Биполярность

Весь тот путь, который прошел парень всего за полчаса, казался необычно коротким по сравнением с другими днями, когда передвигать ноги к этой обители зла, называемой родным домом, возможно было только при условии, что недавно прилетали робо-копы с планеты Нибиру и благосклонно наделили всех желающих, в число коих, естественно, входил Шото, нечеловеческими сверхпособностями, заключающимися в силах делать все то, на что душа отчаянно просит плюнуть и забить, при этом смотавшись куда подальше в поисках хоть какого никакого, но умиротворения на глубине этого бренного мира. А на этот же раз пешая прогулка смогла остудить больную голову, даже, можно сказать, принесла так называемое состояние «затишья перед бурей», о чем думать точно не хотелось. Мысли переплетались, скатываясь в клубок ударяющих по нервам щепок, путались, словно в голову залез плотоядный червь, и вновь возникали в голове с невероятной скоростью, вызывая ненормальное желание пробить себе голову об стену. Такое бывало редко, чаще всего только наедине с самим собой, ведь домой Шото обычно шел с друзьями, так как им всем было как раз по пути. Именно сегодня они все вместе планировали пойти в излюбленное для посиделок кафе, чтобы наконец-то расслабиться и обсудить планы по поводу университетского мероприятия, подготовка к которому пала тяжелым грузом на плечи Ииды и, что удивительно, Шото, а также еще пары девчонок. Иида был старостой группы, поэтому буквально первый вызвался сам, а вот Шото пришлось уговаривать всеми возможными способами, хотя, что скрывать, профессор Айзава не поскупился даже на шантаж, начиная давить на то, что ранее Тодороки никак в жизни университета себя не проявлял, что может не очень хорошо сказаться на его оценках в будущем. Как бы не хотелось признавать, но это была правда, потому что уже все, за исключением, конечно, его самого, уже принимали где-либо участие: Иида вообще берет на себя почти всю работу во время любого мероприятия, будь то поездка или какой-нибудь глупый концерт, а Изуку также неплохо нагружают в университетской газете на постоянной основе, куратором которой был довольно строгий по части работы, но добрый в обычной жизни всем известный и наименованый на награду за написанную диссертацию литератор Тошинори Яги. Поэтому так и получилось, что все вокруг заняты делом, кроме Шото, участвовать которому в этом всем было сложнее всего. Ведь теперь, помимо всего прочего, придется еще и с теми девушками хоть какой-то контакт для совместной работы налаживать, — Тодороки слегка задумался, припоминая их имена: кажется, Урарака и Тсую. Все же не хотелось всю работу взваливать на плечи одного Ииды, у которого и без этого полно забот, и не только по части универа. Конечно, то, что его вынудили участвовать в организации мероприятия и, по сути, выполнять незаложенную в его генетическом коде работу, включающую в себя общение с другими людьми, не считая двух его друзей, не очень хорошо, но не то чтобы настолько катастрофично, из-за чего придется преодолевать депрессию каждое утро, заново открывая глаза и с немым ужасом осознавая, что теперь вновь придется все подготавливать к наводящему безудержную панику мероприятию, как в каком-то второсортном галливудском ужастике, снятого на коленке. С девушками сразу довольно дружелюбно договорились так: они все разделятся на группы по два человека и придумают каждый свой план действий по подготовке, а уже после посредством голосования выберут, чей лучше. Шото было как-то глубоко плевать на подобное мозгоперетирательство, но понравиться это все должно было именно студентам, поэтому нужно было хотя бы создать имитацию хоть какого-то выбора, при этом не забывая укладываться в выделенный бюджет. При мысли о всем этом Тодороки в миг почувствовал себя настоящим моральным уродом: мало того, что он оставил там бедного Ииду, так еще и незаинтересованное в общем балагане лицо в