О благодарности (villain!АУ)

      — Злодеи вроде вас тоже заслуживают кары, — говорит убийца героев, слизывая с ножа тяжёлую красную каплю. Изуку хочет притронуться к порезу на шее, очертить драную полосу пальцем. Желание истинного мазохиста, но вместо боли — непосредственное любопытство. А другим тоже безвольно легко чувствовать холодную сталь в теле?       Липкий горячий кофе, непринуждённо стекающий на колени, первый в палитре чувств. Мидория видит свою расслабленную ладонь, ногтями отбивает незамысловатый ритм, не дотягивается до салфеток на столе. Утрированно выгнутые перебинтованные плечи дрожат не из-за страха.       Это просто спазм, непроизвольное сокращение напряжённых мышц. Бравада и режущие зубочистки Штейна дорогого стоят, но он не спец в открытых затяжных драках с несколькими противниками. Здесь и сейчас Пятно — гость с дипломатическим иммунитетом.       — Томуро Шигараки, ты взращиваешь в людях на редкость извращённое восприятие действительности, — ставит диагноз Штейн. Нож с холодным лязгом уходит в сторону, дешевая попытка навредить, как обмен визитками. Изуку нравятся болотные, с голограммой, а Убийце Героев по вкусу вырезки из историй болезней. Каждому своё.       Ни о каком союзе, ни о каких общих интересах речи не идёт. Это смешно: геройский пирог делят меж собой два зарвавшихся ребёнка. Кусок с джемом из Всемогущего хотят урвать все: в нём самый смак, самый сок.       — Ужасно болтлив, — отвечает любезностью Томуро. Длинный шлифованный клинок ест ржавчина, коричневое крошево ниткой осыпается на пол. Изуку чувствует себя странным образом отомщённым, а столь неявное покровительство совсем не пугает подростка. Больную веру в начальника действительно можно назвать изуродованной оценкой окружения, но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. — Можешь проваливать, твой посыл мы уловили.       — Повременю с расправой  — снисходительно выпрямляется Пятно, похрустывая пальцами. Создаётся впечатление беседы со стенкой. Или, точнее, слепого с немым. Непродуктивно, нервно и глупо.— Пока Лига не выберется из песочницы.       Когда от дымки портала не остаётся следа, тело — послушный ребёнок, откликается на мысли и готовит условную подлянку обидчику. Идеи есть, осталось только задокументировать их в исправление чужой силы. Изуку забинтованной рукой вытирает лужу и смотрит как опадает молочная пена.       Отдалённо, рельефом и цветом, кофейные сливки напоминают химическую реакцию уксуса и соды. Запах не едкий, чуть сладковатый, но тонкое похрустывание воздуха один в один. Если не вдаваться в детали, можно сделать вид, что ошибаешься.       Всё познаётся в сравнении. В хорошие дни Томуро снисходительно кивал новым знакомым, иногда предлагал выпить и, в общем-то, не проявлял агрессии. Ключевая мысль кроется в притворстве.       Успешно прошедшие переговоры воняют провалом. Изуку недоверчиво смотрит на сосредоточенного Томуро и ждёт подвоха. В расчётливом капитане видно задетое дитё; новая грань слепит взор. Курогири — серый кардинал, ставит вазочку мороженого, с топпингом из приятной истины: — Три Ному готовы к переброске.       Для Шигараки словно день первого свидания. Глаза светятся предвкушением. Хочет произвести на образную девушку — папарацци впечатление. Чёрный туман пожирает пик часовни в Хосу и разве что шезлонгов не хватает для того, чтобы на манер мультфильмов насладиться грядущим бедствием.       — Можешь пойти, если считаешь нужным, — невзначай разрешает Томуро. Изуку поднимает взгляд, но видит по знакомому сутулую спину. Шигараки не требует от больного ребёнка чудес, не требует вообще ничего.       Изуку намёк дай — тапочки в зубах притащит. Таким вот стал: послушным, покладистым, благодарным. А Штейн это по привкусу железа в крови понял. Озвучил, обвёл маркером. Словно поводов ненавидеть разлитое Пятно и без того мало.       Томуро дурно. По обложке вникли в содержание и начали критиковать. Шигараки не терпит осуждения, борется не исправлением ошибок, а преследованием недовольного.       Этой ночью мир должен забыть о Штейне.