О Юнги и мерцающих жуках

      Пока Мин пребывает в привычном ему состоянии прострации, Пак неплохо проводит время дома. Здесь, пока нет никого, раскрываются самые неожиданные его стороны. Чимин и сам от себя такого не ожидал. Все началось лет с пяти, когда он бегал в родительскую спальню и брал с маминого столика косметику ярких оттенков, и нещадно размазывал по своей мордахе. Родители очень этому умилялись. Ну, маленький мальчик, тянет его на всякое яркое, это нормально и в некоторой степени мило. Но сейчас, когда Паку вообще-то уже семнадцать, заглядываться на женскую косметику немного настораживает (о, ещё как стрёмно). От этого даже Чимина иногда передёргивает. Но стоит его маме последней уйти на работу, и дому опустеть, как режим пацана где-то далеко на подсознательном уровне сменяется на весьма бабий такой. Чимин рефлекторно привычными шагами идёт в прихожую и берёт помаду его любимого красного цвета, поднимается наверх в комнату, прикрывает за собой дверь и дальше творит чудеса. Страшной красоты преображение возникает на его лице, он, походу, ещё и сам себе нравится. Хорошо, Мин не знает. Он бы прихлопнул своего друга на месте или, ещё хуже, влюбился бы, а Паку среди друзей поклонники не нужны. Чиминни немного крутится у зеркала, приближается к нему, подправляет макияж, смотрит на линию своих пухлых губёх. Идеально. Красавчик. Чонгук бы поцеловал, Пак уверен.       Дверь внизу слегка скрипнула. — Чиминни, детка, я ключи забыла, кажется, я их оставила в другой сумке. Можешь принести? — доносится снизу. — Ёп, какого, — у сына внезапно вспомнился миновский отборный мат, он быстро запихнул помаду в свой рюкзак (там надёжно), полетел в туалет, отмотал внушительный кусок туалетной бумаги зева+, намочил её, и давай тереть губы, — Несу, мам! — Ох, спасибо, детка, — госпожа Пак принимает из рук любимого сына ключи и с небольшим подозрением косится на него, — Ты чего распыхтелся, детка? — А, ну… — Чимин почесал затылок, — Я отжимался.       Госпожа Пак довольная потрепала свою плюшу за щечки и велела не переусердствовать. Чимин вздохнул с облегчением, вот так свезло. Попрощавшись окончательно, Пак пошёл за энергетиком в холодильнике. Это нужно срочно отметить.       Вообще-то сейчас утро, и Паку надо бы в школу, а он тут губы красит, потом сидит на кухне и пьёт всяку хрень, а мечтает тем временем о пивке, конечно. Супер комбо какое-то. Но у Чимина-то член всё-таки имеется, поэтому в нём, по-любому, есть хоть какие задатки мужика, не нежный же он цветочек. Парень допивает банку с жидкостью и с ленцой плетётся в ванную. Там он сталкивается уже с другим зеркалом, которое не очень жалует, потому что оно как-то искажает лицо, кажется. Эти пухлые щёки, неужели они правда пухлые? Чимин махнул рукой и начал вычищать зубы аж до самого блеска. Ну вот зубы вроде ничего такие. Мыл бы он так пол, цены бы не было этому мальчику.       После обязательных утренних процедур, Пак решил-таки взглянуть на время и понял, что пора. Он быстро надевает совсем не крутые школьные шмотки и мчится навстречу учёбе. Но учиться совсем не хочется, как же так? Это желание пропало не так давно, вернее, оно постепенно угасало после того, как Чонгука выгнали из этих стен. Почему-то Чимину дико хочется подражать этому Чону. Может, то признание Мину было ложным? И это просто любовь, сравнимая с симпатией фаната к своему кумиру? Всё возможно, но Паку нужно это проверить, потому он не перестанет преследовать Стэна, пока не поймёт, что к чему. Но всё же Чимин склоняется к первому, потому что после смазливых поцелуев с Юнги всегда неизменно приходил на ум только один единственный образ, образ горячего пусанского парня.       