Sorry

Когда Томас вновь открыл глаза, он был готов очутиться в любой вселенной, в любом времени, в любом месте, сгенерированном его, по видимому, умирающим мозгом. Он был совершенно не готов к тому, что окажется посреди пустоты, ослепляющей глаза пронзительным белым светом. Некстати вспомнилось слепящее глаза, сжигающее солнце Жаровни. С непривычки зажмурившись, когда Томас открыл глаза, рядом оказался Ньют. Но не тот, не тот, не сияющий радостной улыбкой мальчишка из предыдущих бредовых снов, он был непривычно грустен и истощен. Прямо как… Сердце екнуло, когда он протянул руку, испачканную побуревшей кровью. — Посмотри, Томми. Смотри, что со мной стало. Мне страшно, Томми. Мне никогда не было так страшно, как сейчас. — Ньют, я… — Не надо, Томми. Я знал, на что шел. Я мог остаться на базе ПОРОКа, чтобы меня убили быстро и безболезненно, но предпочел пойти с тобой, предпочел медленную, неизвестную смерть. Я лишь надеялся, что ты заметишь меня. Ты всегда был устремлен куда-то вперед. ПОРОК, Правая Рука, Тереза, Минхо… — Я всегда замечал тебя! — с жаром ответил Томас, на что бывший бегун только мотнул головой. — Не в том смысле, Томми. Знаешь, я ведь все вспомнил. Вспомнил семью, маму, папу, сестренку. Маленькую сестренку Лиззи. ПОРОК тогда пришел за ней, я оказался не нужен, но меня некуда было деть. Меня взяли туда, вместе с Лиззи. Я видел тебя, Томми, видел и думал о том, что такой, как ты, делает вместе с убийцами. — Ньют, я… — Томас отвернулся, не в силах смотреть в грустные глаза Ньюта. — Я вспомнил сказку, которую рассказывала мама нам с Лиззи на ночь. О людях, которым боги даровали свою вторую половинку, чье имя с рождения отражалось на запястье. Я мечтал о том, чтобы у нас тоже были имена на руке. У тебя — непременно мое. А у меня — твое. И нас бы никто не мог разлучить, никакая Тереза, никакая Бренда, ни Лабиринт, ни Жаровня, ни даже ПОРОК. После того, как я отправился в Глэйд, я забыл все. Томас с мукой внимал этим откровениям. А ведь прав Ньют: ничерта он не заметил. И этого болезненного обожания в глазах, и самопожертвования этого глупого, и преданности. Все это время он гонялся за чем-то эфемерно-недостижимым, не замечая, как рядом ломает себя Ньют, каждый раз переступая через себя, заставляя себя улыбаться, зная, что Томас никогда не посмотрит на него с такой стороны. Какой же он дурак… — Я вспоминать-то начал только тогда, когда у меня буквы стали на запястье вырисовываться. Ну, подумал я тогда, ошизел совсем, пора пулю в голову пускать. А оно вон как вышло, и пули не понадобились. — Но ты же показывал мне руку, — совсем растерянно пробормотал Томас, все еще избегая смотреть в карие глаза. — Там не было никаких букв… — На правой — нет. А на левой… Знаешь, это единственный участок кожи, который Вспышка не тронула. Когда я заметил это, то подумал, может, обойдется. Наивный болван. — Почему я вижу тебя, Ньют? Почему каждый раз ты являешься мне? Не Минхо? Не кому-нибудь еще? — Ньют хмыкнул, задирая левый рукав куртки повыше, обнажая бледную кожу в росчерках черных вен от Вспышки. Томасу было больно смотреть на хрупкие косточки, обтянутые тонкой кожей словно бумагой. На вены эти, напоминающие, что Ньют был не таким сильным, каким себя пытался показать. Хрупким он был, будто стеклянным. — Посмотри, Томми, и скажи мне, что ты видишь. — Томас пригляделся. Действительно, Ньют не соврал, этот участок кожи был кипенно-белым, словно и Вспышки-то никакой и не было. На бледной коже запекшейся кровью было выведено «Томас». — Я не вру. Никогда не врал. — Но почему же у меня нет ничего? — ошарашенно проговорил Томас, разглядывая чистые запястья. Ньют хмыкнул как-то совсем болезненно, съежился весь, будто из него воздух весь выбили. — Томми, пожалуйста, пообещай мне одну-единственную вещь. — Все, что угодно. — Найдите мое тело. Пожалуйста. — свет вокруг начал меркнуть, силуэт Ньюта становился все более размазанным, пока наконец совсем не исчез в клубящейся тьме. Томас очнулся. Рядом храпел Минхо, неудобно согнувшись на стуле, на его плече притулилась голова Бренды. Томас сел в кровати, разглядывая то, что творилось за окном. Казалось, на Тихую Гавань налетел шторм: ветер завывал, путаясь в крышах домиков, сверкали молнии, и где-то вдалеке лениво ворчал гром. — Эй, Томас, — тихо позвали его. Минхо разглядывал его, будто сканируя. — Не стоит так резко подрываться. Ты был в отключке почти пять дней, и мы все ещё не знаем, что это было. — Нам нужно вернуться в Город, — перебил его Томас, вызывая изумленный вскрик у проснувшейся Бренды. — В Город? Ты с ума сошел? Там сейчас творится хаос! — она покачала головой. — Мы не можем так рисковать. Не сейчас, когда все только начало налаживаться. — Тогда иду я один. — Томас нахмурился и поднялся с койки. Минхо встал за ним, не сводя с темноволосой макушки взгляда. — Что ты увидел во сне, Томас? Ты бы не стал так просто возвращаться туда. — Ньюта. — Сколько раз повторять — он умер! Умер, понимаешь, Томас? — Бренда, выйди. — недрогнувшим голосом приказал Минхо, увидев, как опасно сжались кулаки Эдисона. Девушка фыркнула, но поспешила выйти из домика. — Что он тебе сказал, Томас? Это важно. — Я пообещал ему, что мы найдем его тело. Мы должны это сделать, понимаешь? — Понимаю. Поэтому я иду с тобой. — Я тоже, — выглянула из-за занавески Соня. — Вам будет нужна ловкость опытного стрелка, ребята. — Ну, шанк, командуй. Когда отправляемся? — Сегодня. — твердо сказал Томас, вглядываясь в светлеющее небо над головой. Почему-то звезды казались ему такими близкими. — Я выполню свое обещание, Ньют, чего бы мне это ни стоило.