виде Изуку, который великодушно негласно согласился помочь со всем этим своим друзьям. Потому что, опять же, у Теньи и так много дел, а Шото, мягко сказать, вообще ни черта этом не понимает. Вот если бы спросили его, то Тодороки предпочел бы вообще ничего не устраивать, а просто либо отсидеться дома, либо завалиться куда-нибудь компаниями, — в его случае, лучше маленькими. И вмиг настроение снова упало вниз. В который раз Шото мысленно убеждается, насколько святые и бескорыстные у него друзья: дали уйти без лишних вопросов и упреков в сторону того, что, может быть, парень просто таким образом пытается «откосить». Даже дату встречи не поменяли, видимо, все же решив сначала все начать делать самим, а после уже потом подключить и его. Поэтому в голове сразу же возникла твердая мысль: завтра определенно нужно извиниться за этот внезапный уход. Или же угостить ребят кофе за его счет в качестве компенсации за их общее потраченное время. Приятный ветер ласкал лицо, а свежий воздух был как никогда кстати, если не считать того, что на улице как-то внезапно потемнело, хотя еще некоторое время назад Шото был уверен в невозможности наступления вечера так быстро. Это, конечно, если не брать в расчет вероятность того, что Тодороки наконец-то сошел с ума и у него, как у любых нормальных психов в период обострения, начались визуальные галлюцинации. Но, все же подняв голову вверх и глянув на заплывшее темными серыми пятнами некогда чистое и голубое небо, парень догадался, что пока за его психологическое состояние волноваться не стоит, ведь по многочисленным недовольным взглядам людей вокруг можно было понять, что кажется это ни одному ему. Тодороки устало вздохнул, прикидывая, что ко всему прочему навалившемуся на него за последние двадцать четыре часа не хватало только дождя, когда зонтика, конечно же, по закону жанра с собой не имелось, а домой нужно было попасть в кратчайшие сроки, ведь неизвестно, что там такого стряслось, но одно парень знал точно: если что-то серьезное, то даже факт того, что на улице был дождь, не остановит его отца от применения, как он обычно выражается, «отчаянных мер» для такого «неблагодарного отпрыска, как он». Насколько Тодороки уже знает и заучил, «отчаянные меры» делились у Энджи на два подтипа, разделяющихся по мере своей жесткости: первый — капитальное лишение всех приборов, что могут хоть как-нибудь связять Шото с внешним миром, и физическое принуждение нахождения в четырех стенах без доступа даже к глотку свежего воздуха; а второй, хоть и применялся очень редко, был намного жестче — телесные наказания, испытать которые Шото бы не пожелал даже самому злейшему врагу. И после постоянный контроль его шестерок, во время которого парень отчаянно пытается избегать встреч со своими друзьями как можно сильнее, дабы не предстать перед ними в настолько жалком виде, ведь заметить его могли только они. Потому что синеющие синяки и краснеющие гематомы, расплывающиеся по поверхности кожи жидкой акварелью, он тщательно прячет под длинными рукавами рубашек и, иногда, когда дела совсем плохи, особенно в районе шеи, водолазок в плюс тридцать, а его устоявшаяся маска безразличия даже, незнакомого с ним лично, конечно, безумца не навела бы на мысль, что что-то не впорядке. Но, когда на тебя с жалостью и полным пониманием всего происходящего смотрят две пары знакомых глаз, кажется, что мир полностью переворачивается, делает кульбит и, словно из новенького мощного огнемета, палит прямо по разыгравшимся чувствам и нервным окончаниям, заставляя прогореть все внутри до самого основания. Поэтому стоять там, прямо перед ними, с обычным и как всегда невозмутимым лицом становится просто физически нереально, ведь глотку с каждой секундой сильнее душит ком кислой желчи и горькой обиды внутри распоротого чужим сочувствием тела, ведь, как ни крути этот камуфляжный кубик Рубика под названием «решение проблемы», просто