— Оставь! — приказывает Шото спустя пол минуты, положив руку на плечо напарника. — Ты покалечишь его, — пробует Тодороки снова. Смотреть неприятно. Бездействовать тошно. Молчание жгет глотку.
Бакуго отмахивается от надоедливой мухи. Не наносит удары, только придавливает к земле, в ожидании сопротивления. Изуку у его ног, задушен болью, не кричит, не всхлипывает. Не пытается оправдываться и попыток к бегству не принимает тоже. Мидория не может ни того, ни другого. Физически и морально.
— Кого волнует его здоровье? — едко выплёвывает Бакуго, но в противовес выпрямляет ногу смещая чуть левее. Туда, где ткань больше грязная, чем мокрая. Катсуки внимателен. Он уверен, что у Деку и без того останется шрам на долгую память.
Тодороки не понимает, не хочет понимать того, на сколько Катсуки аккуратен. Доброжелательность даже не пытается разглядеть. Нельзя же
аккуратно жать к земле человека, только что якобы-спасшего тебя и маленького тупого ребёнка (решившего прогуляться тёмной ночью в горах). Доброжелательно обмениваться кислотными любезностями.
Изуку чувствует прилив признательности как только вес смещается, но молчит. Понимает, Бакуго не из тех, кто любит благодарности и овации за проявленную чуткость. Мидория хочет понять что нибудь ещё, пока ему дают возможность молчать и лежать.
План пошёл не в ту сторону сразу после кульминации. Отчаянные действия, отражающиеся болью в естестве.
Без накладок. Преступление не зафиксированное в законодательстве, но всколыхнувшее спящее внутри сожаления по существующему укладу мира.
Нареканий нет.
Изуку — мальчик без причуды вышел тет-а-тет с профи.
— Мы так ничего не узнаем, — взывает к разуму Тодороки. Работает не сразу и не слишком сильно. Бакуго хмурится, убирает ботинок и рывком поднимает хрупкое тело на ноги. Ткань рубахи жалобно скрипит от натуги, подмышки сдавливает шов, воротник стискивает горло. Рука Катсуки остаётся у загривка. Изуку неуютно, но приятно. Что, если не это, называют Стокгольмским синдромом?
— Вы и так ничего не узнаете, — фыркает на показ Мидория, отряхивая с себя землю. За поясом неудобно скрыт маленький кольт. Приходится неловко выправлять оружие, будничная чистоплотность помогает справиться с этим незаметно.
Стоя хочется завести светскую беседу. С высоты своего роста Изуку оценивает ситуацию по новому. Партия продолжалась всё то время, пока он прохлаждался во всех смыслах этого слова (у скал нет подогрева).
В чаще леса клубится дым. Слышатся короткие очереди выстрелов. Парень в противогазе не экономит патроны и не понимает значение слова «затаиться». Хочет возвести свою вонючую причуду в культ, но не пытается строить стратегий. От того остаётся пушечным мясом с атакой по площади. Изуку помнит, как сверстник вылил на него кучу дерьма за инцидент с Пятном. Мидория не злопамятный, но отводит мистеру-дымовая-завеса роль сопутствующего ущерба. По возвращении в Лигу в главном зале будет чище воздух. Вытяжки можно будет включать не так активно… Как всё удачно.
На петле тропинки падают как от бульдозера деревья. Изуку не нужно вглядываться, чтобы понять — очередной неуравновешенный псих вышел из-под контроля. Здесь и сейчас это не его проблемы.
В небо взлетает алый сигнальный огонь.
— Но мы можем помочь друг другу, — внезапно предлагает Мидория, переменившись в лице. Косится нервно-нервно в сторону. Ракеты это стильно. Ракеты это дешево. Ракеты это просто. Ракету можно и в рожу, на худой конец, запустить.
Красные ракеты у Тоги. Она не взяла их сразу, только когда Изуку влез в последний вагон операции. Гордая, независимая и взбалмошная женщина. Зачем они, пришлось объяснять долго и нудно. Так, чтобы Химико жалела, что у друга не выключается звук. Пока без энтузиазма, но согласилась: «Да-да, давай сюда свои фейерверки, мама—наседка—Изуку».
— А можем скрутить тебя и поставить на колени, — предлагает свой вариант Бакуго. У Шрамоголового два широких кармана в штанах и один на толстовке. Какова вероятность найти там верёвку или скотч?
— Нравится когда я снизу?
До жирафов долго доходят анекдоты.
— Так хватит, — алеет ушами холодный, бесстрастный двумордый. Катсуки не понимает его реакции. Изуку не вкладывает в слова больше озвученного. Просто отвечает. Поговорить с Бакуго как подарок на Рождество и Пасху. Было бы о чём.
До жирафов долго доходят не только анекдоты.
— Вы знакомы, я понял. А теперь ты,.. — заминается Шото, желая обратится к Дории как-то иначе, чем по детскому обзывательству с подачи Бакуго.
— Мидория, — подсказывает Изуку прежде чем Ка-чан успеет вставить свою иену. Повисает небольшая пауза во время которой становится ясно, что взятая в диалоге инициатива должна остаться за плохим мальчиком. Слова приходится подбирать небрежные. Питать заинтересованность Шото в сомнительном союзе столь, сколь это возможно.
— Я хочу чтобы ты, Тодороки — кун, сделал свои волшебные па рукой, — указав в сторону, где творится геноцид деревьев, Изуку вынуждено прерывается. Отплевавшись от накативших чёрных сгустков, вытирает губы рукавом. Жалко рубашку, хорошая была. Удачно звучат чьи-то неприятные крики. — И наколдовал нам дорогу.
— А в чём твоя польза? — скупо интересуется Шото, чуть поморщившись от неприятных звуков со стороны. Уточняет, испытывает. Мидория ожидаемо отмалчивается, а его предложение походит на вызов такси, вместо обоюдного сотрудничества.
Правая сторона начинает опасно поблескивать инеем в готовности. Тодороки считает, что деловые переговоры нужно вести взвешено и подчёркнуто не принуждёно. Так, как Мидория. Но соглашаться на пословицу «меньше знаешь, крепче спишь» совершенно опрометчиво.
— Я не буду мешать вам спасать друзей, — звучит предложение вместе с чьим-то новым криком.
