"Давайте я заберу журнал"

      — Николай Владимирович, вы четвертные еще не выставили?       Надо мной нависла тонкая фигура Кристины Ильиничны, которая выжидала мой ответ, как хищник на охоте выжидает свою жертву. Ее я мог понять, как-никак предвыпускной класс нуждается в предварительных отметках. Но себя я понимал лучше — у меня напрочь вылетело из головы что четверть заканчивается через полторы недели.       Честно говоря, мне и некогда было об этом думать. Я вообще думал о чем угодно, но не об оценках за четверть. Старина Фрейд бы объяснил это тем, что я положил болт на свои обязанности, и ведь, черт побери, оказался бы прав.       — Так еще рано, у меня с ними урок только сегодня, — выдал я и даже загордился собой, что не растерялся.       — Ну хорошо, только не забудьте, а то всякое бывает, — с этими словами Кристина Ильинична, как всегда свежая и моложавая, пахнущая цветами и кофе, села за свой компьютер, не задавая больше никаких вопросов.       Ну чудо, а не женщина.       Да, я осознавал всю свою вину и был готов к любому виду наказания. Даже сам мог себе его придумать. Потому что полночи я тупо смотрел «Нат гео вайлд», где передавали про жизнь редких тропических бабочек. Про то, как эти крохи питаются цветочным нектаром, спят на специальных деревьях, развивают скорость в какие-то даже километры в час — а живут от силы две недели. Две недели! Это ли не божья несправедливость?!       Мне стало их так по-человечески жалко, что я готов был разреветься, как ребенок, но все же плакать не стал, только накапывал себе в граненую рюмку водки. Ладно у меня в жизни не срослось, а за что так достается этим маленьким?       Удивительно, как в то утро я не проспал. Борясь с самим собой, я встал с постели и, пошатываясь, смастерил что-то наподобие завтрака, надел рубашку и брюки, даже хотел побриться, потом передумал — времени в запасе оставалось лишь на самое необходимое.       Но как только я вышел за дверь, то тут же столкнулся с Мишаней лицом к лицу, который был на сей раз в своем выходном костюме: куртка и растянутые кальсоны. В руках — красное ведро с мусором. На лице — застывшее недоумение.       Мы пожали друг другу руки. Мишаня, брови которого уже успели отползти едва ли не к затылку, посмотрел на меня, как на преступника, после чего не своим голосом выдал:       — Сколько лет живу, а такое чмо впервые вижу.       И тут мне стало обидно. Во-первых, почему это сразу «чмо»? Во-вторых, видел ли себя вообще в зеркало Мишаня, чтобы делать такие громкие заявления?       — От тебя перегаром на весь округ разит, профессор, — цыкнул тот и потер шею, — А еще мне замечания делал…       И тут я как будто прозрел.       Вот чего на меня все так пялились, особенно эта Зинаида Львовна кружила, как милицейская ищейка! Почему-то сам я не додумался до того, что выпивший человек может быть слышен по запаху — точнее нет, не так, я это знал, но никогда не ощущал самостоятельно. Более того, я вылетал из дома, напрочь про это забыв.       Твою ж мать.       Я вернулся назад и как был, в обуви, прошагал по плитке в ванную и схватил со стиральной машины пузырек одеколона «Гвоздика», размазал капли по шее и затылку, замочил немного воротник, и, как ни в чем не бывало, сбежал вниз по лестнице, прочь из подъезда, прямиком к метро.       Я был вполне спокоен, счастлив и даже имел кое-какой запас сил. В конце концов, я отчасти играл в невозмутимость, чтобы, как говорят актеры, запомнить это состояние и погружаться в него вновь.       Я невозмутимо тут и там отвешивал «здравствуйте» и «доброго дня», шутил с детьми, даже, с прости господи, пятым классом на информатике, похихикал с зашедшей киприоткой Хроминой, а после в бодром расположении духа отправился к десятому, стараясь не сталкиваться нос к носу с надзирательницами вроде Зинаиды Львовны.       Только я потянул за ручку дверь в кабинет, как десятый тут же бросился в атаку.       — Николай Владимиры-ы-ыч? Можно я отвечу! — пробасила из угла Воробьева.       — И я!       — Я следующая!       