удалиться на некоторый промежуток времени из их жизней, пока гнев отца не сменится на милость и прощение — всегда кажется наилучшим решением. Убегать, конечно, далеко не выход, но и вмешивать кого-то в его и без того гадкую жизнь — тем более. И вот внезапно первая грузная капля с заволоченного темными тумами неба, от чего стало совсем темно для еще ненаступившего вечера, упала прямо на плечо Шото, как бы намекая, что на маленький и короткий дождик он может надеяться лишь в своих розовых мечтах, а жизнь, на удивление, очень жестока и несправедлива. Асфальт тоже довольно быстро начинает покрываться мокрыми пятнышками, как ребенок в период ветрянки, а температура на улице стала незаметно падать, от чего в одной только футболке было довольно зябко. Даже удивительно, как быстро может измениться погода меньше, чем за час, когда этого вовсе не ждешь. Шото на секунду про себя усмехнулся, невольно невольно начиная проводить параллели красными нитями судьбы с его чертовой жизнью в последнее время, будто в неудавшейся контрольной по геометрии, где прямые линии только соединяются в цепочку какого-то незаслуженного для них всех дерьма, даже не пытаясь хоть один единственный раз пересечься во что-то хорошее среди пустых и ровных клеток для потраченных дней. Парень тяжело выдыхает, как бы мысленно соглашаясь со своей участью остаться сегодня мокрым с кошмарным настроем на весь оставшийся день, и тут же резко вздрагивает от нескольких холодных капель, что упали прямо на открытый участок шеи, медленно скатываясь под легкую футболку, надетую сейчас на нем. И сразу же Тодороки старается идти побыстрее, дабы оказаться дома как можно раньше. Но на какие-то космически нереальные оставшиеся пару минут до его дома претендовать не приходится, ведь, даже развивай он скорость выше, чем у бегуна из книги рекордов Гиннеса, все равно за пять минут не успел бы дойти, окончательно и полностью не промокнув. Но, несмотря на некоторые трудности, как, например, сегодняшний дождь или же довольно неблизкая дорога домой, Шото все же был очень рад, что титаническими усилиями и с применением всего своего ораторского искусства все же убедил отца не нанимать ему личного водителя для поездок до и из универа. Весь пеший путь был для него некоторой в своем роде отдушиной и отвлечением от неприятных, постоянно вертящихся в голове мыслей в самой лучшей компании Изуку и Ииды, которые всегда находили способ как его отвлечь от лязгающих внутри проблем и без труда заинтересовать, переключая внимание на нечто очень хорошее, от чего пусть и на время, но правда становилось легче дышать, будто на него без долгого отсутствия воздуха великодушно надели кислородную маску. Ведь личный водитель бы означал постоянную борьбу с самим собой в разрушающих размышлениях при раздражающих звуках движущейся машины, коих ему и так хватало в немой и прозрачной тишине ванны, сидя на холодном кафеле с раздирающей ноги, отвлекающей болью, и, считая нынешний всепоглощающий контроль, это уже не оставило бы никакой личной жизни, а тем более маленьких радостей, вроде совместного небольшого перекуса в булочной по пути и приятных разговоров, на которых до сих пор хрупко держалась нормальная психика парня, балансируя по самому кончику наточенного к своему пределу острия, и перекрыло бы все доступы к свободному вздоху полной грудью без наблюдения чужих глаз через черные очки в стекло заднего вида гудящего автомобиля. И только при одном воспоминании, как иногда Шото думал о том, что все могло бы обернуться совершенно иначе и ему бы приходилось с каждым днем еще сильнее ощущать сжатый до предела на шее поводок, надетый и с садистским удовольствием затянутый поплотнее самим Энджи, руки автоматически накрепко сжимаются в кулаки до побеления костяшек, впиваясь хоть и короткими, но острыми ногтями в еще незажившие кровавые шрамики-полукольца на ладонях. И их тут же незамедлительно вновь