Приятным.
Тишина бьёт по ушам, когда врачонок достаёт ампулы, когда шприц жадно поглощает лекарство и когда тонкая игла протыкает вену. Огоньки всяких медицинских штук загораются и мигают. Аппаратам впору пищать, но звук отключён — слишком раздражает Шигараки.Десять секунд.
Их отсчитывает Томура прежде, чем покинуть комнату по своей доброй традиции. Находиться в палате дольше, чревато тяжелыми проблемами для слуха: Изуку вот вот почувствует, как по венам растекается лава.Восемь секунд.
Мидория пытается расслабиться, но знает, что это тщетно. Скоро, совсем скоро, самые пугающие страхи начнут лезть из всех щелей. Галлюцинации — мерзкие и не очень, лучше не слушать; на лица целые и изуродованные — не смотреть. Собственный мозг хочет как лучше, а лучше довести себя до точки кипения. До уровня стресса который потребует отключки. Потому что больно, чёрт возьми. Потому что горло жалко. Потому что лучше напугать себя ужасами, чем начать изводить на эмоциональном уровне. Однако, до психологического суицида доходит всякий раз. (Раньше это был способ встретиться с матерью.)Шесть секунд.
Окрылённый новым опытом, врач ведёт записи в планшет. Чёркает показатели, сбивчиво пытается описать состояние пациента у которого зрачки сужены, ладони сухие, а пальцы яро ищут под собой опору, а находя — выпускают чтобы искать опять. Уровень стресса в помещении ощущается только вместе с нарастающим скулежом. Романтика холодного освещения, мертвецкого холода и чего-то противозаконного рушится.Четыре секунды.
Новичок кидается к обезболивающим. Он, обученный, распознает первые признаки припадка. Толчкообразные, неконтролируемые движения всего тела отбивают чечётку ботинками о пол. Давший клятву, совершенно естественно пытается если не исправить, то облегчить дело рук своих.Две.
Томура, почувствовавший неладное, за шкирку вытаскивает врачевателя из комнаты и ведёт с собой по короткому коридору. Встретив на своём пути низкорослого мужчину с круглыми, вечно отсвечивающими очками, Шиграки делает пас рукой в сторону беспризорного подростка. За обездвиженным Изуку следует наблюдать. На всякий случай.Ноль.
— Добро пожаловать, — говорит себе обученный временем и деньгами доктор, заходя в палату. Собственный голос теряется за криком и оглушённый, мужчина сетует на дилетантство. Приходится подходить к Мидории, запихивать ему скоп салфеток в рот — чтоб кричал потише и не откусил себе чего из-за спазма. Свет яркий, тёплый, который никак не мог появиться здесь и сейчас, слепит. Изуку щурится и тень перед ним ломается, плывёт, как делает это Тога со своим телом, после того как выпьет чужой крови. Голос незнакомый, говорит сам с собой о дополнительных часах работы, пока странные хлюпающие звуки не прерывают речь. Так Химико перестраивается на чужой тембр. Изуку понимает, что всё дело в препарате. Менять дезоксирибонуклеи́новую кислоту — больно. Понимать, что рядом нет никого, готового поддержать — тоже. Но у этого мероприятия, впервые за всё время пребывания в Лиге, есть цель. Вполне конкретная, не самая честная в рамке закона. Спасти малолетнюю преступницу. Изуку чувствует что-то в своём рту. Что-то, что придавливает язык к нёбу и мешает тем самым набирать в грудь воздух, что-то, что заполняет всё свободное пространство и вызывает рвотный рефлекс, которого только не хватало для полноты клинической картины. Мидория видит перед собой Бакуго и ощущение помешанности заставляет расплакаться от несправедливости. Катсуки — последний человек которого хотелось бы увидеть сейчас. Хотя бы из-за его последних слов, хотя бы из-за цели на ближайшие выходные. Изуку готовится к худшему прежде, чем силы начинают покидать тело вместе со способностью. Но ничего не происходит. Ни ударов, ни издёвок, ни напоминаний о произошедшем разговоре. Молчание друга детства, не приносит с собой ничего кроме лишнего осознания — происходящее лишь глюк. Потому что всякое ругательное слово не ранит так, как немое осуждение. Ка-чан не так жесток и умён одновременно. Бакуго выглядит довольным. Он вытирает руки о полотенце, критически осматривает проделанную работу и выходит из комнаты. Киришима, которому не повезло проснуться позже, залетает в ванную в порядке очереди. Катсуки такое поведение не задевает ровно до того момента, пока в попытке протиснуться в уборную по быстрее, Эйджиро не отправляет случайный удар локтём в солнечное сплетение. У Катсуки лёгкие сбиваются с темпа дыхания, но спёртый за ночь воздух в жилой комнате не способствует скорому успокоению. Бакуго выходит на улицу чтобы проветриться, а там, в свою очередь, прячется в беседке, дабы не привлекать лишних собеседников. Уличная постройка пустует потому, что второго такого раннего посетителя нет. Острое чувство дежавю и одиночества накатывает, стоит ступить на дряхлое дерево. Пытаясь разобраться в себе, Катсуки садится на лавку, подрывается с места ничего не добившись, бьёт ладошкой об опору и снова садится. Чего-то не хватает с самого момента пробуждения. Сна. Или его составляющей? Бакуго сидит столько, сколько может в беседке. В тишине и глубокой задумчивости. Проходящая мимо Пиксибоб смотрит куда-то мимо, когда просит не опаздывать. А должна в глаза. Вернее, сбивчиво пытается поймать мысль Катсуки, во сне она сказала это, глядя мне в глаза. Мысль, такая долгожданная, приятно греет эго. Становится травинкой, за которую цепляется тонущий в тоске по непостижимой причине Ка-чан. Рычагом, за который стоит ухватиться, и дверь запертой памяти отворяется, являя скрытое и запрятанное. Получилось, словно смотрели не на Бакуго, а на Деку. Получилось, что Бакуго не стал счастлив, когда вспомнил ночь. — Добро пожаловать, — приветствует школьников Рэгдолл за завтраком. Героиня в своём костюме выглядит чужеродно среди синих комбинезонов академии, но зато сразу привлекает всеобщее внимание. Катсуки чувствует, как потеют руки от злости. Он готов к тренировкам. С того момента как вспомнил, как проснулся, как попал в академию, как сказал глупому Деку, что станет героем номер один. — В новый день в нашем лагере!