Поначалу я даже не понял, куда попал: кто все эти люди и куда они дели мой десятый? Но заметив крепышку Воробьеву, готовую снести все на своем пути, сомнения исчезли, а сам я вынужден был обороняться классным журналом.       — Воробьева вперед, остальные — в порядке очереди. И не орать! — сурово добавил я. После вчерашнего голова еще предательски побаливала, — А то понаставлю колов, будете знать.       Толстая не испугалась, а пуще прежнего бросилась в атаку.       — «Последствия землетрясений и наводнений», — произнесла она голосом видного политического деятеля, объявляющего войну, — Землетрясения, как правило, охватывают обширные территории. При сильных землетрясениях нарушается целостность грунта, разрушаются здания и сооружения…       Какая интересная игра в обман друг друга: школьники делали вид, что готовились и читали, я делал вид, что слушаю с пристрастием. Хотя, признаюсь, по большей части я был внимателен, если бы не некоторые «но».       — Четыре, садись, товарищ Воробьева.       — Чего-о-о? — протянула девица, уже не церемонясь, — Ну Николай Владимирович, что мне надо сделать за пять?       — Ящик виски привези, — отрезал я под ржание мальцов с первой парты.       — Да я с Кристиной Ильиничной буду разговаривать!       — Поговори. Только ты все равно читала, а не рассказывала, упустила существенный момент и… И уроки прогуливала.       — Да как вас только дома терпят!       — Да так и терпят, Воробьева. Следующий!       Авдеева, успевшая два раза шлепнуться со стула, вытянула руку вверх.       — Я тоже хочу! Я два доклада принесла!       — Похвально, но мне нужен один.       — А за тот раз…       — Тот раз был в тот раз, понятно? У меня времени нет. Выходи или трояк влеплю.       — Же-е-есть, — протянула Авдеева, — Несправедли-и-иво!       Она вытащила из сумки трубочку из реферата и поскакала к доске. Впрочем, ничего нового: землетрясения это землетрясения, наводнения это наводнения, а никак не наоборот. С википедии скачала, наверное.       — Четыре, давай работу.       Авдеева скривила лицо, как одураченная мартышка.       — Какое четыре? Я рассказывала, я не читала, доклад принесла, за что-о?       — Положим, ты пересказала, но это же бред сивой лошади, Авдеева. Наводнения наводняют, землетрясения землетрясут, зимой холодно, летом жарко. А последствия? А вред населению? А дома новые, на народные деньги построенные?       — Не слышала я не про какие дома.       — А вот это плохо, новостями надо интересоваться. Давай работу и вали отсюда.       Авдеева швырнула доклад на стол и вернулась на место. Гул среди недовольных и неготовых нарастал. На тишину, дисциплину и справедливость все как один махнули рукой и немедленно уткнулись в телефоны, кто-то особо оскорбившийся даже надел наушники.       Жанна подняла руку.       — Можно? — робко спросила она, и я кивнул в ответ. Жестом велев ей оставаться на месте, я взял ее реферат, вывел пятерку в журнале и отложил работу в сторону. Тут все было мне давно ясно и так.       Жанна улыбнулась и отвернулась к окну.       Красивая она все-таки, Жаннет. Пусть и такая маленькая.       Прозвеневший звонок был как-то некстати. Я планировал поговорить о будущей теме, задать вопросы, может быть, показать ролик с «Ютуба» про предотвращение потопа — много ли на уроке ОБЖ нужно? Однако десятый нестройным караваном собирался на следующий урок, так что я даже не смог выцепить из общей массы Жанну, чтобы та помогла с журналом: она взахлеб слушала подружку, у которой, по всей видимости, была не жизнь, а остросюжетный фильм. С другой стороны, это было и не так важно: оттащить журнал и закрыть кабинет информатики были мне задачами по силам.       В коридорах стояла необыкновенная тишина. Ни души не встретилось мне, пока я шел по длинному коридору, если не считать женщины, похожую на старуху Шапокляк, вышедшей закрыть распахнувшуюся дверь кабинета.       Я наткнулся на Зинаиду Львовну в учительской, где никого не было — сам бог велел почти всему педсоставу разбежаться в последний солнечный день. Однако физичка строго топталась у ячеек с журналами, всем своим видом давая понять, что она человек крайне занятой и ей некогда замечать посторонних. Посторонним в данном случае был я, стоявший за ее плечом в очереди к ячейке десятого.       — Что от вас, Николай Владимирович, так одеколоном распахло на весь этаж? — спросила она как бы в шутку. Но только как бы. Шутить она вряд ли умела.       — Да это сквозняки, Зинаида Львовна, — поддержал я беседу так, как будто бы я был светским джентльменом. Но только как будто бы. К светскому джентльмену я и близко никогда не стоял, — Все по ветру разносят, куда деваться.       — Больно только запах резкий.       — А это «Гвоздика», Зинаида Львовна. Помните такую?       — Знаете что, не ерничали бы вы, Николай Владимирович, — начала закипать физичка, — У нас в школе так не принято.       — Понял, не дурак, — я быстро втиснул журнал на свободное место и немедленно вышел из учительской. Лучше не бесить эту Зинаиду Львовну. Я и так уже успел пасть в ее глазах ниже некуда. Хотя нет, было куда, конечно, однако испытывать судьбу и собственные возможности в этом смысле все-таки не хотелось.       Я вернулся в наш с Кристиной Ильиничной кабинет, выровнял стопки с рефератами, посмотрел, выключены ли компьютеры. Мне светила неделя каникул, но только формально: мне еще нужно было ходить на основную работу, однако все же два свободных дня были у меня в запасе. Гуляй не хочу!       Я достал из кармана мобильный и замер, глядя на светящийся экран. В груди отчего-то стало неспокойно, тревожно. Я все равно должен. Должен, как мужик и взрослый человек.       Я сделал вызов такого знакомого, но уже стершегося из памяти номера. В трубке раздались противные гудки. Трубку долго никто не брал.       — Алло? — раздалось наконец усталым голосом.       — Алло, Люд, — начал я нерешительно, — Как у вас дела?       — Нормально. Тебе чего?       — Да ничего, я к вам хотел приехать на выходные.       — Зачем?       — Я Кирюху давно не видел. А ему десять лет скоро, праздник все-таки…       — А на тот День рождения ты где был? Ты даже не позвонил.       — Люд, зачем ты это начинаешь?       — Чтобы ты не морочил никому голову. И не приносил никому неприятностей.       — Я регулярно перевожу вам деньги. Это ты называешь неприятностями?       С той стороны выдержали драматическую паузу.       — Широков, господи, приезжай, если хочешь. Но ненадолго, — Людмила замялась, — И трезвым, пожалуйста.       — Так, ну когда я в последний раз…       — Коль, я устала слушать твои оправдания, — она грубо прервала меня, — Хочешь-приезжай, не хочешь — не надо. Только веди себя прилично. Мама будет, брат приедет, ты еще…       Я помолчал, виновато шмыгнув носом, совсем как ребенок. Вообще-то предполагался не совсем такой разговор, а сложился отчего-то все равно именно он. Впрочем, кто в этом виноват? Только я.       Что мне нужно было сказать? Извини, дорогая, я нагляделся на счастливые семьи и счастливых детей и хочу все сделать так же? Я понимал, что сейчас это звучит нелепо. Я понимал, что разбитую на мелкие кусочки вазу склеить нельзя. И все же я скучал по мелкому, скучал по какой-то любви и теплу, хотя в глубине души понимал, что больше все это я выдумал сам. Я даже не мог вспомнить, а была ли любовь между нами с Людмилой? То есть уже потом, после свадьбы, после рождения Кирилла, после того, как мы стали влезать в долги, а я стал разочаровываться в жизни, или, как это называла жена, стал выпивать (но я ведь почти не пил)? Кто его теперь знает.       — Ладно, мне некогда, я тут в магазине, — врала она, наверное, в трубке-то было слышно только ее голос среди тишины, — Очередь подошла. Пока.       И трубку бросили. Точка в разговоре была поставлена жирными чернилами из потекшей ручки. Что ж, Люда, я это переживу.       Сквозь жалюзи било яркое солнце. На автомате я подошел к окну, чтобы зашторить его: свет почему-то необъяснимо раздражал. Во дворе тоже почти никого не было, только две козявки, кажется, из шестого толкались на дороге, и потихоньку выползал из школьных дверей вялый десятый класс. Почти сразу я заметил Жанну, тоненькую, легко одетую, с рюкзаком, небрежно заброшенным на одно плечо. Она вышла за калитку и заспешила прочь, но не по дороге к метро, а в прямо противоположную сторону.       Эх, Жаннет, может быть, хотя бы у тебя все хорошо.