обжигает тянущей ноющей болью, словно бы перключающей на себя все работающие нервные клетки в организме, а поверхность кожи вмиг становится влажной, но Шото лишь резко облегченно выдыхает сквозь сжатые зубы, даже не пытаясь хоть на секунду сбавить напряжение собственных пальцев на кроваточущую покрасневшую ладонь, и с ненормальным облегчением чувствует, как мысли в голове, день за днем причиняющие почти физический дискомфорт, прекращают вращаться одна за одной, словно замкнувшие шестиренки в сломанном механизме, тут же заменяясь на приятное ощущение пульсирующей боли на руках. Дождь уже полностью вступил в свое законное право, начиная хлестать тяжелыми каплями прямо по всему телу Шото, от чего буквально через пару минут мокрая одежда сразу же показалась невыносимо тяжелой и ужасно мерзкой. Ткань неприятно прилипала к телу, словно пытаясь с ним срастись, и, как самая настоящая впитывающая губка, а потом еще и гидропроводник, вызывала легкую дрожь от холода капающей с неба воды. Джинсы вмиг стали жутко неудобными, промокнув до самого основания, да еще и кеды также набрали в себя воды, начиная издавать хлюпающие звуки при каждом новом шаге. Рюкзак на плечах, тоже особого комфорта не доставлял, лишь натирая мокрую ткань о покрытое мурашками тело, а капли самым неприятным способом стекали с облепивших волос лицо на шею, после ниже, заставляя вытирать мокрую физиономию чуть ли ни каждую минуту, чтобы хотя бы разобрать, куда он идет. Настоящий ливень точно в его планы не входил. Как, пожалуй, и синоптиков. По крайней мере, так было с самого начала, когда он еще утром смотрел погоду на этот день, которая обещала очередной теплый денек даже без намека на темные тучи, хоть немного засланяющие собой «припекающее» солнышко. На секунду Тодороки замялся и осмотрелся, пытаясь припомнить сколько времени у него еще уйдет на дорогу, сразу же облегченно расслабляя руки и все же стараясь убрать мокрые пряди волос назад, дабы не мешали обзору. И Шото, разглядывая все еще бегущих в сторону укрытия людей, беззлобно обрадовался, что все же он не один такой, который промок из-за собственной недальновидности. Хотя, кто же мог предположить, что погода подкинет такой-то неожиданный сюрприз. Тодороки вяло повел плечами, представляя, что, наверное, здорово сидеть сейчас в теплом кафе, куда пошли Иида с Мидорией, и неспеша попивать терпкую, чуть горьковатую и пока еще горячую жидкость из пластикового стакана, обсуждая что-нибудь очень увлекательное или просто наслаждаясь интерьером заведения, который придавал этому месту какой-то свой неповторимый уют и безмятежное спокойствие. Но вместо этого он мерз под дождем из-за какого-то глупого сообщения. Поэтому, уже через минут пятнадцать, когда начала показываться верхушка многоэтажки, где Шото живет, он облегченно осознал, что сейчас наконец-то зайдет в квартиру и скинет с себя эту гребаную мокрую одежду, которая только висит на его теле ненужным и мерзким балластом, лишь вызывая не самые приятные ощущения. И парень незаметно даже для самого себя перешел на легкий бег, буквально за пару секунд оказываясь около входа в свой подъезд. Быстро скинув с себя рюкзак и, удивившись, что внутри почти ничего не промокло, благодаря плотному материалу, парень вмиг достал ключи и приложил один из них к нужному месту на одной из дверей. Как и положено, через секунду они сами раздвинулись, как-то слишком официально пропуская продрогшего под ливнем парня внутрь. Шото же, не став медлить, уже через секунду оказался в просторном фойе своего дома, тут же взглядом цепляясь за охрану, стоявшую по разным углам помещения. Зачем она здесь нужна, оставалось загадкой, но большинство жильцов проголосовали «за» найм так называемой дополнительной защиты, даже несмотря на то, что во всех квартирах уже установлены сигнализации, а в дом так просто, не имея специального ключа или же не зная консьержа, не попасть. Все