Стоит упомянуть, что тот раз был не единственным. Ну, про поцелуй речь. Приходилось ещё однажды (совсем недавно) зажаться в каком-то тёмном углу на тусовке у общего знакомого. Они тогда просто нажрались, как последняя школота, потому решили просто слиться со средой и тоже, как все, засосаться. Мин нифига не помнит, потому что алкоголь оказался вообще не его продукт, а Пак — крепкий орешек, всё помнит и прекрасно переносит. Юнги тогда, как первоклассный алкаш, вырубился, а Пак поволок того домой, молясь о том, чтобы друг не бил его потом, ибо инициатором вновь оказался Чимин, хитрый жук такой. Но этот-то не сопротивлялся (Пак Чимин, он просто был пьян, вот и не сопротивлялся). В итоге всё прошло прекрасно, только вот Мину теперь не хватает роста, чтобы можно было представлять вместо — Чонгука, а Юнги, кстати сказать, тогда пробубнил чьё-то имя, Тэхён какой-то. Чимин тоже махнул рукой.       А, нет, был ещё один случай. Это случилось ещё раньше. Юнги угораздило пойти домой на ночёвку к Чимину. Просто Мин был уверен, что этого больше не повторится, но друг его оказался настоящим домогателем. Пак, сука, ещё таким сильным оказался, как прижал беднягу к койке, так и забрал у него второй поцелуй. Когда Чимин перестал бояться своего друга? Вероятно, когда Мин дал слабину и погладил этого засранца по голове в качестве утешения. С тех пор совсем уж никакого уважения. Теперь Юнги кажется, что Пак офигеть какой агрессивный, а Чимин же всё сваливает на депрессуху и непруху по жизни, потому что Чонгук совсем не воспринимает влюбленного хоть как-то, он, словно недвижимый, совсем незаметный воздух, а иногда ему говорят колкое «свали уже», и тогда уж совсем грустно становится. Не зря говорят, что хорошим девочкам мальчикам нравятся плохие мальчики. — Йоу, — Чимин закидывает рюкзак на парту и плюхается рядом с Мином. — Ты задрал пропадать невесть где, когда в библиотеку пойдёшь? — Прости, друг, сегодня я занят. — Ты всё туда бегаешь? — Юнги беспокоится, — Может, отстанешь уже от него, а то точно доиграешься? — Хён, не твоё дело, прости.       Мин бы насрал на Чимина с этой проклятой библиотекой, но недавно случилась большая неожиданность. Госпожа Ким Джина внезапно стала учителем старших классов. Видимо, она так и не покинула идею о поражении её экс-любовника Ким Намджуна. Странные дела, но физрука Чон Хосока тоже перевели сюда. Он, кстати, заметно похорошел. Девчонки на него так и заглядываются да слюнки пускают. Но где-то месяц назад они стали себя вести чуть приличнее, потому что учитель, оказывается, долгие годы был без ума от госпожи Ким. Он ей признался прямо на её же уроке. Она тогда как раз снова давала поручение Мину поднатаскать в учёбе Пака. Чон Хосок сказал, что раз уж она ему отказывает, когда они остаются наедине, то придётся сделать это при свидетелях. Он подошёл к ней, опустился на одно колено и да, так своеобразно предложил ей встречаться. Там случилась оглушительная пощёчина, по аудитории разнеслось эхо. Все девчонки уже были готовы броситься утешать господина Чона, как Ким Джина раскраснелась, словно рачок, и таки дала своё согласие.       Пак еле досиживает до конца седьмого урока, со звонком тут же подрывается с места и, будто на таймере, бежит к цели. Перед выходом забегает в туалет, подправить свою светлую, слегка растрепавшуюся за весь день челку. Да, Чимин сменил цвет волос, полностью вытравил их супрой в надежде на то, что Чонгуку это понравится. Но реакции не последовало. Поправив причёску, Пак, окрылённый, поспешил туда, где начинается его тайная жизнь. Прилично удалившись от школы, он сбавляет темп, достает из кармана затерявшуюся сигарету и закуривает от нервов.       Вообще-то, Чимин не так часто курит. Даже почти не курит, но там, куда он собирается, свои правила, и паренек должен им соответствовать. Пака немного потряхивает. На него это, если честно, совсем не похоже. Горький привкус табака оседает во рту, заставляя переключить внимание на эту бяку, а не волноваться. Лучше не становится.       Заброшенный многоквартирный дом, предназначенный для сноса так-то, почему-то еще не снесли. Местные власти, наверное, очень исполнительные. Двор зарос уже так сильно, что строения почти не видно. Колючие ветки торчали во все стороны, как в лесу. Даже комары были самые настоящие, между прочим! Пак проскользнул в дырку в старом заборе, который не понятно как сохранился в сердце густых кустарников. Этот лаз был секретным, что ли? Им пользовался только Чимин, но ему это на руку даже.       