Трухлявые сердца

      Ночью тихий осенний дождь превратился в настоящий ливень.       Дворники в машине Орит работали непрерывно. Она неслась по Лос-Анджелесу, вдавив педаль в пол, игнорируя светофоры и дорожные знаки. Стрелка на спидометре медленно тянулась к ста двадцати, единственными звуками в салоне были бешеный стук капель по кузову автомобиля, рёв мотора и прерывистое дыхание Орит. Она вцепилась в руль с такой силой, что костяшки её пальцев побелели, сердце, гоняющее по венам полную адреналина кровь, билось так часто, что Орит чувствовала, что её голова вот-вот готова взорваться. Чувствительная кожа губ всё ещё сохранила жар невинного поцелуя Мелло, и Орит чувствовала, как от этого томительного ощущения сходит с ума.       Стараясь сбежать от мыслей о Мелло, Орит так разогналась, что казалось, её не догонит даже смерть. Ей безумно повезло, что на такой скорости за ней не погнались полицейские, повезло, что она, действуя бессознательно, выбирала тот маршрут, на котором не находилось камер, делающих снимки автомобилей, нарушивших скоростной режим. Скорость лишала мыслей, чувств, проблем. Орит и её огромный автомобиль стали единым целым, причудливым живым организмом, спасающимся от холодных капель дождя и жара первой любви. Когда она наконец-то заметила, что в баке не осталось бензина, и съехала на обочину пустынной дороги, на часах было два часа ночи.       Этого было мало. Орит не чувствовала себя свободной, как это с ней бывало после каждой адреналиновой вспышки. Она сжала руками голову, выбежала под проливной дождь и тут же промокла до нитки. Она бросила взгляд на одну сторону дороги, потом на другую, но не увидела ничего, кроме кромешной темноты. Ни фонарей, ни машин, ни одной живой души, на которую можно было бы выплеснуть все свои чувства. Даже звёзд не было. Орит вновь стало страшно. Поцелуй Мелло будто бы содрал с неё кожу, лишил защитной оболочки, оберегавшей Орит от душевных терзаний и боли. Она попятилась назад, схватилась за дверную ручку и заперлась в своей машине. Трясясь от ужаса, она легла на длинное мягкое сидение, мгновенно впитавшее в себя влагу с волос, кожи и одежды Орит, обхватила свои плечи и зажмурилась, вновь почувствовав себя маленькой. Грохот дождевых капель вернул её в детство, в день, когда она пряталась под кроватью во время ссоры Лили с отцом. Орит ненавидела мачеху. Желала ей смерти с того самого дня, как мама и Керен остались в просторном доме в Лос-Анджелесе, а она, сжав в руках любимую игрушку, вступила на порог дома в захолустном и сыром Новом Орлеане. Ненавидела с того дня, как увидела на лице у мамы первые морщинки, тянувшиеся от носа к уголкам губ. Ненавидела с того дня, как узнала значение слова «измена». Но даже Лили не заслуживала тех побоев, которые уготовил ей Алан Лихман, горячо любимый отец Орит и самый большой мудак во вселенной. Орит слышала глухой удар. Хруст сломанной кости. Грохот опрокинутой полки с коллекционной хрустальной посудой. Орит пролежала под пыльной кроватью всю ночь, забившись в угол, слыша рыдания, суету врачей, разговоры отца по телефону. Она боялась, что он придёт в её комнату, боялась, что причинит боль и ей. Когда этого не случилось, Орит впервые подумала о побеге из дома. Она собрала в целлофановый пакет любимые игрушки, две шоколадки и бутылку воды. Ночь она хотела провести в кустах на заднем дворе у соседей, а на утро отправиться в Лос-Анджелес. Лили её успокоила, её сломанная нога и костыли зародили в Орит семя ненависти к мужскому полу.       Её мысли вновь вернулись к тёплому поцелую Мелло. Первый день её ненависти ко всем мужчинам и сегодняшний день первого проявления любви смешались воедино в её сознании. Орит трясло, холодная одежда прилипла к телу, и от страха впервые хотелось заплакать. Орит знала, что страшит её не темнота и не пребывание в глуши. Она испугалась любви Мелло, сбежала от неё, потому как не могла ответить ему ни взаимностью, ни отказом.       