люди, что здесь проживали, а это в основном семьи небольших бизнесменов или же чиновников, в основном хранили свои деньги в банках, да и, если подумать, вряд ли кто-нибудь в здравом уме и твердой памяти решился бы на ограбление этого дома. Выдохнув от облегчения, что теперь наконец-то можно не чувствовать стекающую по телу воду, Шото прошел мимо стойки с консьержем, который, видно, уже признав в парне жильца, приветливо улыбнулся ему, на что сам Шото лишь неслышно хмыкнул и прошел мимо. Сам не зная почему, но его каждый раз ужасно раздражали все эти фальшивые улыбочки до зубовного скрежета, а лицемерие, что уже почти ощущалась физически, давило на плечи, словно глыба тысячилетнего льда. Тодороки сейчас просто надеялся, что уже через пару минут сможет переодеться, с относительно спокойным видом выслушать отца и наконец-то завалиться спать, а после нескольких часов необходимого организму отдыха можно будет написать доклад или же сесть за устную зубрежку, чтобы вновь не думать ни о чем лишнем и хоть как-то себя отвлечь. Тем более, что скоро начнутся устные зачеты по предметам, оценки за которые никак нельзя завалить, чтобы кардинально не подпортить успеваемость. Решив в этот раз проигнорировать лифт, тем более, что там уже ожидали пару человек, а тесниться в толкучке людей, которые тоже особо сухими не выглядят, особого желания не было, Шото начал подниматься по лестнице, чувствуя нарастающий дискомфорт в теле от скатывающейся по нему воды. И все же, как бы парень себя не убеждал, что это не стоит внимания и ему вообще должно быть все равно, стало интересно, зачем отец приказал немедленно идти домой. Может и правда что-нибудь серьезное случилось? Хотя, скорее всего, это его разыгравшееся воображение просто решило устроить проверку фантазии, а заодно и нервов на прочность, перечисляя в мозгу многочисленные и слишком нелицеприятные «а если..?». Ноги, словно заведенные, сами несли Шото на двенадцатый этаж, от чего он попутно прикидывал, через сколько минут будет уже наверху и через сколько минут его вновь ожидает погружение в пучину мрака и отчаяния обычно неприятно тихой квартиры. Это, конечно, если сравнивать с прекрасным домом, где жил Мидория со своей мамой, которая настолько любила сына, что ей было очень больно его отпускать для переезда и начала собственной самостоятельной жизни. А Изуку же, как любящий сын, не смог бросить маму, соглашаясь с её просьбами, которые были скорее мольбой о помощи не оставлять ее больше в полном и невыносимом одиночестве, что сжирает душу день за днем. И Шото правда догадывался, почему так было: потеряв мужа с грудным ребенком на руках, а после еще чуть не потеряв родного сына в аварии, ей было как никогда страшно вновь почувствовать мерзкий холод в душе от осознания своей беспомощности и совершенной бесполезности для обеспечения полной безопасности своему мальчику. А то, что Изуку сам изъявил желание уйти, еще больше подкосило ее, наверняка, разыгрывая воображение из самых темных сторон рассудка. Когда Изуку впервые пригласил Шото домой, то Тодороки тогда искренне удивился, что такая атмосфера вообще может царить дома в семье всего лишь из двух человек: вокруг было очень светло и, это чувствовалось даже с порога, очень уютно; вокруг витал и повсюду разносился запах домашней еды, от которой аппетит тут же просыпался и требовал свое; где-то в глубине помещения работал телевизор, сообщая о каких-то новостях, а радостная реакция и чистая улыбка мамы Изуку на гостя, что зашел к её сыну, вызывала какие-то противоречивые, но в тоже время очень приятные чувства, напоминая время, когда... Когда его собственная мать улыбалась настолько любяще и невероятно нежно, что хотелось плакать от распирающего изнутри счастья и, крепо заключив ее в кольцо теплых объятий, никогда больше не отпускать, защищая от всех невзгод этого мира. Взгляд на секунду по привычке остановился, и Шото, наконец