Тропинка, как ни странно, еще помнила те времена, когда в доме жили люди, а не ветры. Она сохраняла свой вид теперь только для одного из представителей человеческой расы — для Пака, и он охотно бегает здесь несколько раз в день — это точно.       Призрачный адрес парень знает наизусть. Даже лучше, чем таблицу умножения, сколько бы Мин не старался вбить ее в светлую голову друга. Он открывает дверь старого подъезда, и та совсем легонько скрипит. Последний раз сделав вдох-выдох для спокойствия, Пак шагает внутрь и шустро взбирается по грязной лестнице. Третий этаж, вторая квартира справа — и он на месте. Входит без стука, хотя не уверен, что там его ждут. Дым дешевого табака и, кажется, вейпа застилает глаза тягучей пеленой. Легкие отказываются дышать этой смесью, но не дышать совсем у Чимина не выходит, приходится довольствоваться хотя бы таким кислородом.       Пак проходит дальше и становится в дверях, смотрит выжидающе на собравшихся. Шайка Большого Стэна всегда зависает тут. Сам главарь сидит спиной к Чимину и не видит его. С какой-то девкой сосется, зараза. А Пак как бы тут. И ничем не уступает он этой белокурой девушке. Ничем же?       Кто-то из шестерок Чонгука кашляет, чтобы тот оторвался от весьма интересного занятия и посмотрел на гостя. Тот нехотя это и делает, закидывая голову назад, что аж страшно становится — как бы не отлетела. Чимин тушуется, но даже благодарен за возможность больше не смотреть, как Чон целует чьи-то губы, кроме паковских. — Че приперся? — вместо приветствия говорят ему в лоб. Не, ну, что за дела такие. Чимин к нему со всей душой, а он «че приперся». — Ну, я это… — а чего «это»? — подумал, вдруг тебе что-то нужно, вот и… а, ты же у меня просил, вернее, сказал мне принести… — Мне ничего не нужно, свали в туман, — небрежно бросает Чон.       Чон возвращается к девице на коленях, а Чимина это впервые бесит настолько сильно. Слов, конечно, не находит. Пришёл ведь, потому что сама душа велела. Он разворачивается на сто восемьдесят градусов и убеждает себя, что больше вообще никогда не придет. Решает, что в черный перекрасится. И еще уши проколет, да так, чтобы места на них живого не осталось. А потом заведет себе девушку. А лучше парня. Точно!       Обида кипит в Чимине, как вода в котелке, и он так же резко, как и решил навсегда покинуть Стэна, решает высказать все тому в лицо. Так сказать, на свободу — с чистой совестью. — Эй, Чонгук! — язык работает быстрее мозга, а зад уже припекает жаром приключений. Чонгук лениво смотрит. Зараза, даже снизу вверх у него выходит это надменно.       Главарь банды сгоняет девушку смачным шлепком, словно мошку какую, а следом поднимается сам. Пак, который и так ниже Чона на полголовы, а то и больше, еще сильнее сжимается. Угроза все ближе и ближе. Даже забытые инстинкты самосохранения проснулись, будь они не ладны. Где ж вы были пару секунд назад? — С каких пор ты такой дерзкий, Чимин-ни? — рычит Чонгук, — давно не учили хорошим манерам?       Младший хватает Пака за грудки, а тот вспоминает всех земных и неземных богов. Смерть близка. Вот черт, мама велела молока купить. Влетит же ему, если его тут же и зароют.       Чимина отбрасывают в сторону с таким видом, будто даже бить его — стремно. Все, это точно последняя капля в безграничном океане терпения и глупого обожания. Сейчас или как-нибудь в другой раз — Пак вмажет этому настырному ребенку. Он скидывает с себя портфель и становится в боксерскую стойку. — Наша шестерка бунтует? — в печень прилетает сильно, жаль, что не Чонгуку. Пак оседает на пол, держась за ушибленное место. Перед глазами плывет чуточку, и парень пугается, что ему нравится это чувство (самую малость, честно), — А это еще что такое?       