О благодарности (villain!АУ)

      В наушниках что-то громкое, неразборчивое. Разгоняет кровь по жилам, помогает держать ритм. Бакуго бежит по аккордам: на барабанном соло семенит по лестнице, с первым откликом гитары ступает на мощённую плиткой дорогу.       — Это не мой мальчик, — оправдывается Инко, слабо дёргая ручку собственной входной двери. Катсуки не слышит слов, но замедляется для вежливого кивка. Щёки женщины блестят солью, улыбка подрагивает, сумка валяется на полу рядом с ключами. Бакуго тянет за белый провод; перебор клавиш доносится из динамиков жужжанием мухи.       Вместо знакомого аккуратного пучка — комок нечёсаных косм. Персиковый вязанный свитер беззастенчиво демонстрирует швы, домашние заношенные тапочки рядом не стоят с чёрными балетками для офиса.       — Это не Изуку, — настойчиво повторяет Мидория-сан. Катсуки молчит, угрюмо посматривает на время. Быть героем, значит преодолевать трудности, невзгоды, защищать слабых, быть надеждой и опорой. Бакуго готов рисковать жизнью, сдерживать собственное желание разорвать в запале драки очередного ублюдка, но не хочет успокаивать убитых горем.       Катсуки шаркает ногами, подходит медленно, как к пугливой лани. Цепляет сумку, ключи, невесомо стучит по плечу. Красные воспаленные глаза невидяще упираются куда-то в грудь. Бакуго с лёгкостью открывает дверь, под бормотание заводит женщину внутрь. Стягивает шерстяное убожище; наступая на задники снимает кроссовки.       По наитию включает свет на кухне, сажает Инко за стол. Пузатый заварник валяется на боку, мелисса пачкает несколько отчётов. Ворох бумаг отправляется на подоконник, лужа вытирается, чайник заправлен водой. Когда оттягивать разговор становится нечем, Бакуго садится напротив, прячет лицо за замком из пальцев.       — Вы видели, — утверждает Катсуки. Не уточняет что имеет в виду, но плечи Инко дёргаются довольно красноречиво. Тяжёлый трудовой день любого одинокого человека обычно венчается ужином в компании новостей по кабельному. Уловив ворох зелёных кудрей, кинувшихся на защиту Томуры, Бакуго смотрел телевизор весь вечер.       Деку не был другом, тёплым воспоминанием о детстве. Скорее, назойливой частью самого Катсуки, той, которая откликается на невинное Кат-чан. Бакуго отбросил её давно, лет в пять переступил, не собирался возвращаться. Изуку можно сравнить с назойливой песней. Она нравится по началу, кажется неплохой. Пытается говорить о чём то большем, чем способна поведать за свои четыре минуты, от того и надоедает до конца первого куплета.       От того Катсуки постарался избавится от Мидории. Мелодия в памяти покрылась белым шумом, слова с трудом угадывались в прозе. Когда тень былого почти истлела под светом будничных переживаний, в разговорах с родителями, толпе журналистов, на фестивале, Бакуго стал угадывать старый мотив на новый лад.       Нервный срыв славной соседки пришёлся на припев. Бедняга не ожидала увидеть горячо любимого сына в криминальных хрониках. Бакуго в этом плане было на порядок проще: сотрудничество с каким-то тёмным отребьем прекрасно объясняло и непонятную причуду, и электронные цацки неудачника Деку.       — Изуку, — невнятно хлюпает носом старшая Мидория и Катсуки протягивает женщине найденную на столешнице коробку с салфетками. Трясущиеся руки забирают платок, Бакуго снова смотрит на время. — Он никогда не рассказывал о подобном. Я не понимаю.       Инко нужно выговориться. С мысли она постоянно сбивается, берёт перерывы, поминутно шмыгает носом, а Катсуки заполняет тишину бульканьем воды в чайнике. Бакуго даёт всё время, что у него есть, включая то, что нужно для переодевания в форму и пешую прогулку до академии.       Когда Катсуки собирается уходить, Инко подрывается следом. Снова натягивает на себя розовое нечто, судорожно ищет ключи в сумке. Бакуго смотрит на соседку, как на неразумного ребёнка, и спустя тонну размышлений отдаёт на попечение матери. Старая карга ворчит, не потому что ей жаль для Мидории выходного, а потому что сын не привёл Инко сразу.       Бакуго цокает, закатывает глаза, говорит: «Всё будет хорошо». По пути на остановку, в автобусе, три минуты до класса, Катсуки почти называет себя болваном.       Но только почти. Картонные слова поддержки не несут за собой вреда. Главный ублюдок года здесь Деку, связавшийся с ещё большими упырями. А строил из себя святошу с патетичными целями.

Тьфу.

