается было от землянина, но вдруг напрягается, весь и сразу – почуявший добычу хищник, да и только. - А что если… - едва слышно, себе под нос тянет псайкл; в следующую минуту он уже полон решимости: - Ты и ты, - отрывисто велит он охранникам. – Встать здесь. Третий – наверх. Готовность один; и у кого, матьвашупсайклу, фонарь? Истершиеся каменные ступени ведут вниз, в застывшую, затхлую темноту. Пока Терл, лихорадочно блуждая лучом фонаря по древним стенам, ощупывает каждую в поисках тайников, Джонни в каком-то торжественном оцепенении смотрит на покосившееся нечто в самом центре темной комнаты. Это каменное возвышение, эдакий постамент; поверх его возвышается некий ящик размером с человека; приблизившись – вслед за тянущим цепь Терлом, - землянин видит застывшее восковое лицо, высокий чистый лоб и острую аккуратную бородку. На мертвеце странная, не виданная никем из сородичей Джонни одежда; рядом с последним ложем давно почившего человека клонится идеально гладкая палка; кроваво-алое полотнище, почти без признаков тления, почти касается высокого лба. …Кто он был, это человек, чем прославился, что значил для живших когда-то – раз его лишенное жизни тело не зарыли глубоко в землю, не сожгли в пламени погребального костра, но устроили так, чтобы каждый мог прийти и увидеть. Наверное, Терл знает – он вообще неприлично много знает, псайкл чертов. А псайкл тем временем обследует постамент, шипит в бессильной злобе: - Ничего. И, покосившись на заметно подавленного Джонни, поясняет: - У некоторых диких рас принято хоронить вождей вместе с их сокровищами. Джонни кивает едва заметно. Ему плохо в этой безмолвной гробнице, спертый воздух, наполненный тленом и безысходностью, давит на плечи; но в то же время все здесь дышит незримым величием, памятью давно ушедших веков. - А как хоронят у псайклов? – говорит он просто чтобы не молчать. На самом деле, ему не интересно; но ответ следует незамедлительно: - Сжигают в атомной печи, естественно, - быть может, Терлу тоже неприятно здесь, быть может, и на его плечи давит мертвенное величие прошлого. – К чему все эти бессмысленные церемонии… Двигайся же; или хочешь прилечь рядом..? После затхлого мрака гробницы солнечный свет ослепляет. Джонни жмурится от жгучей боли в глазах и слушает разочарованное сопение Терла. Топают тяжело равнодушные ко всему охранники. Рявкают в один голос, что «инцидентов не было», скрипят негромко кожей плащей, ждут указаний. А Джонни не хочет, совсем не хочет обратно в псайкловский транспорт; мысли о побеге ушли на задний план, и злобы в нем больше нет – он просто хочет еще немного побыть здесь, в этом удивительном городе, побродить молчаливо меж древних камней, надышаться вволю целебный воздухом родной Земли; и что-то подсказывает ему, какое-то смутное смутное чувство сродни озарению, что и Терл пока что не рвется под неподвижную громаду защитного купола. - Черная дыра знает что, - бормочет псайкл, то и дело нервно дергая свой конец цепи. Прогулка по мертвой столице слегка затянулась, но едва ли Джонни расстроен этим фактом. Это и похоже и непохоже на город предков; это прекрасно и печально, это рвет душу на мелкие части и одновременно наполняет ее светлой грустью. Джонни не думает о побеге - он смотрит и смотрит, и касается бережно руками, впитывает в себя теплую шершавость стен и гулкий перестук шагов по пыльным камням; какое-то время спустя этого его настроение передается и Терлу; и вот уже псайкл, встряхнувшись и расправив плечи, тянет землянина вперед, к одному ему понятной цели. …Книги, множество книг – Джонни знает, что это такое, он помнит еще негромкий шелест хрупких страниц и неповторимый аромат, исходящий от пожелтевшей от времени бумаги. И неважно, что знаки, густо усеивающие эти страницы, совсем незнакомы Джонни. «Сотни языков, тысячи наречий» - так, кажется? Джонни садится на пыльный обломок, гладит бездумно темный, с тиснением, переплет: - Кто он был, ну тот..? – спрашивает он негромко, не поднимая глаз. - Понятия не имею, - отзывается Терл, и голос его задумчив, и слова как бы тянутся, и Джонни, все-таки решившись взглянуть, видит, как грубая когтистая рука тянется к стоящему на покосившейся полке… И тут же падает с недостойной поспешностью; в следующий миг, осознав нелепость ситуации – надо же, кого устыдился! – псайкл все-таки берет вожделенную книгу. - Не