Чонгук проходит мимо скрючившегося парня к его портфелю, чтобы через секунду поднять с пыльного пола маленький предмет. Губная помада. Чимин краснеет жутко и думает, что лучше бы его забили ногами до того, как нашли эту вещицу. Чон улыбается, глядя то на помаду, то на Чимина и его губы. Как-то слишком коварно улыбается, видимо, придумал игру какую. Он снова хватает Пака за шиворот и поднимает, словно тот и не весит почти ничего (Чимин уже готов расплакаться от счастья или стыда — не разберешь), тащит к двери. Неужели вот так просто накроется алым цветом последняя возможность лицезреть Чонгука? Выбросит ведь, как котенка блохастого выбросит, еще и пинка даст.       Но Чонгук не бросает, а тянет куда-то за собой, прочь от заброшки. В этой суматохе Пак не сразу замечает, что вещи его, кстати, Чон несет тоже. Шайка Стэна не успевает поднять с пола челюсть, как те покидают помещение.       На каком-то моменте Чонгук резко толкает Чимина вперёд, мол, иди впереди, шаг влево, шаг вправо — ты — труп. Запуганный прилипала идёт послушно, в каком-то совершенно глупом наивном предвкушении. Он не отдаёт себе отчёта, что идёт навстречу опасности. Наверное, это потому, что Чон — его единственная звезда, до которой невозможно дотянуться. — Налево сворачивай, — через некоторое время умеренным тоном приказывает Чонгук, а у Пака вместо того, чтобы поджилки тряслись, табун мурашек пробежал по спине.       Они свернули к подъезду убогой панельной пятиэтажки, когда-то это был писк моды, но сейчас — уже давно не престижное жилье. Да, Чонгук не принц, конечно, но Чимину нравится именно такой, по-своему недосягаемый и плохой Чонгук.       «Неужели…», — Пак прикусывает губу, и, кажется, это жильё Чона. Чимин его впервые видит, щёки заливаются пурпурным цветом. — На пятый, — продолжая идти сзади, отдаёт команды Чон.       Пак не глупый мальчик, он, кажется, догадывается, что сейчас произойдёт, и, скорее всего, он от этого никогда в жизни не отмоется, хоть мочалкой три. Лишь бы потом ничтожные капельки чувства собственного достоинства суметь собрать вместе. Хотя с такой-то тягой повиноваться подобная ситуация и в заветных снах не снилась. Но. Фу, Пак Чимин, как так можно себя не уважать? Чимин-то, на самом деле, не робкого десятка и знает, что сказать. Всё просто, он нашёл свой идеал, а кто-то его и за всю свою жизнь найти не может. — Пятьдесят третья, — это номер квартиры, и Пак останавливается прямо перед дверю.       Чонгук открывает, не колыхая стоящего впереди. На долю секунды заложник любви почувствовал эту чарующую близость и даже словил запах неимоверной опасности. Так страшно ещё никогда не было, но и так хорошо — тоже.       Чимин заходит первым аккуратно и быстро. Стоит повернуться, как ему в руки кидают его подобранные шмотки. Парень весь дрожит от волнения, потому поймать вещи удается весьма сомнительно, всё тут же падает на пол. Из расстёгнутого рюкзака вывалилось все содержимое, Пак почему-то именно на этом моменте чуть-чуть сморгнул. — Пойдём к зеркалу, — Чонгук с устрашающей опасностью замедленного действия ведёт смельчака в единственную комнату.       Он его подводит к небольшому заляпанному зеркалу и ожидающе через отражение смотрит в блестящие глаза. — Не стоит бояться. Если б я знал раньше, что ты гей, то был бы с тобой нежнее, — он поправляет плечи школьного пиджака и стряхивает с них прилипшую на заброшке пыль, — Держи, крась. Интересно посмотреть, как ты выглядишь с ней, — улыбается скотина такая.       Хоть Чимин и подозревал такой исход, но глаза всё равно округлились. Конечно, он не ослушается, сделает всё, что прикажут. Он берёт из чоновой руки помаду, открывает колпачок и прокручивает пару раз. Несколько волнительных вздохов и всё, что в голове — это «надо накрасить идеально». Парень, приблизившись к своему отражению, совсем профессионально одним движением рисует, затем неловко растирает губы между собой, всё, готово, но отрываться от зеркала совсем не хочется, потому что теперь-то поджилки точно трясутся. Но момент не вечен, потому Чонгук сам всё делает, за подбородок резко разворачивает. Пухлые щечки глубоко мнутся под грубыми пальцами.       