Зачем она вообще в который раз сказала Мелло, что ей нравятся девушки? Очевидно же, что это было ложью. Настолько очевидно, как и то, что её волосы фиолетовые, что её зовут Орит Лихман, и что сейчас она в глубокой заднице. Она закрыла глаза, невольно мыслями вернувшись к этому злополучному вечеру в доме у матери, к объятиям Мелло, его откровению, поцелую, а потом и к их первой встрече, к аварии и знакомству в больнице. Она что-то почувствовала, но это-то что-то было таким неясным и блёклым, что для его рассмотрения требовалось увеличительное стекло эмпатии и сочувствия, которого она была лишена. Орит не заботили ни проблемы, ни чувства других людей… до появления Мелло в её жизни. В первые секунды он показал ей, что мужчины далеко не всемогущие, что человеческое тело хрупкое, кому бы ни принадлежало, что одинаково легко по неосторожности убить как женщину, так и мужчину. А после… он был так дружелюбен. Орит зажмурилась, и перед её глазами вновь предстал Мелло, каким она его увидела впервые: в бинтах, почти не проявляющий эмоций, с умным, но выгоревшим, мёртвым взглядом. Вот почему она почувствовала, что он хотел умереть, его глаза говорили за него. И… после ЭТОГО(Орит сталась избавиться от воспоминаний о поцелуе, мысленно игнорируя его) его взгляд стал… другим. Для Орит, несмотря на шрам в половину лица, внешность Мелло была довольно привлекательной, а теперь, с этой полной азарта улыбкой, с горящим взглядом и энергичными жестами он показался ей по-настоящему красивым. Наверное, именно таким Мелло был в то счастливое для него время, когда мир ещё не надеялся поймать Киру. Орит проводила параллели, сравнивала и оценивала. Неужели она была тем человеком, что вернул Мелло то пламя жизни, так необходимое ему? Ей казалось, что она оставляет после себя только пепелище. Выглядя беззаботной и самоуверенной, она каждый день ненавидела себя за брошенную учёбу, за Хелен Голдсмит, за то, что была не в силах помочь людям, когда они в этом нуждались. Орит закрыла лицо руками. Долго сдерживаемые слёзы всё же пролились из её глаз, вырвав из самого сердца болезненный крик. Она так сильно ненавидела себя, так долго грызла себя за собственное существование, что никак не могла смириться с тем, что её любят. Это было неправильно! Несправедливо! Нечестно! Лучше бы Мелло ненавидел её, лучше бы затаскал по судам, лучше бы пристрелил из своего пистолета, а не дарил эту тёплую и нереальную надежду, не сжёг бы дотла жаром своего поцелуя.       Орит рыдала, пока не обессилела, а когда обессилела, жутко захотелось спать. Дождь убаюкивающе стучал по кузову автомобиля, за окном не было ни одного светлого пятнышка, из-за чего Орит казалось, что она находится в личном, пустом и безыдейном аду. Орит решила для себя, что здесь даже уютно. Она смотрела в потолок, едва различая его очертания в этой кромешной тьме, вытянула руку вверх, невольно представляя, что Мелло сожмёт её и вновь согреет тем самым незнакомым, почти смертельным теплом. Орит закрыла глаза и вновь представила его лицо рядом с собой, так близко, что могла ощутить его сильное дыхание. Свои чувства она не могла точно описать. Она вспомнила, что любовь обычно приравнивают к пламени во всяких сопливых книжках и сериалах для девочек. «Я сгораю от любви к тебе» — вспомнила Орит валентинки, которые присылали её одноклассницам поклонники в Новом Орлеане. Тогда и сейчас эти кусочки раскрашенного картона вызывали у неё отвращение. То, что она чувствовала к Мелло с первого дня, не было похоже ни на пламя, ни на сгорание заживо. Это был взрыв. Сила, которая уничтожила Орит за секунду, которая заставила камень её сердца треснуть и раскрошиться, превратив её в плаксивую маленькую девочку, которой она не была уже десять лет. Как-то незаметно для неё Мелло подобрался слишком близко, и теперь игнорировать его не получалось даже мысленно. Орит придумала подходящее сравнение, чувствуя новый позыв разрыдаться. Мелло был её Хиросимой.       Наверное, Орит заснула. Её привёл в чувства звонок на мобильный. Свет экрана на мгновение ослепил её, на часах было четыре утра. Мобильник выпал из руки Орит и болезненно грохнул ей по лицу, заставив её мгновенно взбодриться. Пальцы не удержали его, когда она увидела, что звонит ей Мелло.       — Алло, — ответила она хриплым, сонным голосом.       — Где ты? — прямо и резко спросил Мелло. Орит сквозь шум дождя слышала странную суету в доме.       Орит понимала, что в обычной ситуации она ответила бы «в пизде» и не стала церемониться с человеком. Но не с Мелло. Ему грубить было невыносимо тяжело.       — Машина заглохла, бензина нет, — ответила она, удивляясь грусти, появившейся в её голосе. — Я… не знаю, где нахожусь. Тут нет ни дорожных знаков, ни указателей. Даже долбанных фонарей нет!       Орит закрыла лицо рукой. Удивительно слабой она себя чувствовала рядом с этим мужчиной. Она тяжело дышала, боясь, что голос сорвётся и Мелло увидит, насколько она беспомощная, какая жалкая в данный момент.       — Ну-ну, — Орит слышала в его доброжелательном тоне облегчение. — Зайди в навигатор на телефоне и выясни, где ты. Я сейчас приеду.       — Вот только не надо страдать хуйнёй, — огрызнулась Орит. — Я сама выберусь, как настанет утро.       Мелло тяжело вздохнул.       — Быстро, — ласково произнёс он, заставив Орит покраснеть до корней волос. — Я ненавижу ждать.       Она подчинилась, а последующие полчаса превратились для Орит в обратный отсчёт. Она давно выехала за пределы Лос-Анджелеса и остановилась на дороге, ведущей в Долину Смерти. Как символично, — хмыкнула Орит, — как раз смертью я и хотела закончить свою поездку к матушке. Она ждала Мелло, затаив дыхание, и когда увидела свет фар такси, тут же напряглась, забыв, что двери заблокированы, и их не открыть. Опомнилась она не сразу, Мелло успел промокнуть до нитки, и Орит ожидала, что он точно сорвёт на неё злость.       Он поставил себе под ноги большую канистру бензина и пакет. Сняв с себя мокрую куртку, Мелло закинул её на спинку сидения. Орит застыла.       — Занесло же тебя, — только устало хмыкнул он. — Неужели я так тебя пугаю?       Орит отвела взгляд, не найдясь с ответом.       — Я привёз тебе поесть, — он поставил большой пакет на сидение между ними. У Орит от одного запаха жареного мяса мгновенно заурчало в животе. — О. Вижу, не зря.       — Отстань, — вздохнула девушка. — И спасибо. Я… доставляю столько неприятностей.       — Не больше, чем Кира.       Орит встретилась с ним взглядом и впервые на своей памяти глупо улыбнулась. Она опустила взгляд на пакет и раскрыла его. Она думала, что Мелло побывал в каких-нибудь забегаловках или заведениях быстрого питания, но для них он был слишком брезглив. Ароматное мясо было упаковано в маленькие пластиковые коробочки, в пластиковых тарах были разнообразные салаты и рыба — Мелло не знал о вкусовых предпочтениях Орит и потому не мелочился. В термосе был горячий чай. От такой заботы у Орит защемило сердце.       — Боюсь, всё уже остыло, — вздохнул он. — Хотя, я заехал в ближайший к тебе ресторан.       — Эй, — мягко начала Орит. — Вовсе не обязательно…       — Обязательно.       — Ты мог ограничиться простой забегаловкой, — она напряглась, видя, что он снова упрямится.       Мелло перевёл на неё взгляд и игриво улыбнулся. Больше он не был тем парнем, с которым Орит познакомилась в больнице. Он был решительным, с искрой во взгляде и лёгким высокомерием в лице. Теперь Орит видела перед собой не разбитого и усталого человека, а хитрого и могущественного охотника на бешеного зверя по имени Кира.       — Не мог, — ответил он. — Я давно уже не подросток, чтобы угощать тебя чем-то настолько низкопробным.       Орит опустила взгляд, краснея.       — Слишком много для меня, — сказала она. — К тому же… ты до нитки вымок. Так что тоже будешь есть.       — Ненавижу, когда меня контролируют.       — Мы квиты.       Ранний завтрак прошёл в относительном молчании. Только шелестела обёртка и дождь стучал по металлическому кузову автомобиля. Орит понимала, что за один такой обед не хватит всех её денег на кредитной карте, и в панике соображала, как бы не остаться в долгу перед Мелло. Он мужчина, а значит, потребует от неё ответного подарка — такова их корыстная сущность.       — Я побывал в твоей комнате, — начал он, когда они разлили по пластиковым чашкам чай из термоса. — Искал тёплую одежду.       С этими словами он протянул Орит её чёрную косуху. Она вновь покраснела, понимая, что теперь они с Мелло полностью гармонируют — оба в кожаной одежде, оба в одной машине и оба… влюблены? Последнюю мысль Орит решила отвергнуть.       — Странный ты, — вздохнула Орит.       — Почему?       — Ну… если б я застряла на обочине в Орлеане, отец бы точно не помчался мне на помощь, — она говорила спокойно, с досадой, будто бы разочаровавшись, что Мелло не проявляет к ней жестокости. — А если бы приехал, то обматерил бы так, как я не материлась всю свою жизнь. Знал бы ты, как я ненавижу его… Он считает себя религиозным человеком, а мне кажется, что его религия — Сволочизм.       — И из-за своей ненависти к отцу ты теперь убегаешь от меня?       — Типа того, — она убрала руки в карманы куртки. — Знаешь… если по-честному, я боюсь, что мир полон таких же мудаков, как он. Сперва я считала всех его баб, которых он приводил домой «в гости», пока не сбилась со счёта. И… в Орлеане я только больше разочаровалась во всём.       Мелло внимательно слушал её, сжимая в руке тёплую чашку чая.       — Я… не знаю, почему убежала, — извиняющимся тоном сказала Орит. — Наверное, боялась, что… всё станет слишком серьёзным, — с трудом произнесла она. — Боялась, что ты… ну…       — Брошу тебя так же, как твой отец бросил Шарон?       — В яблочко.       — Орит, — он улыбнулся, одним глотком пригубив горячий чай и отставив чашку. — Я большую часть жизни ненавидел Киру. В пятнадцать лет я сбежал из детского дома без денег, без особых возможностей и без шансов выжить. Ты не представляешь, как мне было тяжело, как одиноко, сколько я пережил… пережил и дошёл до победного конца. И теперь у меня хватит терпения, чтобы развеять твои сомнения.       Орит вновь почувствовала то сводящее с ума желание убежать. Вот только бежать некуда, и она с Мелло заперта завесой дождя в ещё более маленьком пространстве, чем кухня в доме матери. Она отставила чашку и скрестила руки на груди, переведя взгляд на Мелло.       — Почему я? — невыразительно спросила Орит. — Я же… пацанка.       — И что? — Мелло подсел поближе к Орит, чувствуя, что она даёт слабину.       — Ну… ты ведь такой брезгливый, — она вздохнула. — Любишь всё лучшее, всё чистое и красивое. То обувь натираешь до зеркального блеска, то покупаешь еду в ресторанах. А у меня в комнате такой срач… даже стыдно.       — Хм, — он хмыкнул. — Вот как ты о себе судишь? Что ж, давай я опишу тебя, какая ты в моих глазах. Я вижу перед собой печальную, пережившую трагедию девушку, вижу твой тяжёлый взгляд и татуировку на руке, которая означает жажду перемен. Вижу твою добрую, беззлобную улыбку и враждебность к жестокому миру. Да и в твоей комнате, пускай ты живёшь там недолго, всё молит о порядке и стабильности. И, чтобы тебя отрезвить и разозлить, я, рискуя сболтнуть грубость, скажу, что не существует мужчины, который бы тебя не захотел.       Его слова подействовали, Орит мгновенно напряглась, превратившись в один оголённый нерв.       — Да, — грустно усмехнулся Мелло. — Я тоже мужчина. Мне нравится твой воинственный, бунтарский характер, но и на твою красоту я не могу закрыть глаза.       Орит судорожно вздохнула, сжав кулаки. Она зажмурилась, когда Мелло пальцами ласково убрал прядь фиолетовых волос ей за ухо. В эти секунды она прислушалась к своим ощущениям. От прикосновения Мелло по телу пробежали такие мурашки, что она вздрогнула, но, что было для Орит удивительнее всего, она почувствовала жар внизу живота, почувствовала, как её соски отвердели и теперь болезненно упирались в ткань лифчика. Она надеялась, что в темноте, царившей в машине, Мелло не увидит явные признаки сексуального возбуждения, что шум дождя заглушит удары её сердца.       — В машине довольно холодно, — издалека намекнул Мелло. — Не хочешь согреться?       — Каким образом?       — От тебя требуется только одно — не упираться.       Он подсел совсем близко и, прежде чем Орит успела защититься, сжал её в крепки объятиях. Она почувствовала себя беззащитной, видя, какие на самом деле у Мелло широкие плечи, чувствуя его сильные руки и жар. Она отвела взгляд и, закусив нижнюю губу, обняла Мелло в ответ. Она решила, что человек, приехавший к ней в четыре утра с канистрой бензина и дорогой едой из ресторана, достоин хотя бы капельки благодарности. Более того, рядом с ним не было страшно. Орит сомневалась, что рядом с ним может испытывать что-то ещё, кроме этого животного, обжигающего возбуждения.       — Наполним бак, как закончится дождь, — предложил он.       — Он может идти несколько часов, — ответила Орит, краснея до кончиков ушей. — Разве у тебя нет сегодня дел?..       — Есть одно, — прошептал он на ухо Орит. — И очень важное.       