"Давайте я заберу журнал"

      Когда я наконец открыл глаза, то первым делом увидел серый потолок, затем — серые стены и серый кухонный гарнитур. Утро выдалось пасмурным. В квартире было тихо. Только наглый дождь вовсю колошматил по оконному стеклу.       Я не сразу пришел в себя, но все же понял, что нахожусь дома, сплю на диване, даже укрылся кое-как пододеяльником, отчего было немного зябко, дошел, кажется, тоже сам, а вот все, что происходило до этого, вспоминать приходилось с трудом.       После работы я встретил Иваныча, который предстал передо мной как лист перед травой в добром здравии и хорошем настроении, без крайнего зуба и с бутылкой самогонки за пазухой.       — Меня ведь выпустили, Колюня! — радовался он так, точно отсидел десять лет в Матросской Тишине, — Надо же за это выпить!       Я стал считать. Иваныча выпустили как минимум две недели назад после того, как сердобольная жена выкупила нерадивого мужа из обезьянника на последние в семье деньги. Но спрашивать его, где тот пропадал все это время, было делом бессмысленным, и я лишь махнул про себя рукой.       — Надо!       Мы поплелись пешком через какие-то полутемные сырые дворы, в чьих домах потихоньку зажигался свет, перелезли через какой-то палисадник, выбрали, наконец, самую одичавшую на районе местность, окруженную сплошь пятиэтажками, сели на скамейку и стали отхлебывать самогон из горла.       — А чего мы на улице пьем? — спросил я.       — У меня дома нельзя, — прохрипел Иваныч, — у меня Валька заругается.       — А у меня?       — А я не знаю, где твой дом.       Я понимающе кивнул и отдал Иванычу бутылку.       — А если менты?       — А мы на лапу дадим, — в ответ на это я только хмыкнул. Я уже даже догадывался, кто из нас двоих будет это делать — денег-то у Иваныча не было. Но я не стал спорить и возражать, только надеялся, что в столь поздний час сюда никто не сунется.       — Менты твои уже все сами бухие по лавкам валяются, — съязвил Иваныч, смачно сплевывая на землю, — Напугали ежа голой жопой.       Я смотрел на Иваныча, на его какие-то старушечьи морщины возле рта, и мне казалось странным, что человек, который по большому счету может вот-вот склеить ласты, ведет себя как сумасбродный малолетний пацан, который дорвался до спиртного. Но вслух я этого, конечно же, не заметил.       — Мне пить не надо много, — пробормотал вместо этого я, — У меня дела завтра.       — Какие дела? Опять пойдешь к своим сопливцам, арихметике их учить? — ответил Иваныч и хрипло засмеялся, — А если твои зубрилки будут выступать, мы им сами выступим! Будут знать, как нормальных мужиков пилить. Коровы недотраханные.       Что-что, а определения мой собутыльник всегда давал метко. В ту же секунду в моем сознании всплыла красная рожа Зинаиды Львовны и ее звериный пыхтеж: «Николай Владимирович, вы нам мешаете». И да, чего уж, давненько я так мерзко себя не чувствовал. Да, Зинаида Львовна, я вам мешаю. Сказать начистоту, и не только вам. Для других я просто тень, дышащая гремучей смесью в субботу с утра — и все. В каком случае мне обиднее? Да в обоих. Только и к тому, и к другому я уже давно адаптировался. Понятно? Мне плевать.       Я подавил обиду глотком самогона и мне в самом деле чуть полегчало, а именно напрочь расхотелось думать. Хотелось сидеть на скамейке, чуть покачиваясь вот так, без единой мысли в голове и чувствовать, как сырой осенний холод проникает куда-то под куртку. О школе мне предстояло забыть на какое-то время, но Иванычу знать об этом было совершенно ни к чему.       — Ты чего жмешься, как восьмиклассница? Пей по-человечески!       — Сам ты восьмиклассница! У меня поезд завтра в самую срань. Надо меру чувствовать!       — Вот тебе и раз. Куда это ты лыжи смазал?       — А от вас всех подальше. Чтобы уехать и рожи всякие противные не видеть.       — Это ты правильно рассуждаешь, — Иваныч ухнул и сделал еще глоток, — Я тогда с тобой поеду. Меня тоже все достали. Особенно Валька.       Почему-то от этих слов мне стало весело. Подумать только: у всех моих товарищей проблемы с женами, а я, хоть и развелся, толком от них и не избавился. Точнее, я их начал создавать себе сам. Как будто я вообще жить не мог без проблем. Мазохист ментальный.       — А я к своей еду, понял как! — ответил я. Хмель неожиданно скоро ударил мне в голову, и я понял, что выражение «Остапа понесло» не просто цитата из книги Ильфа и Петрова. Голова закружилась, но не столько от самогона, сколько от собственных откровений.       — И чего ты там забыл?       — А я ее, может, люблю! — выдал я, хотя при этом, конечно же, врал. То есть, я не знал точно, врал или нет, но это было лукавство. И я радовался ему, как ребенок, который рассказывает взрослым сочиненную только что небылицу, — Люблю и жить без нее не могу. Вот ты со своей женой собачишься через день, а я свою раз в год вижу. Нам вообще не до перебранок, понял?       — Ну хорошо тебе рассуждать! Я бы тоже таким профессором был, если бы свою раз в год видел! А лучше бы вообще не видел. Целей была бы эта, как ее… Нервная система.       Мне давно было ясно, что не будь Иваныч женат на Валентине, нервная система была бы единственным кое-как сохранившимся местом, да и то не факт. А Иваныч, как раздухарившийся юнец, уже горлопанил благим матом на весь двор:       — Да вообще если бы не эта коза драная, я бы в институт пошел! Сейчас бы зарабатывал, как, ебаный нахуй, олигарх! И машина у меня была бы как вон та, которая стоит! И я бы сейчас не на задворках жил, понял как, сука?!..       — Тихо, брат, тихо, — сказал я, уже, кажется, замечая, как Иваныч начинает дымиться, — Ты еще выпей.       Я надеялся, что тот займет себе рот выпивкой и прекратит орать. Орать он и в самом деле прекратил и полностью перешел на шепот.       — Да я бы все сделал, если бы не эти все. Если бы не эти уроды…       Трагическую историю жизни Иваныча я вкратце знал. Он рос без отца, как и многие в послевоенные годы, окончил с грехом пополам школу, затем и училище. Училище же свело его с будущей женой, которая всего лишь спустя год после знакомства подарила ему сына, а через десять лет еще и дочь. И если молодая семья вскоре разжилась углом в коммунальной квартире, то с деньгами то и дело возникали проблемы. Об институте и уж тем более университете никакой речи не шло — Иваныч погрузился во все тяжбы работы на заводе и стал единственным в семье добытчиком. Валентина же, не желая оставлять детей на воспитание яслям и детским садам, время от времени торговала на рынке и брала на дом кое-какое шитье. Дети выросли. Сын погиб от наркотиков в двадцать шесть лет, дочь выучилась и уехала работать куда-то в Америку, но так больше в Москву и не вернулась. А сам Иваныч остался наедине с супругой и работой, которая позволяла жить и вести скромное хозяйство. И что-то мне подсказывало, что «уродами» были все: жена, дети, соседи, и все, кто так и не дал построить ему счастливую жизнь. Но он никогда не винил самого себя, во всяком случае, не делал этого вслух.       — Ты, Коля, тоже выпей, уважь старика, — сказал он и едва не свалился со скамейки, но я успел схватить его за воротник.       — Не надо, у меня поезд!       — Так он же не сегодня!       Это рассуждение показалось мне вполне здравым, и я вытряс на язык остатки, плещущиеся на дне бутылки.       — Все, вот теперь сегодня! — сказал я, потому что уже хотелось идти. Сидеть с пьяным Иванычем времени не было. Пожав ему руку, я пошел двором прямиком через песочницу, вышел на широкий тротуар и зашагал прямо, пока, очевидно, не попал в собственную квартиру.       Под ворохом одежды я услышал, как зудит будильник. Я потянулся к нему рукой, но все равно не смог достать. Тогда я сделал шаг и взглянул на светящийся экран.       Девять двадцать.       Я проспал.       В ушах шумела кровь, между этажами с гудением то и дело проезжал лифт, в прихожей стояла готовая к отъезду сумка, я сидел на диване в одних трусах и простыне, а мой поезд на Нижний Новгород уже вовсю стучал колесами.       Что ж, наверное, я не очень этого и хотел. Наверное, не нужно было придумывать себе красивых историй про счастливые семьи, если я не умею это счастье не то, что строить, а просто держать в руках. С чего вообще я решил, что нашим отношениям это необходимо? Потому что я любил Людмилу и хотел все вернуть? Нет. Потому что мне было жалко Кирюху, который теперь рос без отца? Пожалуй. А почему мне не было жалко Кирюху раньше? Понятия не имею.       