буду скрывать, - продолжает псайкл, и в голосе его прорезаются знакомые хвастливые нотки. – О землянах мне известно многое. Но, - сухой шелест страниц между пальцами, - слишком мало было времени, чтобы узнать о вас все. - Расскажи, что знаешь, - неожиданно для самого себя просит Джонни; поймав оценивающий желтый взгляд, он чувствует, как лицо его заливается краской. Но что сказано, то сказано, и вряд ли Терл, так вдохновенно изливающийся в каюте транспорта, будет теперь упрямиться. С величайшей осторожностью Джонни откладывает древнюю книгу; он согласен даже смотреть на чертова псайкла, лишь бы он… И он, конечно же, не отказывает землянину в маленькой милости; он себе, извращенцу такому, сейчас не отказывает. Охрана мается снаружи; Джонни, обратившись в слух, готовится слушать; Терл стоит среди безмолвных развалин, и падающие в пролом стены лучи солнца делают его пепельно-черно-золотистым исполином, присмиревшим хищником – и это, вдруг понимает Джонни, красиво, до рези в глазах красиво, особенно когда желтые глаза разгораются расплавленным золотом, и слова льются нескончаемым, завораживающим потоком. Как будто в трясину затягивает – но болото предпочитает плоть, а Терлова магия – душу; почти завороженный, почти уже погрузившийся с головой в этот чарующий омут, почти поддавшийся Джонни – вдруг словно бы просыпается. Весь и сразу. Мысль работает четко, с леденящей быстротой: вот я, Джонни Гудбой Тейлор, вот псайкл, вот ошейник, а вот и цепь; и если кое-кто все-таки хочет убраться отсюда, то настала пора; – взгляни-ка, он совершенно расслабился, и ладонь его, держащая железную змею, почти что разжалась; если решил бежать – сейчас самое время. Тело еще не вполне оправилось от чарующего оцепенения; но Джонни понимает, ясно и отчетливо – или сейчас, или никогда. Если хотя бы секунду он даст себе на раздумья – немедленно утонет в этом вязком болоте из чужих слов. Поэтому, не позволяя себе больше ни единой мысли, он с силой дергает пристегнутый к ошейнику конец проклятой цепи, одновременно с этим вскакивая на ноги; звон, с которым выскользнувшая из лапы псайкла цепь падает на камень пола, оглушает; но времени у Джонни уже нет, совсем; ныряя в темнеющий слева проем, Джонни слышит панический звон тянущегося по камню металла. Вслед ему несется яростный вопль Терла – злобное рычание хищника, жестоко обманутого в своих ожиданиях. Он бежит, бежит, резко вдыхая и выдыхая неподвижный воздух, задевает плесами внезапные углы и оскальзывается на обломках камней; тяжелая цепь тянется вслед ему с веселеньким звоном, словно бы дошло до нее, что этим своим звоном она помогает своему хозяину Терлу; и зря Джонни несется вот так, сломя голову – рев псайкла наверняка был слышен далеко, и заскучавшие охранники, конечно же, рыщут сейчас вокруг полуразвалившегося здания, карауля возможные выходы; а разве забыл Джонни, что псайклы – весьма искусные охотники? Остановиться, сейчас же, и подобрать растреклятую цепь, намотать пока что на собственный локоть – и не забывай, пожалуйста, милый мой Джо-оунни, что псайклы – один конкретный псайкл так уж точно – умеют в случае необходимости быть невероятно быстрыми и совершенно бесшумными. А ты, милый мой землянин, дышишь тут не хуже больших кузнечных мехов; и самым умным для тебя будет забиться в какой-нибудь угол, в самую темную щель и унять сбившееся во время стремительного бега дыхание; сиди и слушай, иного пока не остается. Отвыкшие от таких нагрузок ноги устало гудят; сколько Джонни не напрягает свой слух – слышит лишь зловещую тишину. Ни внутри, ни за стенами – ничего, ни единого звука. Даже какого-нибудь залетного комара, и то… Хр-рясь! Короткий сухой щелчок - попавшийся под ноги осколок стекла? Вот оно, заходится едва угомонившееся сердце Джонни. Вот он, твой личный демон, твое проклятие, твой собственный, в своем роде единственный псайкл. Вот оно, последнее противостояние. Потому что за это Терл тебя точно убьет. Джонни почти не дышит в своем сомнительном убежище, боясь упустить малейший шорох, боясь отчаянно выдать себя. Но тишина не нарушается больше ничем; ни шелеста, ни намека на сдерживаемое старательно дыхание. Тишина давит, совсем как затхлый воздух памятной гробницы. А в груди у Джонни разгорается пожар – нужно вдохнуть, дать легким порцию живительного воздуха; и он решается, у него попросту