Она содрогнулась, вновь губами ощутив жар от поцелуя. Мелло не торопился. Он начинал постепенно и очень умело, сперва поцеловав нижнюю губу Орит, потом верхнюю. Она закрыла глаза, чувствуя слабые уколы от его однодневной щетины. Её губы раскрылись, когда Мелло сильнее прильнул к ним, их языки соприкоснулись, и от этого она почувствовала, как у неё мгновенно подскочило давление. Если бы Орит стояла, Мелло бы пришлось крепче держать её, чтобы она не свалилась в обморок. Грохот дождя стихал, и Орит впервые жалела о том, что погода в прибрежном городе сменяется на удивление быстро, но Мелло, казалось, ничего и не слышал. Погода была всего лишь предлогом подольше побыть с Орит наедине и потискать её в тесной машине. Она впервые тянулась к мужчине за лаской, а он сильнее прижимался к ней, чувствуя, как его пустую и бесполезную жизнь наполняет смысл.

***

      Керен чувствовала себя неловко, оставшись наедине с едва знакомыми людьми. Она знала, что находится в кругу друзей, понимала, что опасаться никого ей не следует, однако сидела натянутая, как струна. Даже на своей территории Керен понимала свою уязвимость, ожидала, что один из молодых людей с лёгкостью её обидит или пристыдит. Сальвадор давно уже вовсю храпел, накрывшись тёплым пледом, Саманта неустанно шила новое платье, и её глаза после бессонной ночи и ручной работы стали красными. Мэтт клевал носом, переместившись в гостиную с чердака и уставясь в экран телевизора, Керен сидела рядом в кресле и изо всех сил сжимала колени. Генрих беспокойно ходил туда-сюда по комнатам, скрестив руки на груди. Он сделал пару звонков, но это были разговоры с полицией штата и курьером, а Орит он так и не позвонил. Керен решила для себя, что Генрих, если и волнуется о ней, прекрасно понимает, что с такой девушкой вряд ли случится какая-то неприятность.       Керен подтянула колени к груди. Неправильно это. Ей нужно беспокоиться об Орит, звонить ей ежесекундно и уже поставить на уши полицию, а вместо этого она испытывает только равнодушие. Керен чувствовала себя опустошённой. Ей казалось, несмотря на маленькое и хрупкое тело, что она занимает слишком много лишнего пространства. Казалось, что люди время от времени травятся, стоит им подышать с ней одним воздухом. Казалось, что такой человек, как она, вообще должен запереться в комнате и сделать её своей гробницей. Керен тяжело вздохнула. Как много, оказывается, осознаёшь, оказавшись в незнакомой атмосфере неудавшейся вечеринки рядом с чужими людьми. Если бы Орит не приехала, Керен и не подумала бы, что хоть раз в жизни пригласит домой парня. Осознавала, что Лорен Смит гордо задирала бы нос при виде её, что никогда бы не испытала адреналина при езде по встречной полосе… Керен глубоко вздохнула. Ещё яснее она осознавала, что работа в юридической области ей совершенно не подходит. Всю жизнь её неказистое окружение составляла одна Шарон Лихман, а сейчас за этот месяц она познакомилась со столькими людьми, связанными с законом… Взять хотя бы Генриха. Он немного старше Керен и Орит, но весь горит желанием стать лучшим и прекрасно разбирается в выбранной области. Или Мелло и Мэтт. Малолетки, но поймали преступника, от которого трясся в ужасе весь мир. А Орит? Ей всего восемнадцать, но она достаточно наглая для общения с преступниками, достаточно решительная для захвата, достаточно смелая для спасения жизней. Даже драться умеет и водить машину. Она станет хорошим полицейским, если только учёба раньше не надоест ей.       А что может предложить Керен со своим первым курсом юридического колледжа? Маленькая, скромная, нерешительная девушка, которая и голоса не подаст в свою защиту. Как ей защищать или обвинять подсудимого? Как она способна вести собеседование? Наверное, Керен и раньше, на фоне смелых и безрассудных сверстников чувствовала себя отвратительно слабохарактерной, только старалась не обращать на такую неприятную черту характера внимания.       — Не нужно расстраиваться, Керен, — попытался приободрить её Генрих, не зная о причинах истинных переживаний девушки. Он лучезарно улыбался, будто ничто его не тревожило, однако этот вечно печальный взгляд резко контрастировал с улыбкой. — С Орит всё в порядке. Я невысокого мнения о Мелло, но вреда он ей не причинит.       Мэтт шумно зевнул.       — Просто он, мягко говоря, — продолжал Генрих, — не подходящей комплекции для этого. В случае чего он вернётся без пары передних зубов.       — Орит же не дикарка, — вздохнула Керен. — Хотя… кого я обманываю? Она умеет вести себя… менее резко?       — А? — Генрих удивлённо взглянул н Керен, будто не понял вопроса. — О, ты, должно быть, говоришь о манерах. Безусловно. Просто ей это неинтересно, да и с… таким отцом, я бы, наверное, тоже использовал грубость, как самозащиту, — он занервничал. — Хотя, о чём я? Ха-ха, совершенно вылетело из головы. Ах да, манеры Орит… они, как солнечное затмение — явление нечастое.       Керен наклонила голову набок, списав нервозность Генриха на усталость. Вторые сутки он проводит без сна, и, наверное, его нервная система уже не выдерживает. Хотя лицо не выглядит усталым, но в движениях заметна резкость, да и голова его порой дёргается вбок, будто в приступе паники. Керен уткнулась носом в колени. Признаков нервного напряжения она старалась не замечать.       — У тебя хватит манер на троих, — вновь шумно зевнул Мэтт.       — Это не прозвучало, как комплимент, — спокойно, без тени агрессии ответил Генрих.       — Мама учила меня не доверять слишком добропорядочным людям, — просто ответил он. — В общем-то, не зря. Один такой добропорядочный доктор лишил меня её…       Мэтт действовал слишком резко и лгал слишком нагло, надеясь, что слова попадут в цель. Его мама умерла иначе, он мысленно извинился перед ней за то, что помянул её ушедшее в историю имя, но зато ложь вышла первоклассная. Орит упоминала, что мать Генриха умерла после тяжёлой болезни, и он мог винить кого угодно в её смерти, возможно, даже себя. Мэтт не знал, почему ему так хотелось сломать Генриха. Наверное, существует такой тип людей, который притягивает к себе магнитом всё зло этого мира, и всё равно не может проявить ни боли, ни обиды, ни горечи. Инстинктивно хотелось стереть улыбку с лица таких людей, заставить их хмуриться и хвататься за голову. Да и с другой стороны, Мэтт просто искоса поглядывал на этого человека, завладевшего вниманием и расположением всех людей в этом доме. Разве что, Шарон и Мелло не прониклись симпатией к этому обаятельному говнюку.       — Мэтт, — вместо Генриха откликнулась Керен. — Мне жаль…       Она уткнулась носом в колени. Долго копившиеся в ней слёзы усталости, обиды на этот жестокий мир и бессильного гнева пробились сквозь тугую пелену безразличия. Керен тихо всхлипывала и никак не могла остановиться, она не желала привлечь внимания своим проявлением чувств, без конца утирала глаза и прятала лицо, но ничего сделать с собой не могла.       — Эм… Керен? — Мэтт несмело протянул к ней руку и похлопал по плечу. — Да ладно тебе. Это же было давно. Я уже смирился…       Генрих молчал. Слова Мэтта его не задели, он прекрасно понимал, что его провоцируют. Так же он понимал, что Орит разболтала о нём слишком многое. Повзрослев, Генрих уже перестал кого-либо винить в смерти мамы. Это бесполезно, да и что толку от лишней ненависти, если она всё равно не вернёт его в счастливое детство? Мама… Генрих совершенно не похож на неё. Ни внешне, ни внутренне. Всякий раз, как Генрих начинал забывать лицо матери, он отправлялся на её могилу в Новом Орлеане, смотрел на одиноко стоящее надгробие с выцветшей фотографией и ничего не выражающей эпитафией «Помним, любим, скорбим». Наглая ложь, — подумал Генрих и едва подавил грустную улыбку, — никто тебя не любил после моего появления, никто о тебе не помнил, никто не скорбит. Мама… неужели ты была настолько безрассудна, чтобы связываться с женатым человеком? Ты не была легкомысленной, ты всегда учила меня быть сострадательным и понимающим, ты не принимала поспешных решений, не была ветреной. Неужели… твоя любовь к этому человеку была так сильна, что стоит всей той ненависти, которую изрыгала на тебя родня?.. Неужели краткий миг любви стоил того, чтобы последние свои годы ты провела, будучи всеми отринутой? Неужели вся моя жизнь стоила того, чтобы разбить сердце чужой семье? Я был ещё мальчишкой, когда тебя не стало, мои воспоминания могут искажаться, но… какой бы ты ни была на самом деле, я буду любить тебя. И моя любовь будет сильнее всего того презрения, какое тебе пришлось стерпеть.       — Это нервное напряжение, — со вздохом едва слышно произнёс Генрих, переведя взгляд на всхлипывающую Керен. — Обними её. Ей нужна поддержка.       