Какая все-таки пустая и бессердечная жалость пьющего.       Я взял телефон и почти сразу нашел нужный номер. Несколько секунд помешкав я понял, что другого выхода для честного человека не существовало. С меня уже за это время хватило. Нужно было хвататься хоть за какую-то соломинку, только чтобы не утонуть в болоте безнравственности.       Снова послышались издевательские длинные гудки, соединяющие два разных города. Раз уж на то пошло, они соединяли еще и двух разных людей, некогда составлявших единое целое, пресловутую ячейку общества.       — Алло, Людмила? — глухим голосом произнес я в телефонную трубку, — У меня тут происшествие… Я тут собирался… В общем, я проспал… Случайно вышло…       — Да знаю я, чего ты проспал, — отрезали по ту сторону, — Алкоголик.       — Да подож… — сказал было я, но меня прервали короткие гудки, очень похожие на те, которые звучат в программе «Кто хочет стать миллионером», когда на подсказке человек не успевает уложиться во время. Я не успел. И не уложился.       Конечно, я мог ее понять. Что бы я сделал сам на ее месте? Да то же самое. Ну или нет, простил бы — какой толк обижаться на слабовольных дурачков? Но это была Людмила. В этом мы с ней всегда различались: она — стальной характер, как решила так и будет, я же на своем никогда не настаивал, только тихо рефлексировал и думал, куда сбежать.       Боже мой, рефлексировал, слово-то какое.       Я побрел на кухню, налил из фильтра противно-ледяной воды и выпил залпом стакан, затем еще один. Помнится, в детстве мне запрещали пить холодное, дескать, это наносит вред здоровью. А если вдуматься, то даже смешно: мало того, что алкаш, так еще и с больным горлом.       Я включил компьютер и вышел в сеть. Сдавшись без боя обстоятельствам, я решил на пару часов залипнуть в танки. Или не на пару часов, а на пару суток, что, пожалуй, было даже вернее. Все равно делать было нечего: меня нигде не ждали, я был никому не нужен, время шло своим чередом, а моя жизнь — своим.       Краем глаза я окинул список друзей и почему-то моментально увидел Людмилу. Она смотрела на меня с фотографии, слегка улыбаясь, такая, какая есть, уже не молодая, потому что у глаз виднелись морщинки, но в целом очень похожая на себя в жизни. Это и было самым пугающим. Как будто в ее взгляде застыл немой укор, а улыбка превратилась в ехидную насмешку: «Я так и знала, животное».       И мне расхотелось играть в танки. Мне вообще даже жить расхотелось на доли секунды.       Я чувствовал себя едва ли не школьником, который жутко провинился, а теперь не знает, куда девать себя от стыда.       Впрочем, мудрое решение существовало лишь одно: забыть все это как страшный сон и вести себя, точно ничего и не было. Уйти в себя, забыться, а все остальное пусть хоть сгорит — мне было уже все равно.       Я снова наполнил свой стакан наполовину, выпил, закусил куском бородинского хлеба. Захотелось есть. Подошел к морозилке, вытащил пакет с пельменями, отварил, хотя был соблазн сожрать их прямо так, не размораживая. Сделал два круга по кабельным каналам — по одному готовил Ургант, на другом стращал напастями ведущий новостей, по остальным передавали каких-то ведьм и карусель рекламных роликов, галдящих вразнобой. Тяпнул еще, съел котлету. Посмотрел номера из «Камеди». Поискал в интернете выпуски «Осторожно, модерн». Заснул на диване. Проснулся. Походил по квартире. Сходил во двор. Посмотрел новости. Лег спать.       И даже не заметил, как прошла чертова неделя и снова наступил понедельник — мой присутственный, мать его, день.       Мне не то, что не хотелось идти в эту дурацкую школу, я был вообще не в состоянии встать со своего дивана. Набрав номер завуча, который все еще не был выучен наизусть, я как можно убедительнее сказал в трубку:       — Светлана Михайловна, доброе утро. Простите, что так поздно беспокою, но я заболел. Да как бы не грипп, Светлана Михайловна, а то что-то есть подозрение… Спасибо большое! Всего доброго, Светлана Михайловна!       