      Бакуго не любил квест — комнаты. В них душно и затхло — для атмосферы, конечно, но дышалось от того не легче. Заводил в них обязательно очень косой человек, ненавидящий свою работу. Сколько не ходи, обязательно оботрешь локоть о шершавую стенку. Из этого вырисовывался новый пункт: повязка на глазах, темень — худшее зло.       И задания всегда идиотские. Слишком явное «спасайся пока не пришёл злой доктор» сменялось паролем на седьмой странице толстого справочника. Компаньоны — непроходимые болваны, брали подсказку прежде, чем Катсуки давал на то отмашку.       О какой таинственной атмосфере Англии восемнадцатого века может идти речь, когда в углу надрывается стационарный телефон? Назойливо зацикливается, привлекает внимание, становится центром вселенной. Зелёная трубка не может дать ответы на вопросы мироздания, но от мысли о том, что где-то на другой стороне ждёт новая истина, всё естество подбирается.       Бакуго выцедил несколько ни о чём не говорящих чисел с пожелтевших листов. Финансовые отчёты отправились на родной подоконник, открытая форточка не приносила должной свежести в дом. В тёмном бездыханном коридоре зазывно мигал оранжевый экран. Мелодия заезженная, Катсуки тянется принять вызов с собачьим инстинктом, прежде чем понимает несколько вещей.       Снимать трубку в чужой квартире — верх неприличия.       Вечер неожиданно перетёк в прохождение квест-комнаты.       Начиналось всё праздно. Как, в общем-то, и любой поход в подобное место. С кухни доносился сочный запах каркаде и вежливый смех отца. Что почти забавно: в семье Бакуго даже перед сном пили чёрный молотый кофе. Травяной чай заварили в угоду Мидории-сан.       Потом мать гаркнула, требуя не медля пойти в соседнюю квартиру и принести это. Ну это… Ну ты же понял? Не морочь голову. Отец устало развёл руками, шумно отпил тёплую алую воду из кружки и недовольно потянулся за сахаром. Возможно Масару держали здесь насильно. На Катсуки смотреть почти жалко; Инко немощно направила: «на подоконнике».       В пустой квартире ожидаемо темно, жарко и неуютно. Выключатель, быстро попавшийся утром, взял реванш. Прежде, чем Бакуго включил свет, на локте появилось белое пятно стёсанной кожи. На столе остывший чай, холодильник мурчит аки довольный кот.       Глухой щелчок динамика. Взгляд обречённо изучает потолок. Вполне цивильно, всего одна трещина. Бакуго набирает в грудь побольше воздуха, хочет огрызнуться в телефон — наверняка старая карга звонит с наставлениями.       — Мам, прости! Не бросай трубку, — просит подростковый больной голос. Катсуки, от удивления заходится глухим кашлем, прикрывает динамик и косит взгляд на экран. Руки непроизвольно потеют, приходится вытирать их о штаны. Злодей доморощенный. Чего звонить, стоило сразу через парадный вход да по красной ковровой дорожке.        Деку покорно ждёт, пока дыхание собеседника выровняется. На самом деле это уже цатый звонок. Нападение на академию навредило Мидории. Пули извлекали с руганью, чавкающими звуками и тёплыми разводами крови на латексных перчатках.       Находясь почти в коматозном состоянии Изуку много думал. В основном о благодарности. Сознание постепенно, секундой за секундой, меняло крой. Нельзя умереть и не выразить признания людям. Все слова следует сказать вслух, чтобы на поминальном камне писали искреннее.       И если Томура сидел в той же лодке, являлся её непосредственным капитаном, мама — другое дело. Детский эгоизм просил оставить всё как есть. Приходить раз в месяц, пить чай с мелиссой, болтать ни о чём, спать в комнате с небольшой кроватью. Врать снова и опять. Но Инко за всю жизнь не сделала ничего дурного, воспитывала Изуку честным, милым мальчиком.        — Кажется, я больше не могу вернуться домой.       Бакуго сжимает губы в нитку, смотрит на входную дверь. Где-то там Мидория-сан всеми силами давит беззаботность, говорит о новых фильмах, новостях, запивает слёзы травяным чаем. Катсуки, честно, не хочет, чтобы кто-то вроде Деку оставлял пятна масляных воспоминаний на полотне мыслей соседки.       —  Не вини себя, ты ни в чём не виновата, — Изуку непроизвольно шмыгает носом, опирается горячим лбом о стекло телефонной кабинки. За прозрачной стеной из-за часа пик стоят машины, ждёт уставший Томура. — Мне жаль, честно, это был единственный шанс стать кем-то! Спасибо за всё. Я не хочу больше приносить тебе проблем так что…       — Сдохни, — советует Бакуго, поняв, что Деку, наконец, потерял нить повествования. — Просто сдохни. Поверь, так ты точно не доставишь Мидории-сан проблем, — настоятельно повторяет Катсуки снова. На другой стороне — ошалелое молчание. Вызов сброшен.       Телефон стоит на зарядке, Бакуго забирает первые попавшиеся отчёты с подоконника и возвращается в квартиру. Заваривает большую кружку кофе и до часу ночи думает.