Мэтт перевёл взгляд на Генриха, но увидел в его глазах только всепоглощающую грусть. Он не издевался и не улыбался, просто печально смотрел на Керен. Казалось, он хотел потрепать её по каштановым волосам, как маленькую сестрёнку. Он даже протянул к ней руку, но тут же убрал её, нахмурившись. Он чувствовал, что не способен кого-либо утешить, что людям будет только больнее, если он вторгнется в их личное горе. Он кивнул Мэтту и вышел из гостиной, заставив его пожалеть о выдуманной лжи про смерть матери.       Мэтт сел поближе и несмело сжал худые плечи Керен в своих руках. Внезапно она показалась ему совсем хрупкой, точно маленькая фарфоровая куколка, внутри которой сплошная пустота. Он не знал, что говорить. К подобному состраданию Мэтт был непривычен, и потому чувствовал стыд за собственный слова.       — Эй, — только и произнёс он, похлопывая Керен по плечу. — Ты чего?       Но она не ответила, только уткнулась носом в его грудь, чувствуя, что говорить ей ещё больнее, чем плакать. Её не пугало и не расстраивало бегство Орит, ей было наплевать, что Шарон оставила её дома с едва знакомыми людьми, да и на самих людей ей было всё равно. И это равнодушие заставляло сердце Керен сжиматься от боли. Она сжала руки в кулаки, уткнувшись в грудь Мэтта, и плакала до тех пор, пока не уснула, что с её стороны было весьма небрежно.       Ночь была поздняя, так что нет ничего удивительного, что людей сморил сон. Даже Саманта отложила шитьё и уснула под убакивающий бубнёж фильма из ноутбука и мирный храп Сальвадора. Мэтт задремал, так и не выпустив Керен из объятий, и только Генрих, держась на нечеловеческой силе воле, держался изо всех сил и пытался не спать. Он бесшумно проверил комнаты и с удовольствием для себя отметил, что Мелло опрометчиво забрал пистолет из комнаты Орит. Это очень хорошо. Не так сложно прикрепить на оружие миниатюрный маячок и отследить местоположение нового врага. Но не только это заставляло Генриха не спать. Обычно Орит не была против, если он нагло рылся в её вещах, и он решил, что и сейчас она не вспылит, если он немного больше узнает семью Лихман. Комната Керен не приглянулась ему, Генрих решил, что эта девушка будет ему совсем неинтересна, в комнате Шарон всё было таким стерильно чистым, как бывает только у вдов и разведённых женщин — даже отпечатков пальцев, наверное, нигде нет. А вот в гостиной комнате он нашёл старые, потёртые и пыльные альбомы с фотографиями.       Генрих сидел за обеденным столом и листал альбомы. Он был бледен, его руки тряслись, и потому он считал себя везунчиком, что в данный момент его никто не видит. Он нашёл фотографии молодой Шарон, которая была до безумия похожей на Орит, вот только была в разы женственнее, видел малюток Керен и Орит, многочисленных родственников семьи, о которых знал вскользь. Были здесь и чёрно-белые фотографии, и снимки с Полароида, и винтажные фото, и даже детские рисунки. Эти альбомы были пропитаны счастливыми воспоминаниями о давно ушедших годах. Здесь не было новых снимков, вероятно, сейчас Лихман не печатают фотографии и хранят их в цифровом формате. Вот только главного Генрих никак не мог найти. Фотографии Алана Лихмана. Шарон вырывала, вырезала и жгла все изображения человека, разрушившего её жизнь и лишившего дочери. С одной стороны Генрих считал, что это к лучшему, но с другой… она будет в ярости, как только её память хотя бы немного прояснится.       Последняя страница большого, толстого, формата А3 альбома. Генрих замер, увидев то, что давно искал. Алан Лихман. Человек, который в данный момент разделяет судьбу матери Генриха, Дианы Мартин, испытывая чёрную, всепоглощающую ненависть своей родни. Ты заслужил это, — Генрих сжал цветную фотографию улыбчивого, невероятно красивого мужчины пальцами, — ты должен сгореть в гневе, ты должен разделить её боль…       Он вздохнул и подошёл к зеркалу, держа фотографию рядом со своим лицом. Этого он и опасался. Сходство было абсолютным, и отросшие кудри ничуть не делали Генриха менее похожим на Алана. Тяжело вздохнув, Генрих аккуратно сложил фотографию и убрал её во внутренний карман толстовки. Сейчас Алан Лихман набрал вес и поседел, так что неудивительно, что с годами сходство между ними утратилось. Хорошо, что Шарон уничтожила практически все его фотографии, это упрощало Генриху задачу.       