полностью осознав, что уже дошел до своего этажа, нервно повел плечами, чуть поджимая искусанные в порывах безудержного волнения губы. Парень подошел к квартире и взял поудобнее ключи, которые до сих пор крепко сжимал в руке, ощущая прикосновения холодной стали к коже, и несколькими движениями открыл легко поддающийся замок, сразу же входя внутрь. Квартира встретила парня обычной тишиной, поэтому он, не задумываясь, тут же сбросил мокрую насквозь обувь и рюкзак, после с облегчением снял с себя футболку, кладя ее, как и ключи, на удобную тумбочку прямо в небольшом коридоре, решив, что сейчас только скажет отцу про возвращение, и сразу же повесит всю одежду сушить. Поэтому, пройдя чуть дальше и по привычке не заглянув в гостиную, где горел свет, потому что тучи в самом деле затянули все небо, он быстро прошел в нее, сразу же решив заглянуть в шкаф, дабы найти чистое полотенце. — Я дома, — торопливо проговорил Шото, начиная подходить к шкафу, а после, все же решив глянуть на сидящего на кресле отца и диван рядом с ним, удивленно уставился прямо перед собой, неверящим взглядом обводя помещение в поисках других примет отклонений от повседневной нормы в его жизни. — Ты припозднился, — холодно проговорил Энджи, прожигая наконец-то появившегося сына укоризненным взглядом, будто он и правда сделал нечто непростительное, вроде ограбления банка или же избиения беспомощной старушки. Но Шото, от неожиданности даже не обратив внимания на слова отца, только непонимающе смотрел на диван, где вальяжно расселся незнакомый молодой парень где-то, примерно, его возраста, с явно поддельным интересом осматривая все вокруг, как сторонний наблюдатель. — Кто это? — все же смог выдовить из себя Тодороки, все еще также неверяще рассматривая сидящего напротив него парня, который уже, видно, заинтересовавшись, тоже взаимно во всю начал осматривать и его, прожигая пронзительным взглядом и растягивая свои тонкие губы в неброской усмешке. На первое впечатление выглядел парень странно, поэтому Шото, скорее от любопытства, чем от острой необходимости, обвел его взглядом с ног до головы, невольно подмечая кое-какие маленькие делали, изучая, будто коллекционную статую за пару десятков миллиардов евро в известном музее. Одет был парень во все черное, кроме белой футболки, что виднелась из-под массивной кожаной куртки. Её рукава были подвернуты чуть ниже локтя с помощью металлических застежек, которые скорее выполняли функцию придания виду излишнего пафоса, чем какую-либо практичную. Также на нем были узкие темные джинсы с отчетливо выделяющейся пряжкой ремня и хорошо зашнурованные берцы на плотной подошве. Черные, наверняка крашенные волосы, немного торчащие вверх, будто облитые лаком, тоже привлекли к себе внимание также, как и пирсинг из трех маленьких металлических сережек на одном крыле носа, а после, когда парень по инерции чуть наклонил голову в сторону, стали видны еще несколько в разных частях уха. На его бледных расслабленных ладонях сбитые костяшки, а ближе к запястью виднеется кожа с маленькими зажившими шрамиками, на которой находился огромный порез, наскоро прошитый хирургическими нитями. В среднем это выглядело, как будто рокерский стиль перемешали с эмо-панковским, что немного напрягло, так как фрики, встречающиеся в этой группе людей, были не особой редкостью. Хотя, если присмотреться, выглядел парень вполне безобидно: высокий, кажется, даже немного выше самого Шото, чуть худощавый, с насмешливым и презрительным взглядом ко всему окружающему внешнему миру и ироничной полуулыбкой. Похожие в универе обычно доставляли много проблем, когда пытались проявить к Тодороки ненужное ему внимание, вызывая у и так необщительного Шото жестокое желание убивать самыми кошмарными методами средневековых пыток, ведь именно тогда прогресс нанесения высшей боли дошел до своего пика. Конечно, судить по одной внешности было глупо, но то, что так