нет выхода; и в тот же момент, когда землянин, стараясь быть как можно тише, раздувает напряженные ноздри, ровно в тот самый момент гнетущую тишину мертвого здания разрушает вкрадчивое, полурычащее-полумурлычущее: - Не прячься от меня, Джо-оунни… Не нужно. И после короткой, исполненной хищного напряжения паузы: - Ты все еще здесь, Джо-оунни. Я знаю. Я чувствую. И пусть бы предки великие прямо сейчас сошли на землю за истерзанной, на части рвущейся душой Джонни, если он тоже не чувствует Терла. Чертов псайкл где-то рядом, недопустимо близко; но проклятое эхо, отскакивая от древних стен, не позволяет в точности определить расстояние. Быть может, псайкл затаился сейчас за во-он тем углом, затаился подобно голодному зверю; быть может прямо сейчас его тень надвинется на замершего на каменном полу Джонни, и когтистая лапа вот-вот вцепится в его длинные волосы, быть может… Он не успевает додумать, что тут еще может быть – словно в кошмарном сне, с такой же точно медлительной неумолимостью, знакомая тень появляется на обшарпанной стене, прямо напротив Джонни. Ни малейшего шума шагов - но землянин уже приготовился; пускай это будет последним, что он сделает в своей никчемной жизни, но он, Джонни Тейлор по прозвищу Гудбой, это все-таки сделает. Грозная тень чуть колеблется – значит, псайкл стоит пока на месте, вслушиваясь, как и Джонни, в звенящую от напряжения тишину; еще один, невыносимый в своей бесконечности миг – и тень начинает двигаться, расти, растягиваясь на всю чертову стену. Значит, Терл решился идти вперед. Значит, для Джонни настала пора действовать. Пересохшее от напряжения горло не способно издать ни звука; но дикий его бросок не остается незамеченным. Чертов псайкл успевает выбросить руку – вперед и чуть вправо; Джонни, исполненный обреченной решимости, с застывшим на лице злобным оскалом, жаждущий псайкловой или своей собственной крови, со всего размаху натыкается на чужой острый локоть. Соприкосновение происходит точно в районе солнечного сплетения; землянин задыхается, откатываясь от пылающего бешенством псайкла; поганя цепь с радостным звоном тянется за ним. - Джо-оунни… - тянет псайкл сквозь стиснутые зубы; Джонни нелепо перебирает ногами и пытается, отчаянно пытается восстановить дыхание. И успевает, в последний момент, подтянуть распроклятую цепь, не позволить цепким Терловым пальцам ухватить сверкающий в полумраке конец. - Джо-оунни, - ухмыляется псайкл, надвигаясь прямо на Джонни. Наверное, отчаянье придало ему сил – чем иначе объяснишь, что он, все еще глотающий воздух широко распахнутым ртом, все же умудряется рвануться Терлу навстречу, совершить немыслимый, казалось бы, прыжок, врезаясь со всей своей дикарской дури головой в живот псайкла. - С-с-с… - шипит Терл; согнувшись почти пополам, он успевает таки схватить Джонни за волосы и потянуть на себя, причиняя острую боль. - Тварь, - взвывает полузадушенно Джонни; в попытке вырваться – пускай даже ценой собственной пшевелюры – он ухитряется врезать Терлу в район колена. И славно врезать – псайкл валится на пол, производя оглушительный шум; они оба валятся, ведь пальцы Терла так и не разжались. Предки знают, где прохлаждается псайклова охрана; во всяком случае, ни одна сволочь не мешает им вдоволь изваляться в многовековой пыли. Терл сильнее и больше, но Джонни, понимающий, что сейчас поставлено на кон, отбивается со всей яростью безысходного отчаянья. Сухой треск одежды – пойди разбери сейчас чьей, - тяжелого дыхание, впивающиеся в спину и в лицо мелкие осколки; перед глазами все плывет, и только яростный желто-зеленый огонь чужих глаз не дает окончательно провалиться в подступающую тьму; сам того не осознавая, Джонни высвобождает ноющую руку, в последнем усилии тянется – и резким движением сдергивает пластиковую дрянь с породистого Терлова носа. Псайкл замирает, не понимая в первую секунду, что собственно произошло; полураздавленный, едва живой Джонни отползает к ближайшей стене и пытается перевести дух. Враг повержен, враг жалко корчится, задыхаясь чуждой его организму кислородно-азотной смесью; заросшая шерстью лапа беспорядочно шарит по грязному полу, но не находит ничего, кроме древней пыли; Джонни рассеянно блуждает глазами по полю недавней схватки – и видит вдруг, ясно видит, куда отлетел так нужный сейчас псайклу фильтр. Видит – и понимает: Терлу ни за