У Чона лицо всегда одинаковое, ничего не выражающее и сейчас оно такое же, это режет без ножа по сердцу. Чимин позволяет себя рассматривать, стоит, как кукла, только непроизвольно держится за чонову мёртвую хватку. — Руки убрал.       И Пак убрал мгновенно, а слёзы снова подступили. Вот гадость же. А этот ещё и с разных ракурсов рассматривает. Если говорить объективно, то со слёзками на глазах этот прилипала выглядит очень даже мило. И ему идёт этот цвет, да и волосы ничего такие. Может, есть смысл зайти немного дальше? Так и подмывает, втоптать это создание в землю. — Ты ведь принимаешь, да? — Чимин ошарашен таким личным вопросом, но какое-то похотливое чувство вопреки желанию разливается по всему телу. — У меня не было, Чон, — почти счастливо отвечает паренёк, а Чонгук как-то разочарованно смотрит. — А отсосать можешь? Или ты вообще ни на что не годен? — Чон уже готов бросить всю затею, внезапно постучавшуюся в голову. — Могу! — выкрикивает Пак, опережая свой мозг, который так и орёт — нет. — О, дай угадаю. Мину, значит, сосал? — Да! — если об этой лжи узнает Юнги, то Чимин будет дважды труп. — Хочешь теперь я оценю твою технику. Она ведь у тебя есть? — слегка приподнимает бровь, — вставай на колени и помоги мне расслабиться. — Х-хорошо! — и, о, боги, Чимин и вправду встаёт в такую унизительную позу, а этот бездушный как в воду глядел.       В детстве Пак и представить не мог, что ему может понравиться такой мудак. Раньше он был искренне возмущён его поведением и общением со всеми. Но однажды Чимин увидел эту силу, ауру, в которую он с головой окунулся. И постепенно расцветающий и брызжущий своей красотой Чонгук только закрепил это чувство. А потом Пак увидел, как Чона уважают, и это не друзья, это что-то большее. Словно семейный коллектив. Нет, это настоящий клан имени Чон Чонгука. И с тех пор Пак ни на секунду не оставлял желания войти в состав этой семьи. Любовь такая подлая сучка, она никогда не спрашивает, поэтому отчаявшийся мальчик, можно сказать, совершил в детстве преступление, когда спёр у Юнги дома диск с пикантным содержанием. Ведь нужно было понять, что к чему, и бывает ли такое в природе. Бывает, ещё как. Он смотрел раза два, а потом перестал, потому что понял, что тошно ему. Тогда-то Чимин и взглянул с другого неожиданного ракурса на своего друга и дорвался, разве что, до поцелуев. Но время на месте не стоит, и парень пошёл по карьерному росту.       Теперь Чимин осуществил свою непонятную мечту, хотя это не она и вовсе…сто процентов не она. Зато он может коснуться того места, которого никто не касался, кроме тех ненавистных баб. Печально смотреть, но у Чонгука совсем не стоит, а Пак надеялся.       Парень весь волнуется, ляпнул не пойми что, и что же теперь? Слова словами, а делу-то как быть? Сейчас нет времени на то, чтобы как-то выкручиваться, Чимин даже готов сдаться и сказать правду, но слов не находит, потому просто бережно кладёт руки на такие жёсткие фактурные бедра и успевает ещё секунду млеть, затем просто думает расплакаться, но только видеть никто не должен. Он щекой прижимается к торсу и вот теперь можно молить о пощаде, но… — Ты такой извращенец, — Чонгук очень небрежно сплетает свои пальцы с сухими волосами заложника, а тот дрожит, и теперь говорить равносильно смерти.       Чимин отрывается и, видимо, по-особенному выдыхает на то самое место. Настолько особенно, что какая-то магия стала вмиг рассеиваться по комнате.       «Он встаёт». Он-то встаёт, но что делать? Видеть в порнухе — одно, а в реальности всё фигово. И что это значит — «извращенец»? — Чон, — не отрывая взгляда, хрипит Пак, — Помоги мне, Чон…пожалуйста, — похоже на молитву.       Всё, понеслась.       