называемое шестое чувство бьет тревогу, предупреждая о надвигающейся опасности, будто серена в самом начале пожара, заставляло верить себе как никогда раньше, потому что сегодня все случилось именно так, как не хотелось бы вовсе — строго наперекосяк. Ощущение чего-то большого и нехорошего поселилось в воздухе, судорожно проникая в легкие вместе с кислородом и проедая там черную дыру последних пустых надежд. Энджи тяжело вздохнул, хмуря брови, как бы показывая, что для него это очередная головная боль, которая и вовсе не достойна его внимания в то время, когда он мог заняться более важными делами, не требующих отлагательств, в своем кабинете. И все же еще секунду выдержал паузу, кажется, подбирая правильные для ситуации слова с не очень счастливым видом. — Это, как оказалось, мой сын, — все же начал говорить Энджи без особого удовольствия, — которого зовут... — но не успел мужчина даже назвать имя, как неизвестный парень сразу открыл рот, тут же перебивая его, будто что-то утаивая. — Даби, — отчетливо растягивая каждую букву, проговорил он, заканчивая фразу, и неожиданно серьезно, будто одергивая, глянул на Энджи, который только нахмурился, явно желая показать, кто тут хозяин, но все же, на секунду замолчал и, будто что-то обдумывая, ничего по этому поводу не сказал, что наверняка далось ему немалыми усилиями, продолжив первоначальный рассказ. — Теперь он будет здесь жить на правах моего сына, так как после пожара в их доме его мать куда-то свентила, оставив лишь записку, а идти Даби больше некуда, — все же договорил Энджи без особой радости, тщательно наблюдая за реакцией остолбеневшего от новой информации сына, скорее всего, чтобы убедиться, что тот не устроит по этому поводу ненужную сейчас истерику. Мысли в голове шокированного Шото, будто скоростные пули, одна за одной ударили в голову с новой силой, скручивая мозги в тоненькую трубочку и отправляя ее в полет через темную призму поганой реальности, не давая протолкнуться ни единой здравой мысли за последние пару секунд. В глотке вмиг пересохло, будто ее сжимали чьи-то сильные мозолистые руки, а ноги в пару секунд стали настолько ватными, что, чтобы на них устоять, нужно было владеть невероятным искусством удержания равновесия на самом конце иголки. Казалось, будто парня вмиг огрели по голове арматурой, после чего снесли его тело к стенке и в добавок ко всему раскатали кишки по асфальту, словно пытаясь причинить как можно больше боли. Наскоро пытаясь разобраться хоть в чем-то для самого себя, Шото вдруг начал прокручивать в голове последние озвученные слова, что никак не желали доходить к его сознанию, будто через толщу мутного озера до осязаемого дна. Уже где-то на грани мелькают тусклые смазанные картинки, настолько близко и ноюще, что можно увидеть их отражение в ясных глазах, морщинки около которых придают нежным очертаниям лица еще большее очарование; можно заметить их в дрожащих от испуга губах и ломких белоснежных волосах женщины в момент, когда таскание за них было для отца лучшим успокоением нервов. Все это казалось, просто настоящей несмешной шуткой, обычным глупым розыгрышем, скудоумному юмору которого нет места в реальной жизни, где все намного серьезнее и мрачнее. Что за сын? Откуда? А, главное, когда? Все это походило на бред сумасшедшего, мозги у которого отказали полностью и бесповоротно, а галлюцинации стали слишком отчетливыми. Казалось, сердце забилось с удвоенной силой где-то в гортани, а между ребрами проросли колючие шипы и десятки хрустальных осколков, брошенных в пропитанный ненавистью и шоком воздух, тут же вызывая ненормальную фантомную боль в каждой клетке тела. И поэтому Шото сильно закусил губу с внутренней стороны, чтобы хоть как-то попытаться успоиться, тут же начиная ощущать металлический привкус на языке. Внутри все переворачивается и дыра в сердце, прожженая несколькими сигаретами, состоящими из кошмаров после сна