что не дотянуться. Но вместо того, чтобы встать, хотя бы и хватаясь за стену, вместо того, чтобы убраться прочь из этого мертвого здания и подальше от задыхающегося псайкла- вместо этого Джонни зачем-то ползет, на четвереньках подбирается в светлому куску пластика. …Ждать от псайкла благодарности? Да скорее небо упадет на землю! Зато за цепь хренову ухватиться этот мерзкий тип успел, даром что чуть не помер тут. Чертов настырный псайкл. А вот за каким дьяволом Джонни понадобилось спасать этому жизнь – только предки великие знают. Как и то, какая участь ожидает теперь одного чересчур резвого землянина. *** Вне всяких сомнений, дерзкий дикарь – Джо-оунни – заслужил наказания, причем самого сурового. За одно только нападение на него, Терла. Которое едва не закончилось… Сколько, однако же, силы скрывается в этом, таком хрупком на вид теле! Терл даже проникся чем-то, отдаленно напоминающим уважение: зная, что псайкл крупней и сильней, понимая, что обречен – вместо того, чтобы тихо отсидеться в укрытии и попытаться незаметно улизнуть, это невероятно создание осмелилось напасть! И даже почти взять верх над псайклом – хотя в данном случае Джо-оунни помогла чистейшая случайность. А Терлу – внезапный порыв чужого великодушия. Что не помешало Терлу, едва опомнившись от почти-уже-смерти, влепить недоразумению хорошую оплеуху. От всей своей псайкловской души. Заодно и отправил свою строптивую собственность в глубокий нокаут – еще одного выбрыка Терл бы явно не вынес. И без того предстояло переварить крамольную мыслишку, родившуюся в с слегка затуманенной голове в тот момент, когда Терл, заметно прихрамывая, выносил обморочного земляшку из дурацких развалин. На собственном саднящем плече, о, да. Охранник, занявший боевую позицию чуть слева от бывшего дверного проема, прямо таки выпучил мутные глазищи при виде столь живописной картины. Наверняка и ему, и подоспевшим его коллегам представилось, причем в красках, зверское убийство одного глупого землянина; и Терл, если честно, и сам готов был к такому исходу – когда чертов Джо-оунни, вот только что сидящий на пыльном полу и слушающий чуть не с открытым ртом, вырвался вдруг из когтистых рук и ударился в бессмысленные бега. Терл убил бы, непременно – если бы не дерзкое, глупое, отчаянное нападение из-за угла, если бы не… Но, очистив легкие от убийственного кислорода и отключив землянина, Терл почувствовал вдруг, насколько устал; и то самое, внезапное и для псайкла немыслимое, оформилось в простые и пугающие слова. «Он поступил как истинный псайкл» И тогда, в дни знаменательной Терловой авантюры; и теперь – сам Терл избрал бы похожую тактику: ослабить бдительность противника, а затем, в самый неожиданный для того момент… Разве что не стал бы великодушно спасать своего врага; но подобное спишем на дикарскую сущность Джо-оунни. Не может же какой-то земляшка во всем быть равным представителю высшей расы! Хотя, если серьезно заняться его обуче… На этом месте Терл даже рыкнул негромко, заставив ближайшего к нему охранника вздрогнуть; добравшись до базы, он швырнул все еще беспамятного Джо-оунни на собственную свою постель и, несмотря на щекочущее в груди нетерпение, воззрился задумчиво. Да, наказание необходимо; да, земляшка зарвался, и зарвался совершенно; да, он не позволил Терлу умереть, задохнувшись непригодной для дыхания смесью; да, он поступил едва ли не по канонам Академии; да, он все-таки не бросил… И да – в тот самый момент, в тот леденящий миг, когда в легкие Терла проникла первая порция убийственного земного воздуха, в мозгу его, еще не вполне осознавшем происходящее, внезапно словно бы щелкнуло, и он, Терл, вдруг ясно понял, где он промахнулся; отчетливо увидел ту самую крохотную ошибку – и, слава Вселенной, ее не поздно было исправить, еще не поздно. Но мыслимо ли, чтобы псайкл опускался до благодарности? И даже не перед равным. …Но не проявлением ли истинно псайкловской хитрости будет отложить необходимое, вне всяких сомнений, наказание? На срок, определит который Терл и только Терл. А этот… Невыносимое, наглое, зарвавшееся создание, сущий дикарь несмотря на близкое общение с представителем высшей расы, этот непредсказуемый и все еще опасный Джо-оунни… Пускай немного помучается! Ведь говорят же, и не только на Псайкло, что ожидание смерти бывает гораздо мучительней прихода самой смерти…