Чонгук рукой облокачивается о стену, тем самым придавив Чимина, и, наверное, начинает вести себя так же, как и с теми девицами, без уважения вжимает лицо в возбудившееся место. Пак, поддавшись, казалось бы, удачной волне событий, хочет попробовать на вкус, но тут все с треском проваливается, потому что зубами задевает самое нежное. Чёрт. Чонгук так злится, что за волосы тянет от себя парня, но Чимин от такой ирреальной ситуации вообще не способен думать и делать какие-либо выводы. Он не зря прилипала, поэтому руками пытается загладить свою вину, успокаивающе сжимая то самое. — Чон, прости меня.       И это чудом срабатывает. Правда, непонятно для кого. Чонгук перехватывает инициативу и делает несколько рваных движений, после чего пальцами разжимает расслабленные губы и сразу пробивается внутрь. Помада размазывается мгновенно, Чимин старается правильно поймать дыхание, чтобы не давиться так, как это бывает в порно, потому что ну некрасиво это. Бедному парню не дают отступить, его держат и почти сразу до упора вгоняют. И всё-таки Пак давится, но таким красивым голосом, что хочется проворачивать подобное до бесконечности.       Маленький засранец, соврал ведь. Нифига не сосал.       Нифига, но он старается, как может. Рот так устал от всех этих неправильных размашистых движений, что Чимин идёт на сопротивление и отрывается, оставляя на члене тягучую блестящую слюну и помаду красного цвета. У него отдышка от чувств, их так много, что некуда девать. — Чон, прости меня, я… — сплошные извинения. — Доделывай уже, — перебивает раздражённый главарь банды.       И Чимин доделывает руками, размазывая всё, что есть, по всей длине. Он не знает, сколько это длится, но рука устала. Будь он в другом положении…но об этом никто не позаботился. Пак, чувствуя по дыханию Чонгука, что дело близится к концу, лбом утыкается в горячее бедро холодного, как айсберг, Чона. Чимин рьяно доделывает последние движения и после ощущает тепло разливающуюся жидкость, стекающую по напряжённой руке, и медленно увядающий орган в маленькой ладони.       Чимин сразу прячет руку в рукав, не позаботившись о её чистоте, взгляда не поднимает, он сильно огорчён и обижен. А ещё опустошён. — Ты идиот, знаешь об этом? — Чонгук тщательно вытирается салфеткой, натягивает треники, затем в ванной моет руки, поправляет свои волосы, а Чимин всё сидит, — Когда очухаешься, вали отсюда.       Чимину так тошно. Разочарование накрывает его с головой. Неужели он старался напрасно? И ложь во спасение — напрасна? Почти женские ладошки сжимаются в кулаки. Хочется провалиться под землю, а лучше — стереть Чонгуку память и потом провалиться. Пак поднимает лицо, запачканное непотребством, помадой и, кажется, первыми слезинками, убежавшими из глаз. Чон смотрит на него чуть дольше обычного. Его карий взгляд все так же холоден, но сам факт того, что он устремлен на Пака, — нечто невероятное. — Чонгук, — едва слышно выдыхает Чимин. Квартира почти пустая, и эхо предательски гуляет по ней, донося-таки до Чона слова парня, — я… Ты мне нравишься. Давно уже. Нет, не так. Я… тебя люблю, — говорит с неподдельной серьёзностью.       Молчание. Чимин сомневается уже, что действительно сказал это вслух. Взгляд почему-то расфокусирован и направлен в пол. Лучше уж туда, чем на Чонгука.       Грозный главарь банды в три шага преодолевает расстояние между ними, опускается на колени рядом с заплаканным парнем и нежно прикасается двумя длинныии пальцами к острому подбородку, приподнимая слегка вверх, чтобы можно было заглянуть в зеркала паковской души. — Повтори, — приказывает он. — Люблю тебя. — Как же мерзко, — Чон смеется глухо, не скрывая издевки, — я тебя только пару раз радужным назвал, а ты и рад. И отсосать готов, и ножки раздвинуть, да? С Мином, наверное, практикуешься? Как он, хорош? — Чимин душит в себе жалкие приступы слез, чтобы не выставлять себя еще большим ничтожеством, но тщетно. Мокрые дорожки бегут по щекам, окрашенным следами алой помады. А Чонгук, на минуту остановившись, выплюнул сухо, — Больше не приближайся ко мне, понял?       И уходит, оставляя Чимина наедине с его болью.