и нервных приступов компульсивного самоистязания, разрастается все больше и больше, когда прикрывать ее безразличием ко всему становится уже просто невыносимо, что блевать хочется прямо на пол. Хочется разорвать грудную клетку и вырвать сердце, стук которого разносится до самых висков, отдаваясь блеклыми речами в голове. Отчаянно хотелось что-нибудь сказать или хотя бы возразить, но рот не желал раскрываться, а в плотном вакууме из тихой обиды вертелись тысяча и один вопрос, который незамедлительно хотелось озвучить и получить немедленный четкий ответ... даже если буря внутри все равно не утихнет, даже если станет только хуже, даже если захочется случайно упасть головой прямо на камень, чтобы забыть все услышанное... даже если станет невероятно больно, а ярость, вымешивая ядовитую кислоту предательства прямо с кровью по венам, затуманит своим диким взором все вокруг. Но тут внезапно в голову пришло неясное осознание. — Ты что, изменял маме? — еще более шокированно проговорил Шото, до сих пор не решаясь сдвинуться с места, сжимая губы в тонкую полоску, чтобы хоть как-то сдержаться и не начать кричать во все горло. Но руки, наперекор всему, уже начали судорожно мелко дрожать, крепко цепляясь пальцами за влажную ткань штанов, словно за спасительный круг среди этого неясного вымораживающего безумия. Шото запутался. Окончательно точно заблудился среди этого бреда и мелькающих перед глазами воспоминаний, что резали по оголенным нервам, как раскаленным до красна ножом, специально нажимая прямо на самые больные и кровоточущие шрамы: судорожные вздохи и тихие мольбы о помощи прекрасной беловолосой женщины в телефонную трубку, ненависть и презрение в родных серых озлобленных глазах, кошмарная боль от расплавляющего кожу, как огонь воск, пузырящегося на огне кипятка. Парень неверяще опустил стеклянный взгляд вниз, даже для самого себя неожиданно хрипло зашептав: — Как ты мог? Она же по-настоящему верила тебе и правда пыталась полюбить. Она же ждала тебя ночами и забывала такое, за что никогда не прощают... Мама, она надеялась хотя бы на «спасибо» за свое терпение и думала, что ты не такая гнида внутри, какой хочешь казаться, — более менее ровный голос медленно начинал срываться на беспорядочный поток слов, отзываясь эхом где-то в районе желудка, — она верила, что в тебе еще есть капелька любви хотя бы для родных детей, она никогда не упрекала тебя за долгое отсутствие дома и никогда... Слышишь?! Никогда даже думать не могла, что ты предашь ее изменой. Ты ублюдок, — сквозь сжатые от злости зубы громко проговорил Шото, до болезненного жжения на ладонях сжимая кулаки, — конченый моральный ублюдок, тупая неблагодарная мразь. Ты... Ты... Да ты просто... — слова со стальным скрежетом вырвались из горла раньше, чем Шото успевал все обдумать, чуть ли не трясясь от злости. Но Энджи лишь молча слушал, даже не думая отвечать на глупые психи своего сына, лишь с каким-то безразличием наблюдая со всем со стороны, будто слова предназначались и вовсе не ему. Но вскоре он хладнокровно встал с мягкого кресла и, сразу же направляясь к выходу из гостиной к своему кабинету, ровно проговорил: — Просто смирись, что теперь он будет жить с нами. После чего удалился, оставив в воздухе повисшее напряжение и физически ощущаемую ненависть. А Шото, пытаясь прийти в себя, до сих пор продолжал стоять на месте, как изваяние, пока нервно не вздрогнул, неожиданно почувствовав, как чужая ладонь коснулась его плеча, а ухо жарко обдало чьим-то дыханием. — Не повезло, Тодороки Шото... — с издевкой в слащавом тоне прошептал Даби, а после, сразу же отстраняясь и глянув на несреагировавшего на его слова и действия парня, с тихой усмешкой добавил: — Неплохой видок, — и также вышел из гостиной. А Шото, еще не смея шевелиться, остался один, переваривая все произошедшее внутри себя. И только через пять минут до него дошло, что он до сих пор не надел майку.