Он вернул альбомы на место, стараясь не шуметь, поставил их так, что не было заметно, будто кто-то к ним прикасался. Только сейчас Генрих почувствовал невероятную усталость, осознал, что ещё немного, и точно свалится с ног. Он перевёл взгляд на задремавшего Мэтта, и это придало ему сил для дальнейшего бодрствования. Тяжело уснуть, когда под носом находится враг, ещё тяжелее уснуть, когда дождь заканчивается и на горизонте белеет полоса рассвета. Он сидел на кухне, и ему казалось, будто фотография во внутреннем кармане толстовки обжигает ему кожу.       Когда Орит вернулась домой, на улице стало совсем светло. Из-за туч осеннее солнце не выглянуло, но и дождь больше не лил. Всё было серым и невыразительным, как и сам Генрих. Он вышел встретить Орит, и к неудовольствию для себя отметил, что её машину на обратном пути вёл Мелло. Генрих удивился и ещё больше возненавидел себя, когда ему удалось выдавить привычную, лучезарную, лживую улыбку.       — В доме все уже давно спят, — проговорил он вместо приветствия. — Постарайтесь не шуметь.       Орит и Мелло прошли в дом. В этот раз она не позволила ему взять себя за руку. Внезапные отношения смущали её настолько, что она не могла спокойно реагировать на обыкновенное прикосновение, и, что напрягало Орит больше всего, так это резкое и сильное возбуждение от близости Мелло. Когда он целовал её, ей казалось, что ещё немного, и она вот-вот кончит от обыкновенного, правда, очень чувственного поцелуя. Мелло же лишь усмехался. Он чувствовал своё превосходство над ситуацией и поэтому позволял себе нагло касаться Орит, останавливаться на всех светофорах дольше положенного и крепко целовать её в губы или двусмысленно намекать на встречи наедине. С Орит он чувствовал себя… более значимым, нужным, и это ощущение придавало ему сил.       — Нам пора собираться, — Мелло потёр шею, устало оглядывая гостиную. — Спасибо за приятный приём, но я уже дико хочу спать. Да и Мэтт того же мнения.       — Спальных мест вполне достаточно, — начала Орит.       — А жаль, — шепнул ей на ухо Мелло. — Иначе я бы с радостью уснул в твоей кровати.       Орит покраснела и отправилась на чердак будить Саманту. Мэтт проснулся с трудом, вместе с ним пробудилась Керен. Она долго извинялась за свою истерику перед Мэттом, но так обессилела, что её слова звучали невнятно. Мелло на прощание чмокнул Орит в щёку, но Керен засыпала на ходу и не заметила этого. Орит же коснулась места поцелуя и со злобой закрыла входную дверь.       — Ты уверена, что это подходящий человек? — спросил у Орит Генрих, ведя Керен в её спальню. Он закрыл за девушкой дверь и услышал, как звонко скрипнули пружины её кровати, когда на них свалилось усталое тело.       — Ты о Мелло? — начала Орит. — Ну… так сразу и не скажешь.       — Я волнуюсь, — признался он. — Уровень преступности в Лос-Анджелесе гораздо выше, чем в Орлеане. Ты не замечала за ним ничего криминального?       Орит задумалась. Генрих едва смог сдержать торжествующую улыбку. Своими словами он посеял в её сердце семя сомнений, и ему оставалось ждать, когда оно прорастёт.       — Если ты так говоришь, — уклончиво отвечала Орит, — значит, сам уже в чём-то его подозреваешь.       — Ну что ты, — тихо засмеялся Генрих. — Я, конечно, помешан на своей профессии, но не настолько, чтобы подозревать своё окружение. Эта стадия психического расстройства начнётся у меня только после двух лет со дня официального трудоустройства.       — Тогда… всё ништяк? — наклонила голову набок Орит. — Вы же не будете выяснять кто круче и мериться пиписьками?       — О, я не настолько ребёнок, — тихо засмеялся Генрих. — Но если он тебя чем-то обидит, я узнаю об этом, даже если ты будешь это тщательно скрывать.       — Я знаю, — она выставила кулак вперёд, Генрих по нему стукнул костяшками пальцев. — И… я рада, что ты приехал. Я успела заскучать за эти недели.       Генрих почувствовал болезненный укол в сердце, а когда Орит обняла его, стало ещё больнее, ещё тягостнее и мучительнее. Он не должен был быть здесь. Не должен вмешиваться в её безрассудное счастье, не должен топтать дом несчастной семьи своими грязными ногами. Но… ничего не поделаешь. Он обнял Орит в ответ, по-дружески похлопав её по спине, после чего оба ушли спать. Орит заснула счастливой, в то время как Генрих мучился кошмарами, и снилось ему его страшное детство в приюте.