Я врал, как подросток, потому что не мог придумать ничего умнее. С другой стороны, я и правда был болен. Но это Светлане Михайловне было объяснить сложнее. Такие женщины наверняка болеют редко и уж совершенно точно не напиваются как свиньи. Хотя училки тоже бывают без тормозов. Много я таких повидал на выпускных и «праздниках Букваря».       Слегка придя в себя я решил, что нужно провести остаток дня с пользой. Поэтому я натянул первые попавшиеся штаны, накинул поверх майки осеннюю куртку и вышел в «Пятерочку», стоявшую неподалеку, за углом. Пробежав по рядам мимо полок с крупами и сахаром, который пах чем-то несказанно отвратительным, я набросился на бутылки с пивом, скромно обосновавшиеся в дальнем углу торгового зала. Чтобы не выглядеть подозрительно, я взял замерзшую во льдах морозильника треску и связку бананов. Кассирша на этот набор джентльмена, казалось, вообще не обратила ни малейшего внимания, а вот бабуля с тявкающим скелетом на поводке недобро покосилась на меня у подъезда.       Я тяжело поднялся по ступенькам на свой третий этаж и увидел, как возле моей двери топчется Мишаня, пытаясь что-то разглядеть в глазке.       Я окликнул его.       — И куда тебя нелегкая понесла посреди бела дня? — спросил он, внимательно изучая, как я достаю из кармана ключи, — У меня тут рана душевная, личная драма, так сказать, а залечить нечем.       — Ну что ж, — я замялся, — Тогда пойдем. Вылечить не вылечим, а разорвем так, что мало не покажется.       Мишаня, как был, сел за мой стол и стал жадно шарить взглядом по столу. Я протянул ему бутылку «Жигулевского».       — А крепче нет?       — А ты на что?       Он полез в холодильник и вытащил оттуда запотевший пузырь с водкой, который стал немедленно распечатывать.       — Такая вещь — и в дальнем углу. Нехорошо это.       Мне не хотелось спиртного, но жидкость так звонко булькнула в стаканах, что я моментально почувствовал во рту горьковатую прохладу.       — Эх, ну это все в болото!       На всякий случай я кивнул, мы чокнулись и закусили вчерашним помидором.       — Валяй, что там у нас за рана, — вежливо поинтересовался я.       Мишаня закурил здесь же, за столом, матерился, но сплевывать отходил к раковине, причем с завидным постоянством.       — А что мы-то, — Мишаня стряхнул пепел в банку, — Мы все при женах и при семьях, работа собачья, платят три копейки. К начальнику придешь — пилит, домой придешь, там еще одна последнюю плешь проест. Это тебе хорошо: живешь один и косишь под интеллигента, — на слове «интеллигент» Мишаня поморщился, — Учитель. Какой ты нахрен учитель, Коляся?       Он следил за моей реакцией как коршун за полевкой. Его красные глаза забегали от нервного ожидания, но я лишь ухмыльнулся ему в лицо.       — А никакой! — выдал я, — Я за деньгами туда хожу, понял? Я там не нужен никому. И дети эти не нужны мне. Я со своим сыном толком общаться не могу и не умею. А тут такие бестолочи. Сам бы попробовал посмотреть на этих пафосных детин под два метра ростом: гуччи-хуюччи, телефоны в чехлах с ушами, такси возле школы, девки такие, что сколько лет не разберешь. Рассядутся на последних партах, рот скрючат с вот такими губами и давай за свое: «Ну Ника-а-алай Вла-а-адимирыч, ну па-а-аставьте пя-а-ать». Это не мы с тобой, Миша, которые последнее дерьмо без соли доедали. Тут люди не такие. И я не такой. Я им оценки по ОБЖ вывожу, только и всего. Чтобы они выпустились и стали директорами, как их мамы-папы, при этом так и не поняв, что такое «техногенная катастрофа» и что при этом нужно делать. Я им рисую цифры в журнале напротив их фамилий — какой я действительно нахрен учитель, Мишаня?       Мишаня не сводил с меня глаз в легком оцепенении. А у меня в голове немедленно возник образ Жанны — такой тоненькой, хрупкой, с густыми каштановыми локонами и пухлыми губами, которые поджались будто от обиды. И я ужаснулся. Чувство, словно я вылил на девочку ушат помоев вкупе с отвратительно-горькой виной за свои слова, осело у меня в горле.       — Нет, они там не все такие, конечно, — добавил я извиняющимся тоном, — Есть и нормальные ребята.       Жанна в моей голове улыбнулась краешком рта и потупила взор.       — Ты чего-то на взводе какой-то. На-тко, еще выпьем, — вздохнул Мишаня и плесканул нам в стопки еще по чуть-чуть.       А потом еще по чуть-чуть.       И я снова не пошел ни в какую школу.